Ах, черт, как мне грустно!
До чего же грустно мне!
И над кладбищем сразу же нависла довольно сносная полутьма — помощь подоспела вовремя! Священники довели до конца надгробные речи, после чего скорбящие родственницы изготовились к прыжку, и едва первая горсть земли стукнула о крышку гроба — «из праха ты вышел…»- все племянницы и золовки разом бросились к могиле, и полились, полились потоки слез. Гроб всплыл, закачался на волнах и медленным дрейфом пошел к берегу. Испуганные возгласы, скорбные вопли. Тут гвозди вылетели вон из крышки, крышка соскочила, гроб… был пуст! Мертвая тишина.
Эльза засмеялась.
Все отпрянули.
И тогда огромный черный волк-печальник прыгнул прямо в плавучий гроб и зарычал:
Ах, черт, как мне грустно!
До чего же грустно мне!
Всех вас, всех печальней я!
Тетки нет, так вместо тетки
Положите в гроб меня.
При этом волк отчаянно скакал в гробу, топая всеми четырьмя лапами, гроб под ним прямо ходуном заходил, так что на берегу у всех дух захватило.
Зато Эльза, глядя на его прыжки, заливалась смехом ещё пуще, так и покатывалась, так и надрывалась от хохота, даже пуговка у неё на воротничке расстегнулась. И тогда стало вдруг светлым-светло, а волк-печальник, вытаращив глаза, перестал скакать и разинул красную пасть со страшными клыками, а там, в этой страшной пасти, стоял крохотный человечек, и в руках он держал гранатовые бусы тетушки Акватинты, которые можно одиннадцать раз обернуть вокруг пояса. Вид у человечка был ужасающий, и вдруг он заговорил:
Я Раскинакс, я великан
Из великанов величайший,
Я уникальный, я редчайший
Ихтиобронтодинозавр!
Кто на меня взглянуть посмеет,
Не задрожит, не побледнеет —
А ну, выходи!
И, сунув в рот гранатовые бусы, жутко заскрежетал зубами. Кумушки десятками дружно отправлялись на тот свет, племянницы, закатив глаза, бухались в обморок, священники точно в камень обратились, а полицейский напрасно силился пролепетать: «Ваши документы!» Одна Эльза стояла себе и смеялась.
Тут черный волк-печальник как бы ненароком приблизился к ней, а человечек у него в пасти вконец разбушевался:
— Ты что ж это верещишь, зайчиха ты белая? Я ужасен! Сейчас же покройся смертельной бледностью!
Но Эльза заливалась всё громче и громче, у пасторов даже унесло ветром белые воротники, а у скорбящих родственников вырвало из рук шляпы.
— Ну погоди, я тебе покажу! — вскричал человечек и стал жутко надуваться и пыжиться. Ну, тут уж Эльза так звонко расхохоталась, что из глаз у неё брызнули… слезы!
Гром грянул! Блеснула молния!
Человечек Раскинакс исчез.
Там, где зияла могила, вдруг оказалась лужайка.
На шее у Эльзы были гранатовые бусы, а по щекам у неё всё ещё катились слезы. Черный волк тяжело побрел к выходу с кладбища, и слышно было, как он ворчит тихонечко:
Ах, черт, что со мною?
Что со мною, не пойму!
Эльза с бусами на шее пошла за ним следом. Дойдя до ручейка, который назывался «Много-много-лет», они стали переходить его по мостику. Но мостик был узенький, так что пришлось им крепко держаться друг за дружку. Тут бусы порвались, и гранатовые бусинки посыпались в воду. А вода от этого вспенилась, из пены же вынырнули маленькие, сплошь белые волчата, они-то и вытерли мягкими лапками Эльзины слезы…
ФРАНЦ ВЕРФЕЛЬ
ДЖИНН
Принц Джазанфар, отпрыск великого халифа и достославный мореход, потерпел кораблекрушение на своем великолепном галионе в одном из плаваний по северным морям.
Вместе с тремя спутниками ему удалось найти спасение на берегу какой-то полнощной земли, изрезанной бесчисленными узкими бухтами, в которых укрощались штормы и ураганы.
Потерпевшие бедствие не знали названия этой страны, не ведали и о том, на остров или на материк забросил их рок. Они не могли даже сообразить, в какой широте и под каким созвездием ступили на спасительный берег. Уже вечерело. Моряки совсем продрогли. От порывов влажного ветра мокрые одежды всё сильнее прилипали к телу. Принц Джазанфар сказал:
— Посмотрим, обитаем ли этот край! Давайте взберемся на скалы, чтобы получше обозреть местность.
Трое спутников молча и устало повиновались ему, и когда наконец их усилия были вознаграждены и они достигли плоскогорья, царила непроглядная тьма.
Пришлось изрядно поблуждать, чтобы определить направление, в каком надо было двигаться в глубь суши. Тут принц обнаружил, что они набрели на заглохшую тропу. И, почувствовав счастливое облегчение, они доверились ей и теперь лишь опасались, как бы она не ускользнула из-под ног.
Беззвездная ночь окружала их, и только странное беловатое свечение, как будто порождаемое туманом, придавало хоть немного уверенности, и, подобно лошадям во время метели, они с величайшей осторожностью нащупывали ногами дорогу.
Они полагали, что всё дальше уходят от берега и что вскорости их ждет передышка: должно же здесь оказаться человеческое жилье!
Какова же была их радость, когда вдали замаячило пятнышко света, похожее на мятущийся трезубец! Они тотчас забыли про тропинку и поспешили на далекий свет. Но тут им стало ясно, что до сих пор они двигались вдоль берега, а свет исходил от большого огня, горевшего на вершине осанистой старинной башни. И оттого, что уже не было нужды углубляться в страну идолопоклонников и можно было найти убежище прямо на берегу, они испытали новый прилив радости. Блеснула надежда, что уже утром они увидят в море какой-нибудь корабль.
Джазанфар бросил камень в низкие, покрытые ржавчиной ворота. Вскоре послышались чьи-то шаги по скрипучей лестнице, завизжал неподатливый замок, и в воротах отворилась дверца.
В проеме стоял маленький безбородый старик с лампой в руке. На нем были высокие болотные сапоги. Плащ, схваченный на груди двумя ремнями и терзаемый порывами ветра, пропадал в темноте, за его спиной. О бедро старика терлась большая собака. Лампа высветила морщинистую, узловатую руку, лежавшую на голове собаки. Пес тоже был очень стар. Он порыкивал, время от времени открывая пасть, как можно было заметить, совершенно беззубую. Скукоженная морда, глаза, обезображенные какой-то застарелой болезнью, торчащие клочками остатки некогда красивой шерсти — всё это придавало ему некоторое сходство с помертвелой осенней степью.
Джазанфар рассказал о постигшем их несчастье и попросил у старика ночлега и пищи. И слава всеблагому и великому творцу миров, он не оставил их в сей трудный час!
Старик как-то странно заквохтал и показал на свой рот. Перед ними был немой. Но когда из собачьей пасти вырвался натужный прерывистый лай, старик сделал пришельцам знак следовать за ним.
Он первым поднимался по лестнице, освещая путь Джазанфару и его спутникам. Их шаги сопровождались ужасным грохотом. Пес не раз успевал прошмыгнуть вверх и вниз. Он то обгонял своего хозяина, то обнюхивал ноги замыкающего шествие моряка, который, пыхтя от усталости, одной рукой упирался в колено, другой отталкивался от стены.
Дряхлого дворнягу распирало от радости.
И причиной тому, видимо, было потрясение, вызванное появлением в этом забытом богом уголке неожиданных путников. А может статься, надежда на лучший кусок, который сулили необычные обстоятельства. Кто знает, что на уме у бессловесной твари?!
Лестница вывела наконец к просторному покою, и мужчины вошли в него через опускную дверь. Три окна — вернее, три бойницы в мощных стенах выходили на море. В открытом очаге, испуская магический дым и аромат смолы, горели сучья лиственницы. Над огнем висел котел с варевом, из него уже валил пар.
У стен стояло несколько грубо сколоченных лежаков. В середине зала — обширное дощатое сооружение, которое тоже можно было использовать для ночлега множества людей. Это наводило на мысль, что здесь ежедневно готовы к приему выброшенных на берег мореплавателей. Стало быть, большой огонь на башне определенно служил маяком.
Немой сторож то и дело карабкался наверх, по лестнице, ведущей к какому-то люку в потолке. Откинув крышку, он скрывался из виду. Яркая красная вспышка с диким уханьем озаряла помещение — это старик бросал в огонь на башне огромную вязанку дров.
Джазанфар и его спутники в блаженной истоме растянулись на своих лежаках, но ни один из них не забыл перед этим совершить молитву во славу всеблагого и великого аллаха, хранившего их от злоключений. Между тем подоспела похлебка. Они насыщались горячей пищей и преломляли хлеб. Старик протянул каждому по караваю.
Собака всё это время лежала у очага, вперив в мужчин свои неподвижные гноящиеся глаза.
Огонь в очаге начал слабеть. Мужчины окончательно насытились. Сторож взял свою лампу и, нагнувшись к собаке, вновь издал какой-то квохчущий звук, после чего исчез за опускной дверью. Собака выскользнула следом за ним.
Не успел стихнуть топот сапог, грохочущих вниз по лестнице, как троих благородных мореходов уже сморил сон. Лишь Джазанфар не сразу уснул, с горьким чувством припоминая подробности столь неудачного путешествия. Он чуть ли не досадовал на великодушие творца миров, который не оставил его в беде, поспешив уберечь от свирепой стихии и привести к столь милосердному приюту.
Сила и жажда подвига вскипали в его благородной крови.
Но велика была и усталость. И под храп и стоны своих верных спутников принц тоже погрузился в сон.
Когда он вдруг проснулся, ему показалось, что он лишь ненадолго вздремнул. Жар в очаге ещё не угас. Но каков же был ужас Джазанфара, когда его лба коснулось чье-то зловонное прерывистое дыхание! Прямо у изголовья стоял тот самый пес, не сводя с принца желтых гноящихся глаз. Лишь изредка он смыкал свои изъязвленные веки, высовывая при этом длинный язык и облизывая морду.