– Прости, я не понял.
– Нагваль – это та часть нас, для которой нет никакого описания – ни слов, ни названий, ни чувств, ни знаний.
– Но это противоречие, дон Хуан. Мне кажется, если это нельзя почувствовать, описать или назвать, то оно просто не существует.
– Это противоречие существует только в твоем разуме. Я предупреждал тебя ранее, что ты выбьешься из сил, стараясь понять это.
– Не хочешь ли ты сказать, что нагваль – это ум?
– Нет, ум – это предмет на столе, ум – это часть тоналя. Скажем так, ум – это чилийский соус.
Он взял бутылку соуса и поставил ее передо мной.
– Может быть, нагваль – это душа?
– Нет, душа тоже на столе. Скажем, душа – это пепельница.
– Может, это мысли людей?
– Нет, мысли тоже на столе. Мысли – столовое серебро.
Он взял вилку и положил ее рядом с бутылкой соуса и пепельницей.
– Может, это состояние блаженства, небеса?
– И не это тоже. Это, чем бы оно ни было, часть тоналя. Это, скажем, бумажная салфетка.
Я продолжал перечислять всевозможные способы описания того, о чем он говорит: чистый интеллект, психика, энергия, жизненная сила, бессмертие, принцип жизни. Для всего, что я назвал, он находил на столе что-нибудь для сравнения и ставил это напротив меня, пока все предметы на столе не были собраны в одну кучу.
Дон Хуан, казалось, наслаждался бесконечно. Он посмеивался, потирая руки каждый раз, когда я высказывал очередное предположение.
– Может быть, нагваль – это Высшая Сущность, Всемогущий, Господь Бог? – спросил я.
– Нет, Бог тоже на столе. Скажем так, Бог – это скатерть.
Он сделал шутливый жест, как бы скомкав скатерть и положив ее передо мной к другим предметам.
– Но значит, по-твоему, Бога не существует?
– Нет, я не сказал этого. Я сказал только, что нагваль – не Бог, потому что Бог принадлежит нашему личному тоналю и тоналю нашего времени.
– В моем понимании, дон Хуан, Бог – это все. Разве мы не говорим об одной и той же вещи?
– Нет, Бог – это все-таки то, о чем мы можем думать, поэтому, правильно говоря, он только один из предметов на этом острове. Нельзя увидеть Бога по собственному желанию, о нем можно только говорить. Нагваль же всегда к услугам воина и его можно наблюдать, но о нем невозможно сказать словами.
– Если нагваль не является ни одной из тех вещей, которые я перечислил, то, может быть, ты сможешь сказать мне о его местоположении. Где он?
Дон Хуан сделал широкий жест и показал на пространство вокруг стола. Он провел рукой, как если бы ее тыльной стороной очистил воображаемую поверхность за краями стола.
– Нагваль – там, – сказал он. – Там, вокруг острова. Нагваль там, где обитает сила. Мы чувствуем с самого момента рождения, что есть две части нас самих. В момент рождения и некоторое время спустя мы являемся целиком нагвалем. Затем мы чувствуем, что для нормальной деятельности нам необходима противоположная часть того, что мы имеем. Тональ отсутствует, и это дает нам с самого начала ощущение неполноты. Затем тональ начинает развиваться и становится совершенно необходимым для нашего существования. Настолько необходимым, что затеняет сияние нагваля, захлестывает его. С момента, когда мы целиком становимся тоналем, в нас все возрастает наше старое ощущение неполноты, которое сопровождало нас с момента рождения. Оно постоянно напоминает нам, что есть еще и другая часть, которая дала бы нам целостность.
С того момента, как мы становимся целиком тоналем, мы начинаем составлять пары. Мы ощущаем две наши стороны, но всегда представляем их предметами тоналя. Мы говорим, что две наши части – душа и тело, или мысль и материя, или добро и зло, Бог и дьявол. Мы никогда не осознаем, что просто объединяем в пары вещи на одном и том же острове, как кофе и чай, хлеб и лепешки или чилийский соус и горчицу. Скажу я тебе, мы – странные животные. Нас унесло в сторону, но в своем безумии мы уверили себя, что все понимаем правильно.
Дон Хуан поднялся и обратился ко мне с видом оратора. Он ткнул в меня указательным пальцем и затряс головой.
– Человек мечется не между добром и злом, – сказал он патетически, схватив солонку и перечницу и потрясая ими, – его истинное движение – между отрицательным и положительным.
Он уронил солонку и перечницу и схватил нож и вилку.
– Вы не правы! Никакого движения тут нет, – продолжал он, как бы возражая сам себе. – Человек – это только разум.
Он взял бутылку соуса и поднял ее. Затем опустил.
– Как видишь, – сказал он мягко, – мы легко можем заменить разум чилийским соусом и договориться до того, что «человек – это только чилийский соус». Это не сделает нас более ненормальными, чем мы уже есть.
– Боюсь, я задал не тот вопрос, – сказал я. – Может быть, мне правильнее было бы спросить, что особенного можно найти в области за островом.
– Нет возможности ответить на это. Если я скажу – «ничего», то я только сделаю нагваль частью тоналя. Могу сказать только, что за границами острова находится нагваль.
– Но когда ты называешь его нагвалем, разве ты не помещаешь его на остров?
– Нет, я назвал его только затем, чтобы дать тебе возможность осознать его существование.
– Хорошо! Но разве мое осознание не превращает нагваль в новый предмет моего тоналя?
– Боюсь, что ты не понимаешь. Я назвал нагваль и тональ как истинную пару. Это все, что я сделал.
Он напомнил мне, как однажды, пытаясь объяснить ему свою настойчивую потребность во всем улавливать смысл, я говорил, что дети, может быть, не способны воспринимать разницу между «отцом» и «матерью», пока не научатся достаточно разбираться в терминологии. И что они, возможно, верят, что отец – это тот, кто носит брюки, а мать – юбки, или учитывают какие-нибудь другие различия в прическе, сложении или предметах одежды.
– Мы явно делаем то же самое с нашими двумя частями, – сказал он. – Мы чувствуем, что есть еще одна часть нас, но когда стараемся определить эту другую сторону, тональ захватывает рычаги управления, а, как директор, он крайне мелочен и ревнив. Он ослепляет своими хитростями и заставляет нас забыть малейшие намеки на другую часть истинной пары – нагваль.
Глава 6День тоналя
Когда мы выходили из ресторана, я сказал дону Хуану, что он был прав, предупреждая меня о трудности темы. Всей моей хваленой интеллектуальности явно не хватало для восприятия объяснений его концепции. Я спросил, не лучше ли мне сейчас пойти в гостиницу, прочитать свои записи и еще раз все обдумать. Он ответил, что не стоит придавать такое большое значение словам.
В это мгновение я с замиранием сердца почувствовал в себе присутствие чего-то неизведанного.
Я сказал об этом. Он посмотрел на меня с нескрываемым любопытством. Я объяснил, что подобное со мной бывало и раньше – какие-то странные провалы, перерывы в потоке сознания. Обычно они начинались с ощущения толчка в теле, после чего я чувствовал себя как бы парящим.
Мы не спеша пошли к центру города. Дон Хуан попросил подробнее рассказать об этих «провалах», но мне было крайне трудно подобрать слова. Я начал было описывать их в терминах «забывчивость», «рассеянность», «невнимательность», но он напомнил мне, что в действительности я человек очень обязательный и осторожный, с отличной памятью.
Сначала я связывал эти странные провалы с остановкой внутреннего диалога, но затем вспомнил, что они случались со мной и тогда, когда я вовсю разговаривал сам с собой. Казалось, они исходили из области, независимой от всего того, что я знаю.
Дон Хуан похлопал меня по спине, удовлетворенно улыбаясь.
– Наконец-то ты начинаешь устанавливать реальные связи, – сказал он.
Я попросил его объяснить это загадочное явление, но он резко оборвал разговор и сделал знак следовать за ним. Мы пришли в небольшой парк перед собором.
– Здесь мы и остановимся, – сказал он, садясь на скамейку. – Это идеальное место для наблюдения за людьми. Отсюда мы сможем видеть как прохожих на улице, так и прихожан, идущих в церковь.
Он указал на широкую людную улицу и на усыпанную гравием дорожку, ведущую к церкви. Наша скамья находилась как раз посередине между церковью и улицей.
– Это моя любимая скамейка, – сказал он, поглаживая ее.
Он подмигнул мне и добавил с улыбкой:
– Она любит меня, вот почему на ней никто не сидит. Она знала, что я приду.
– Скамейка знала?
– Нет, не скамейка – мой нагваль[2].
– Разве нагваль имеет сознание? Он осознает предметы?
– Конечно, он осознает все. Вот почему меня интересует твой отчет. То, что ты называешь провалами и ощущениями, – это нагваль. Чтобы говорить об этом, мы должны заимствовать понятия с острова тональ, поэтому лучше ничего не объяснять, а просто перечислять его проявления.
Мне хотелось поговорить об этих странных ощущениях, но он велел мне замолчать.
– Хватит, сегодня не день нагваля. Сегодня – день тоналя. Я надел костюм, потому что сегодня я – целиком тональ.
Он посмотрел на меня. Я хотел сказать ему, что эта тема, похоже, оказалась для меня труднее всего, что он когда-либо объяснял. Он, казалось, предвидел мои слова.
– Это трудно, – продолжал он. – Я знаю это. Но поскольку эта тема является твоим последним барьером и заключительным этапом моего учения, можно без преувеличения сказать, что она охватывает все, о чем я говорил тебе с первого дня нашей встречи.
Мы долго молчали. Я чувствовал, что мне нужно подождать, пока он не закончит своего объяснения, но ощутил внезапный приступ тревоги и поспешно спросил:
– Нагваль и тональ внутри нас?