Я повернулся к дону Хенаро, и он сказал шутя, что самая важная рекомендация состояла в том, что мне следует научиться писать пальцем, чтобы сэкономить карандаши и показать себя.
Они еще некоторое время дразнили меня моими заметками, а затем я пошел спать.
Когда я проснулся на следующий день, дон Хуан и дон Хенаро выслушали детали сделанного мною по просьбе дона Хуана отчета о моем опыте.
– Хенаро чувствует, что на этот раз с тебя достаточно, – сказал дон Хуан, когда я закончил свой рассказ.
Дон Хенаро отозвался кивком.
– Какое значение имеет то, что я испытал прошлой ночью?
– Ты бросил взгляд на важнейшую проблему магии, – сказал дон Хуан. – Прошлой ночью ты заглянул в целостность самого себя. Но это, конечно, в настоящий момент для тебя просто бессмысленное заявление. Прибытие к целостности самого себя, очевидно, не является делом собственного решения или согласия или собственного желания учиться. Хенаро считает, что твоему телу нужно время для того, чтобы шепот нагваля погрузился в него.
Дон Хенаро опять кивнул.
– Массу времени, – сказал он, качая головой. – Двадцать или тридцать лет, может быть.
Я не знал, как реагировать, и взглянул на дона Хуана в поисках объяснений. Оба они казались серьезными.
– У меня действительно есть двадцать или тридцать лет? – спросил я.
– Конечно, нет! – закричал дон Хенаро, и они оба расхохотались.
Дон Хуан сказал, что мне следует вернуться, как только это мне подскажет внутренний голос, и что до тех пор я должен «смонтировать» все те внушения, которые они делали, пока я был расщеплен.
– Как я могу это сделать? – спросил я.
– Выключая свой внутренний диалог и позволяя чему-то в себе вытекать и расширяться, – сказал дон Хуан. – Это что-то – твое восприятие, и не пытайся разобраться, что я имею в виду. Просто позволь шепоту нагваля вести себя.
Затем он сказал, что прошлой ночью у меня было два набора совершенно различных взглядов. Один был необъяснимым, другой – совершенно естественным, и последовательность, в которой они проходили, указывает на состояние, свойственное всем нам.
– Один взгляд был нагваль, другой – тональ, – добавил дон Хенаро.
Я захотел, чтобы он прокомментировал свое заявление. Он посмотрел на меня и похлопал по спине.
Дон Хуан вмешался и сказал, что первые два моих переживания были связаны с нагвалем и что дон Хенаро выбрал дерево и землю как отправные точки. Другие два были видами тоналя, который выбрал он сам. Одно из них было восприятием мира мною как ребенка.
– Он показался тебе чужим миром, потому что твое восприятие еще не было отшлифовано настолько, чтобы перетекать в желаемые формы, – сказал он.
– Именно таким образом я действительно видел когда-то мир? – спросил я.
– Конечно, – сказал он. – Это была твоя память.
Я спросил дона Хуана, было ли чувство эстетического восхищения, которое захватило меня, тоже частью моей памяти.
– Мы входим в эти точки зрения такими, каковы мы сегодня, – сказал он. – Ты видел эти сцены так, как ты видел бы их сегодня, но упражнение это было упражнением восприятия. Это было сценой времени, когда мир стал для тебя тем, что он есть сейчас. Временем, когда стул стал стулом.
Он не захотел обсуждать следующую после воспоминания детства сцену.
– Это не было воспоминанием моего детства, – сказал я.
– Правильно, – сказал он. – Это было нечто иное.
– Было ли это чем-то таким, что я увижу в будущем?
– Будущего нет, – воскликнул он отрывисто. – Будущее – это только способ разговаривать. Для мага есть только здесь и сейчас.
Он сказал, что об этом, в сущности, нечего сказать, потому что целью упражнения было развернуть крылья моего воображения. И что хотя я и не полетал на этих крыльях, тем не менее коснулся четырех точек, которых было бы немыслимо достичь с точки зрения обычного восприятия.
Я начал собирать вещи к отъезду. Дон Хенаро устроил клоунаду, помогая мне упаковывать блокнот. Он положил его на дно моего саквояжа.
– Ему будет там тепло и удобно, – сказал он и подмигнул. – Во всяком случае, ты можешь быть уверен, что он не простудится.
Затем дон Хуан, казалось, изменил свое намерение относительно моего отъезда и начал говорить о моем опыте. Я автоматически попытался выхватить свой саквояж из рук дона Хенаро, но он уронил его на пол прежде, чем я к нему прикоснулся. Дон Хуан говорил, повернувшись ко мне спиной. Я расстегнул саквояж и начал поспешно рыться в поисках своего блокнота. Дон Хенаро действительно запаковал его так туго, что было страшно трудно добраться до него. Наконец я вынул его и начал писать. Они смотрели на меня.
– Ты в ужасном положении, – сказал дон Хуан. – Ты тянешься к своему блокноту, как пьяница к бутылке.
– Как любящая мать тянется к своему ребенку, – бросил дон Хенаро.
– Как священник хватается за свое распятие, – добавил дон Хуан.
– Как женщина хватается за свои трусы, – закричал дон Хенаро.
Они продолжали и продолжали, приводя сравнения и завывая от смеха, пока провожали меня к машине.
Часть IIIОбъяснение магов
Глава 11Три свидетеля нагваля
По возвращении домой я опять столкнулся с необходимостью привести в порядок свои полевые записки. То, что заставили меня испытать дон Хуан и дон Хенаро, стало еще более явным, когда я пересмотрел прошедшие события. Однако я заметил и нечто новое. Моя обычная реакция, прежде проявляющаяся в месяцах испуга и ошеломления после таких поездок, на этот раз не была такой интенсивной. Несколько раз я нарочно пытался вызвать обычные ранее спекуляции и даже жалость к самому себе, но всему этому чего-то недоставало. Я намеревался также записать ряд вопросов, чтобы задать их дону Хуану, дону Хенаро или даже Паблито. Проект отпал сам собой, прежде чем я за него принялся. Что-то во мне противилось желанию впасть в настроение усложнения и расследования.
Я не стремился вернуться назад к дону Хуану и дону Хенаро, но и не боялся такой возможности. Но вот однажды я просто почувствовал, совершенно неожиданно для самого себя, что пришло время их повидать.
Прежде, каждый раз, когда я собирался поехать в Мексику, у меня всегда была острая потребность задать дону Хуану тысячу важных и неотложных вопросов. На этот раз ничего такого не было. Обработав свои заметки, я как бы освободил себя от прошлого и стал готов для «здесь и сейчас» мира дона Хуана и дона Хенаро.
Мне пришлось ждать лишь несколько часов, пока дон Хуан «нашел» меня на базаре маленького городка в Центральной Мексике. Он очень тепло приветствовал меня и как бы невзначай сказал, что до поездки к дому дона Хенаро ему хотелось бы навестить учеников дона Хенаро – Паблито и Нестора. Когда я свернул с шоссе, он сказал, чтобы я пристально следил за любым необычным явлением или предметом у дороги или на самой дороге. Я попросил его уточнить, что он имеет в виду.
– Не могу, – сказал он. – Нагваль не нуждается в точных объяснениях.
Я затормозил, автоматически среагировав на его ответ. Он громко засмеялся и сделал мне знак рукой, чтобы я продолжал ехать. Когда мы приблизились к городу, где жили Паблито и Нестор, дон Хуан сказал, чтобы я остановил машину. Он незаметно указал движением подбородка в сторону груды средних размеров валунов у края дороги.
– Там нагваль, – сказал он шепотом.
Я ожидал увидеть дона Хенаро, но вокруг никого не было. Я снова взглянул на валуны, а затем осмотрел весь участок вокруг них. В поле зрения ничего такого не было. Я напрягал глаза, чтобы различить хоть что-нибудь – маленькое животное, насекомое, тень, странное образование камней, – хоть что-нибудь необычное. Через минуту я сдался и обернулся к дону Хуану. Он выдержал мой вопросительный взгляд без улыбки, а затем мягко толкнул мою руку тыльной стороной ладони, чтобы я опять взглянул на валуны. Я уставился на них. Потом дон Хуан вышел из машины и сказал, чтобы я шел следом и осмотрел их.
Мы медленно поднялись по пологому склону до подножия скал. На секунду остановившись, он прошептал мне в правое ухо, что нагваль ждет меня прямо на этом месте. Я сказал ему, что, несмотря на все мои старания, я могу различить только камни, несколько пучков травы и кактус. Однако он настаивал, что нагваль тут и ждет меня.
Он приказал мне сесть, выключить внутренний диалог и удерживать несфокусированные глаза на вершине валуна. Он сел рядом со мной и, приложив губы к моему правому уху, прошептал, что нагваль видит меня, что он здесь, хотя я и не могу его визуализировать. Он сказал, что все дело лишь в том, что я не могу полностью выключить свой внутренний диалог. Я слышал каждое слово, произносимое им в полной тишине. Все было понятно, тем не менее ответить я не мог. Было невозможно сделать усилие, чтобы говорить и думать. Моей реакцией на его замечания были не мысли в прямом смысле слова, но скорее законченные единицы ощущений. Они имели все оттенки значения, которое я обычно связывал с мышлением.
Он прошептал, что очень трудно самому нащупать путь к нагвалю и что мне просто повезло встретиться с бабочкой и ее песней. Он сказал, что если я вспомню зов бабочки, то смогу вернуть ее назад, чтобы она помогла мне.
То ли его слова были сверхсильным внушением, то ли, может быть, я вспомнил то перцептивное явление, которое он назвал «зов бабочки», но, как только он прошептал это, стали слышны необычные воркующие звуки. Богатство оттенков этого звука создавало впечатление, что я нахожусь в огромном пустом зале. По мере приближения или нарастания звука я обнаружил в состоянии какого-то полусна, что над вершинами валунов что-то движется. Движение испугало меня так сильно, что я немедленно восстановил свое кристально чистое сознание. Мои глаза остановились на валунах. На одном из них сидел дон Хенаро! Пятками своих ботинок он стучал по камню, производя ритмичный звук, который был синхронизирован с «зовом бабочки». Он улыбнулся и помахал мне рукой. Я пытался мыслить разумно. Мне хотелось понять, каким образом он там оказался или каким образом я его там вижу. Но полностью включить разум мне не удавалось. В данных обстоятельствах я мог только смотреть на него. Он сидел, улыбаясь и помахивая рукой.