разумом. И это несмотря на все, что ты уже прошел. Это мираж. Твой драгоценный разум является только центром сборки, зеркалом, которое отражает нечто, находящееся вне его. Прошлой ночью ты был свидетелем не только неописуемого нагваля, но и неописуемого тоналя.
В последнем кусочке объяснения магов говорится, что разум только отражает внешний порядок, ничего не зная об этом порядке, и он не может объяснить его, точно так же как не может объяснить нагваль. Разум может только свидетельствовать эффекты тоналя, но никогда не сможет понять его или разобраться в нем. Уже то, что мы думаем и говорим, указывает на какой-то порядок, которому мы следуем, даже не зная, ни как мы это делаем, ни того, чем является этот порядок.
Тут я привел концепцию исследований западного человека о работе мозга и о возможности объяснения природы этого порядка. Он заметил, что все эти исследования сводятся лишь к признанию, что что-то происходит.
– Маги делают то же самое своей волей, – сказал он. – Они говорят, что через волю они могут быть свидетелями эффектов нагваля. Я добавлю только, что через разум, вне зависимости от того, что мы делаем и как мы это делаем, мы просто свидетельствуем эффекты тоналя. В обоих случаях равно нет никакой надежды понять или объяснить, чему именно мы являемся свидетелями.
Прошлой ночью ты в первый раз взлетел на крыльях своего восприятия. Пока ты все еще боязлив и отважился только на полосу человеческого восприятия. Маг использует эти крылья, чтобы коснуться и иных ощущений. Например, вороны, койота, сверчка или порядка других миров в этом бесконечном пространстве.
– Ты имеешь в виду другие планеты, дон Хуан?
– Конечно. Крылья восприятия могут унести нас в отдаленные пространства нагваля или в невообразимые миры тоналя.
– И что, маг может, например, отправиться на Луну?
– Конечно, может, – ответил он. – Но он не сможет принести оттуда мешок камней.
Мы посмеялись и пошутили об этом, но его заявление было сделано совершенно серьезно.
– Мы прибыли к окончанию объяснения магов, – сказал он. – Прошлой ночью мы с Хенаро показали тебе две последние точки, образующие целостность человека, – нагваль и тональ. Однажды я говорил тебе, что эти две точки находятся вне нас, и в то же время это не так. Это парадокс светящегося существа. Тональ каждого из нас является просто отражением неописуемого неизвестного, наполненного порядком, а нагваль каждого из нас является только отражением неописуемой пустоты, которая содержит все.
Теперь ты должен сидеть на месте предрасположения Хенаро до сумерек. К тому времени ты камня на камне не оставишь от объяснения магов.
Теперь у тебя нет ничего, кроме силы жизни, которая связывает пучок ощущений.
Он поднялся.
– Задача завтрашнего дня в том, чтобы броситься в неизвестное тебе самому, а мы с Хенаро проследим за тобой, не вмешиваясь, – сказал он. – Сядь здесь и выключи свой внутренний диалог. Ты можешь собрать силу, необходимую для того, чтобы развернуть крылья восприятия и полететь в эту бесконечность.
Глава 14Предрасположение двух воинов
Дон Хуан разбудил меня на рассвете. Он вручил мне флягу с водой и сумку с сухим мясом. Около двух миль до места, где я два дня назад оставил машину, мы прошли молча.
– Это путешествие – наше последнее путешествие вместе, – спокойно сказал он, когда мы подошли к машине.
Я ощутил в животе сильный толчок. Я знал, что он имеет в виду.
Пока я открывал дверцу, он стоял, прислонившись к переднему бамперу, и смотрел на меня с таким чувством, какого я в нем еще не знал. Мы сели в машину, но прежде чем я завел мотор, он сделал несколько замечаний, которые я прекрасно понял. Он сказал, что есть еще пара минут, чтобы посидеть в машине и коснуться некоторых чувств очень личного характера.
Я сидел спокойно, но мне было не по себе. Хотелось сказать что-нибудь такое, что помогло бы мне хоть немного успокоиться. Но напрасно я искал подходящие слова, формулировку, которая выразила бы то, что я «знал» без слов.
Дон Хуан заговорил о маленьком мальчике, которого я знал когда-то, и о моих чувствах к нему, которые не менялись со временем и расстоянием. Дон Хуан сказал, что он уверен, что всегда, когда я думаю об этом мальчике, моя душа радостно вздрагивает и я без следа эгоизма и мелочности желаю ему всего самого лучшего.
Он напомнил мне о той истории, что я рассказывал ему когда-то. Истории, так понравившейся ему и в которой он находил глубокий смысл. Во время одной из наших прогулок в горах близ Лос-Анджелеса маленький мальчик устал идти, и я взял его на плечи. Волна бесконечного счастья охватила нас тогда, и мальчик кричал во все горло слова благодарности солнцу и горам.
– Это был его способ прощания с тобой, – сказал дон Хуан.
У меня болезненно сжалось горло.
– Есть много способов прощания, – сказал он. – Наилучший способ – это удержать конкретное воспоминание радости. Если ты живешь как воин, то тепло, которое ты ощущал, когда мальчик был на твоих плечах, будет свежим и неизменным все время, пока ты живешь. Это способ прощания воина.
Я поспешно включил мотор и поехал быстрее, чем обычно. Мы ехали по каменистой дороге до тех пор, пока не попали на грунтовую.
Небольшое расстояние мы проехали, а остальной путь прошли пешком. Примерно через час мы пришли к роще. Дон Хенаро, Паблито и Нестор уже ждали нас там. Я поздоровался. Казалось, все они были счастливы и полны энергии. Я посмотрел на них и на дона Хуана, и меня охватило чувство глубокой привязанности к ним всем. Дон Хенаро обнял меня и ласково похлопал по спине. Он сказал Нестору и Паблито, что я прекрасно выполнил прыжки на дно ущелья. Держа руку на моем плече, он обратился к ним громким голосом.
– Да, господа, – сказал он, глядя на них. – Я его бенефактор и знаю, что это было истинным достижением. Это было венцом многих лет жизни воина.
Он повернулся ко мне, положив мне на плечо и другую руку. Глаза его были сияющими и спокойными.
– Мне нечего сказать тебе, Карлитос, – сказал он, медленно произнося каждое слово. – За исключением того, что у тебя необычайное количество экскрементов в кишках.
После чего он и дон Хуан взвыли от смеха так, что, казалось, они вот-вот потеряют сознание. Паблито и Нестор нервно посмеивались, не зная, как себя вести.
Когда они успокоились, Паблито сказал мне, что он не уверен в своей способности пойти в неизвестное самому.
– Я на самом деле не имею понятия, как это сделать, – сказал он. – Хенаро говорит, что ничего не нужно, кроме неуязвимости. А ты как думаешь?
Я сказал, что знаю еще меньше, чем он. Нестор озабоченно вздохнул. Потом нервно задвигал руками и ртом, как будто собирался сказать что-то важное, но не знал, как это сделать.
– Хенаро говорит, что вы оба сделаете это, – наконец сказал он.
Дон Хенаро взмахом руки показал, что мы уходим. Они с доном Хуаном шли впереди в нескольких ярдах от нас. В полном молчании мы шли горной тропой почти целый день и ни разу не останавливались. Все мы несли с собой сухое мясо и фляги с водой, значит, в этом путешествии мы должны были есть. В каком-то месте тропа явно стала дорогой. Она обогнула горы, и внезапно перед нами открылся вид долины. Это было захватывающее дух зрелище – длинная зеленая долина, отсвечивающая под лучами солнца. Над ней повисли две великолепные радуги, и повсюду над холмами были видны полосы дождя.
Дон Хуан остановился и вздернул подбородок, указывая дону Хенаро на что-то внизу. Дон Хенаро покачал головой. Это не было отрицанием или согласием, простой кивок. Оба они стояли неподвижно, долго глядя в долину.
Мы сошли с дороги, пойдя напрямик, пока не спустились до более узкой и неровной тропы, ведущей в северную часть долины. Равнины мы достигли в полдень. Резко запахло ивами и влажной речной землей. На мгновение дождь на деревьях слева от меня был похож на мягкий зеленый шорох, потом под ним затрепетал только тростник. Я слышал журчание ручья. На секунду я остановился, прислушиваясь, и взглянул на вершины деревьев. Высокие слоистые облака на западном горизонте плыли, как клочья ваты, рассеянные по небу. Я стоял там, наблюдая за облаками довольно долго, так что все остальные успели уйти далеко вперед. Я побежал за ними.
Дон Хуан и дон Хенаро остановились и повернулись одновременно. Их глаза двигались и застыли на мне с такой синхронностью и единством, как если бы они были одним существом. Это был короткий пронзительный взгляд, от которого у меня по спине прошел озноб. Затем дон Хенаро засмеялся и сказал, что я бегу, топая, как трехсотфунтовый плоскостопый мексиканец.
– Почему плоскостопый мексиканец? – спросил дон Хуан.
– Плоскостопый трехсотфунтовый индеец не бегает, – «объяснил» дон Хенаро.
– А, – протянул дон Хуан, как если бы Хенаро действительно что-то объяснил.
Мы пересекли сочную зеленую долину и взобрались на гору с востока. В конце дня мы наконец сделали привал на вершине плоского, загроможденного камнями утеса, нависшего над долиной с юга. Растительность полностью изменилась. Всюду вокруг нас находились выветренные горы. Земля в долине и по склонам была размежевана и обработана, но от всего здесь веяло отдаленностью и одиночеством. Солнце уже было низко над юго-западным горизонтом. Дон Хуан и дон Хенаро повели нас к северному краю утеса. С этого места ландшафт был более гористым. На севере виднелись бесконечные долины и горы, а на западе – высокий горный хребет. Солнечный свет, отражаясь в далеких северных горах, делал их оранжевыми, похожими на облака на западе. Пейзаж, несмотря на свою красоту, вызывал чувство печали и одиночества.
Дон Хуан вручил мне мой блокнот. У меня не было никакого желания делать заметки. Мы сели полукругом, с доном Хуаном и доном Хенаро по краям.
– Ты начал путь знания записывая, и ты закончишь его так же, – сказал дон Хуан.