— Прошу меня извинить, — сказал я. — Уже полночь. Может, мне позвать вашего слугу? У вас есть какое-нибудь снотворное?
— Да, отправляйся спать, — ответил Артур. Лицо его застыло в холодной маске отвращения.
Я стоял в дверях курительной. Коридор мягким розоватым светом освещала одна-единственная лампа на столике. По изгибу лестницы спускалась горничная, держа в руках стопки какой-то ткани — возможно, столового белья. Она направлялась к обитой войлоком двери, что вела в крыло для слуг. Я оглядел ее аккуратную крепкую фигуру и тут заметил: не успела она дойти до двери, как что-то легко прыгнуло перед самым ее носом, перелетев из тени в полумрак. Девушка помедлила, сделав вид, что ей надо поправить одну из стопок белья, которая вовсе и не соскальзывала.
Я увидел, как лихорадочно блестят его глаза. Он смотрел на меня с полным равнодушием. Наполовину скрытый в тени, но все же плотный, он казался неуловимым присутствием самой ночи. Однако, как сказал дядя, он был домашний зверь — зверь запертых домов, где оставляют для него одну дверь открытой, отчаянно надеясь, что однажды он выйдет наружу и не отыщет пути назад. Зверь, который также принадлежит внутреннему миру мозга. Зверь, запертый в человеческой душе.
Глазами зрителя в театре я увидел, как зверь прыгает на него, промахивается, каждый раз промахивается, а дядя убегает сюда, в наш мир. А затем его страх тоже появляется снаружи: отвергнутый, но все еще привязанный к нему неразрывной нитью. Воплотившийся.
Лев скрылся за углом, и горничная смогла пройти в дверь. Коридор опустел.
Я вернулся в курительную. Он сидел и тихо плакал, этот несчастный старый ребенок, и на его боку зияли незаживающие раны ужаса.
— Ладно, Артур, — сказал я ему. — Все нормально.
— Мне не хочется оставаться одному, — ответил он, словно извиняясь.
— Вы и не останетесь. Плевать на театр. Завтра я с ним разберусь.
Вскоре мы отправились наверх и прошли по одному из коридоров в его спальню. В комнате было пусто, стояла тишина. Занавески на окне сходились не до конца, и было видно, как за окном в облаке медленно плывет луна.
Мы выпили еще по бокалу бренди, и он лег спать. Во всяком случае, расположился на кровати и накрылся одеялом. С подушек на меня уставилось его круглое осунувшееся лицо.
— Я знаю, с этим ничего нельзя сделать, — сказал Артур. — Когда он вернется…
— Я разбужу вас, — отозвался я. — А пока спите.
Я спросил себя, может ли он прийти, пока Артур будет спать. Конечно, может, в этом-то и был весь смысл. Покинув Артура, он оказался снаружи. Дядин страх встретить зверя в своей голове сменился — и не без причины — страхом, что лев доберется до него, пока он будет спать.
Электрическое освещение на верхних этажах было тусклое. Я сидел в кресле под этим неясным светом, и сквозь меня прошла полночь. Время подходило к двум. Я курил, смотрел на часы и жалел, что не догадался принести с собой кофе.
Но даже при всем этом я был начеку. Артур спал мертвым сном. Я не мог отделаться от мысли, что он и правда умер. Что же мне было делать с ним? Не подпускать к нему зверя, а утром увести его куда-нибудь, обойти всех специалистов, которые занимаются галлюцинациями и расщепленным сознанием, Бог его знает? Работа мозга зачастую идет без нашего ведома, в потайных комнатах бытия, и мы не знаем, что там происходит. Я искренне надеялся, что мой разум предложит мне какой-то план, но не очень-то верил в то, что такой план вообще возможен.
Ведь теперь я знал — конечно же, знал! — что это был не просто сон, не мираж. Я видел. Я — личность приземленная, и самым практичным было просто признать, что я видел его. Отрицать это значило самому пополнить ряды фантазеров или безумцев.
Он вернулся, когда часы пробили четверть четвертого.
Вошел через дверь.
Его появление было похоже на театральный эффект с хитроумной системой из рычагов и люков.
Прибыв на место, он отряхнулся. Экономка убедила себя, что это был призрак собаки; и правда, в нем было что-то собачье, как и во всех крупных кошках: тиграх, пантерах и прочих. Но морда его была свирепой и злой, глаза — бездонными колодцами тлеющего огня, который опалил черным его гриву. Как и говорил Артур, от льва и правда несло. Как он, ребенок, мог знать, какой у львов запах? Но, может, львы и не пахнут мясом; может, он просто услышал об этом где-то и наделил своего именно таким душком. Ибо все это было его созданием — его, да еще того художника, что с такой грозной силой изобразил этого зверя и его сородичей на арене Неронова цирка.
Я пообещал Артуру, что разбужу его, когда зверь вернется. Я громко позвал его по имени, и дядя открыл глаза, тут же придя в себя.
— Он здесь?
— В дальнем углу комнаты, у окна.
Луна скрылась, но слабый электрический свет вырисовывал льва так же четко, как и перо живописца на той самой картине.
Лев не смотрел ни на меня, ни на Артура. Он оглядел заставленную громоздкой мебелью комнату, а затем, мягко ступая по полу, дошел до двери ванной, толкнул ее головой и исчез внутри.
В совершенном безмолвии ночи мы с Артуром слушали, как он лакает струйкой стекавшую воду — действительно ли в ванной капало? Был ли ручеек из крана настоящим или призрачным?
Закончив пить, лев вернулся, на сей раз не через дверь, а просто прошел сквозь стену. Он стоял, свесив голову и медленно махая хвостом.
И тогда меня как поразило. Я бы не смог описать этого чувства, но внезапно я понял, что он выглядит жестоким только в силу инстинкта, да еще и эти полосы на боку, которые еще не до конца затянулись. Он все-таки был животным. Он чувствовал голод, а до недавнего времени еще и жажду, и порой предпочитал входить через дверь, а не появляться из-под земли или проходить через стены.
И тогда я заговорил с ним. Обратился к нему по имени: «Лев».
Он фыркнул, повернулся и посмотрел на меня своим ужасным взглядом, в котором горело адское пламя. На самом деле в зрачках просто отражался свет.
— Он тут, — сказал я ему. — Вот тут. Посмотри сюда.
Он повернул голову, словно поняв, о чем я говорю. И я увидел, как Артур готовится к бою. И тогда я сказал уже Артуру:
— Он твой. Ты его создал. Ты дал ему жизнь. Ты… ты словно отец для этой твари, Артур. Перестань сопротивляться, слышишь? Не важно, как все началось, но теперь он принадлежит тебе. Он не хочет уволочь тебя обратно в тень: тогда он бы лишился всей новой территории, что ты ему дал. Я почти уверен, что он знает об этом, иначе давно уже схватил бы тебя. В конце концов, у него была целая пара месяцев на попытки. Сначала ты подарил ему арену римского цирка, где он мог поиграть. Но теперь в его распоряжении целый дом — и местность за его пределами в придачу. Почему, как ты думаешь, он уходит и возвращается? Да он же исследует окрестности, как чертов кот! А почему, по-твоему, он следует за тобой, возвращается к тебе? Он не желает тебе зла, тут причина в чем-то еще. Может, он и впрямь похож на собаку. Пусть даже ты сам и не знаешь, но он знает, что принадлежит тебе.
Лев внезапно подпрыгнул: Артур не успел даже вскрикнуть, даже испугаться. Зверь приземлился на краю кровати, у ног дяди, и уставился на него, шумно дыша.
В три прыжка я преодолел расстояние между нами и сильно нажал на его здоровый бок. Плоти там не было, ничего осязаемого я не коснулся, но лев заворчал и, распластавшись, плюхнулся на кровать.
Он смотрел на меня, моргая, и глухо рычал.
— Тихо, — сказал я. — Ты должен делать, что тебе велят. Если хочешь остаться, веди себя прилично.
Рык перешел в зевоту.
Мы остались наблюдать за ним. Артур выпрямился на подушках, а я стоял у изголовья. Вскоре лев опустил голову на одеяло, и его ужасные глаза закрылись.
Мы бодрствовали до самого рассвета. Вели неспешный и размеренный разговор, обсуждали зверя, что спал рядом с нами. Артур сидел недвижно, и я тоже застыл в своем кресле. Когда заря начала пробиваться в комнату, лев проснулся и встал. Взбрыкнул лапами, спрыгнул с кровати — и исчез.
В десять минут седьмого горничная принесла нам чай, и я отправился вниз позвонить на работу, сообщить, что отравился и не смогу приехать.
Когда я обернулся, лев стоял в гулком коридоре, глядя вдаль на узкую открытую дверь. Утро манило запахами деревьев, костров и тумана. Видимо, льву просто нравилась эта дверь, так-то он мог входить и выходить сквозь стены. Снаружи лежали просторы, кишащие добычей: мыши, белки, птицы, кролики и зайцы. Тут было на кого поохотиться любому крупному хищнику, впрочем, мне кажется, жертва отделалась бы сильным испугом: лев, хоть его и можно было увидеть, услышать и понюхать, был бестелесным. Но, раз он мог напиться из крана в ванной, который не протекал, но все равно одарял льва водой, возможно, ему хватило бы идеи и чтобы наесться. Он был воображаемым и обладал воображением сам. Вот уж подходящий питомец для Артура. Пока я смотрел на него, лев принял решение: он пронесся по коридору и выбежал в распахнутую дверь. Наверное, был голодный, еды-то ему пришлось ждать несколько десятилетий.
Прибыв в театр на следующий день, я, естественно, умолчал о случившемся. Мой помощник неплохо справился и без меня, и вскоре все дела были улажены. Тем временем я забронировал номер в местной гостинице.
Артур прожил еще двадцать пять лет и внезапно, но мирно скончался, отправившись порыбачить в Шотландию с одним из своих деловых партнеров (они вместе занимались джемом). Насколько я помню, поговаривали о призраке огромной собаки, который часто видели в Синих Елях и других домах, где останавливался Артур. Высказывались неуверенные предположения о том, что привидение это как-то связано с моим дядей: раз или два кто-то видел, как он, живя за городом, кидает палки какой-то громадной гончей. В Шотландии, за несколько лет до его смерти, ходили слухи о том, что в ногах его кровати лежит, мурлыча, какое-то огромное существо. Но когда кто-нибудь приходил проверить, что же это такое, существо исчезало. Когда Артур умер, зверь исчез навсегда — во всяком случае, так говорила экономка. Теперь (признаю это со стыдом) Синие Ели принадлежат мне, хотя бываю я там редко. Но те, кому я сдаю поместье, ничего не сообщают ни о кошках, ни о собаках, ни о львах.