Случилось так, что как раз в этот день синьор Притворуччи нарядился в белый чесучовый костюм. И когда Гульельмо сбросил его с балкона, он угодил на то самое место, где незадолго до этого муха оставила свою точечку. Точечка еще не совсем засохла и испачкала синьору Притворуччи его белые брюки. Чтобы разглядеть пятнышко, которое осталось на брюках, понадобился бы самый сильный микроскоп, но синьор Притворуччи был таким неженкой, что тут же умер от огорчения.
Бегство Пульчинеллы
Во всем старом кукольном театришке не было куклы беспокойнее Пульчинеллы. Всегда он был чем-то недоволен и вечно с кем-нибудь спорил. То в самый разгар репетиции ему вдруг загорится идти гулять, то он скандалит со своим хозяином-кукольником, который решил дать ему комическую роль, между тем как он мечтал о трагической.
— Нет, не могу больше, — признавался он Арлекину. — В один прекрасный день не вынесу и сбегу.
Он так и сделал. Только это случилось не днем, а ночью. Как только все уснули, он изловчился, завладел ножницами, которые хозяин забыл убрать в шкаф, перерезал нитки, привязанные к его голове, к рукам и ногам, и предложил Арлекину:
— Бежим вместе.
Бежать, расстаться с Коломбиной? Нет, Арлекин и слышать не хотел о том, чтобы расстаться с Коломбиной. А Пульчинелла наотрез отказался тащить с собой эту кривляку, которая а каждой пьесе только и делала, что подпускала ему шпильки.
— Ладно, иду один, — решил Пульчинелла.
Он храбро спрыгнул на пол и пустился наутек, да так, что только пятки засверкали.
«Какая прелесть, — думал он, — какое удовольствие не чувствовать на руках и на ногах этих проклятых ниток! Как приятно ступать туда, куда самому хочется, а не туда, куда велит хозяин!»
Для одинокой деревянной куклы мир огромен и страшен. По ночам он кишмя кишит свирепыми кошками, которым ничего не стоит любое существо, бегущее в темноте, принять за мышь и сцапать своими страшными когтями. Правда, Пульчинелле удалось доказать кошкам и котам, что они имеют дело с истинным артистом, но потом он на всякий случай все-таки спрятался в каком-то садике, прислонился к забору и заснул.
На рассвете его разбудил голод. Он огляделся по сторонам, но вокруг, насколько хватал глаз, не было ничего, кроме гвоздик, тюльпанов, цинний и гортензий.
— Ну что же, ничего не поделаешь, — решил Пульчинелла и, сорвав гвоздику, стал нерешительно обкусывать с нее лепестки.
Конечно, эта еда не шла ни в какое сравнение с бифштексом, поджаренным на скворчащей сковородке, или хорошим куском окуневого филе. Цветы очень ароматны, но почти не имеют вкуса. Однако травянистый вкус гвоздики казался Пульчинелле восхитительным вкусом свободы, и после второго лепестка он готов был поклясться, что никогда еще не ел более изысканного блюда. Подкрепившись, он решил навсегда остаться в этом саду, а решив, так и сделал.
Он спал под защитой большой магнолии, благо ее жесткие листья не боялись ни дождя, ни града, а питался цветами: нынче — гвоздикой, завтра — розой… И во сне и наяву ему мерещились горы из спагетти и равнины из свежего ароматного сыра, но он крепился и не думал сдаваться.
Солнце и ветер высушили дерево, из которого он был сделан. Пульчинелла стал сухой-сухой, но зато такой ароматный, что пчелы, летевшие за нектаром, иногда принимали его за цветок. Они опускались на его деревянную голову и старались добраться своим жалом до желанного лакомства. Но у них ничего не выходило, и они, обиженные, улетали прочь.
Между тем приближалась зима. Опустевший сад ожидал первого снега. Бедный Пульчинелла стал голодать. Вы скажете, он мог бы отправиться куда-нибудь в другое место? Увы, так только казалось. Ну куда он мог дойти на своих слабых деревянных ножках?
«Ну что же, — сказал про себя Пульчинелла, — раз так, умру здесь. Не такое уж это плохое место, вполне подходящее, чтобы умереть. Но если я и умру, то умру свободным. Никто больше не сможет привязать меня за голову, никто не будет дергать за нитку, никто не заставит кивать в знак согласия, когда я совсем не согласен».
А потом повалил первый снег и закрыл Пульчинеллу мягким белым одеялом.
Но он не умер, нет, потому что деревянные куклы не умирают. Просто весенние воды немного занесли его песком. Он и сейчас еще лежит в том саду, только никто об этом не знает. И если ты случайно найдешь его, то выполни, пожалуйста, одну просьбу: не привязывай ему к голове нитку. Королям и королевам из кукольных театров такие нитки не мешают, а он их просто терпеть не может.
Джакомо-стеклышко
Давным-давно или чуть пораньше, на краю света, а может, чуть ближе, в столице небывалого государства родился на свет прозрачный мальчик. Такой прозрачный, что сквозь него можно было видеть все, что угодно, как через воздух или чистую родниковую струю. И все же был он, как все, из плоти и крови, хоть и казался стеклянным, и если падал, то не разбивался на кусочки, а самое большее — набивал на лбу прозрачную шишку.
Всякий мог видеть, как бьется у него в груди сердечко; и даже мысли его были как на ладони. Они мелькали у него в голове, словно стайка разноцветных рыбок в прозрачном аквариуме.
Однажды мальчик по ошибке сказал неправду, и тотчас же люди увидели что-то похожее на огненный шарик, запылавший у него во лбу. А когда он поправился и сказал правду, шарик рассосался и пропал. С того дня он за всю жизнь не сказал больше ни слова лжи.
А в другой раз приятель поверил ему один секрет, и в ту же минуту что-то похожее на черный шар беспокойно закаталось и закрутилось у него в груди. Все, конечно, увидели этот шар, и секрет перестал быть секретом.
Шло время, мальчик уже давно перестал быть мальчиком, стал совсем взрослым, а люди все равно могли читать каждую его мысль и, спросив о чем-нибудь, знали его ответ прежде, чем он успевал открыть рот.
При рождении ему дали имя Джакомо, но в народе его звали Джакомо-стеклышко и очень любили за честность. Рядом с ним все становились добрее и благороднее.
На беду, правителем того государства нежданно-негаданно стал жестокий тиран. Наступили для народа лихие времена, начались насилия, нищета и всяческие несправедливости. Кто восставал в открытую, того жестокий тиран приказывал казнить, бедняков он притеснял и обижал и над всем народом измывался, как только хотел.
А народ молчал, молчал и терпел, потому что боялся, как бы не стало еще хуже.
Только Джакомо не мог молчать. Даже если он вовсе не раскрывал рта, все равно его мысли читали все — ведь он был прозрачный. Стоило людям посмотреть на его лоб, как они тотчас же узнавали о его ненависти к тирану. Прослышав об этом, тиран велел схватить Джакомо-стеклышко, схватить и заточить в самый темный каземат, какой только был в стране.
И тут случилось невероятное. Как только Джакомо втолкнули в темницу, стены ее стали прозрачными, а следом за ними стали прозрачными стены всей тюрьмы, а потом толстенные стены, которыми она была обнесена. И люди, что проходили мимо, видели Джакомо так же ясно, как будто стены тюрьмы были стеклянными. И читали все его мысли!
По ночам тюрьма излучала такое сияние, что тиран, сидя в своем дворце, не в силах был его выносить и приказывал завешивать окна самыми темными шторами, но все равно проводил ночи напролет не смыкая глаз.
Даже в тюрьме Джакомо-стеклышко был сильнее его, потому что правда сильнее всего на свете. Она ярче белого дня и беспощаднее урагана.
Обезьяны-путешественницы
Однажды обезьянам захотелось узнать, что нового есть на свете, и они отправились путешествовать. Бежали, бежали, потом сели отдохнуть, и одна из них спросила:
— Что мы видим?
— Клетку со львом, бассейн с тюленем и загон с жирафом.
— Как велик мир! И как много узнаёшь, когда путешествуешь!
Они помчались дальше и присели только в полдень.
— Ну, что же мы видим теперь?
— Загон с жирафом, бассейн с тюленем и клетку со львом.
— Как все-таки велик мир! И как много узнаёшь, когда путешествуешь!
Вскочили обезьяны и помчались дальше и присели только на закате.
— Что же мы видим?
— Клетку со львом, загон с жирафом и бассейн с тюленем.
— До чего же скучен мир! Все время видишь одно и то же. Какой толк путешествовать? Никакого!
Еще бы! Они путешествовали и путешествовали с утра до вечера, но где? По своей клетке.
Человек, который хотел украсть Колизей
В некотором царстве, в некотором государстве… Впрочем, что там было, никто не помнит. Зато доподлинно известно, что у нас в Риме жил человек, который задался мыслью украсть Колизей. Почему? Да потому, что он хотел, чтобы весь Колизей принадлежал ему, только ему. Потому что он не намерен был делиться им с другими. «С какой стати?» — решил он и, схватив портфель, отправился к Колизею.
Улучив момент, когда служитель отвернулся, он торопливо набил портфель камнями и отнес его домой. На другой день он проделал то же самое, и с тех лор каждое утро, за исключением воскресенья, он по крайней мере дважды, а удавалось — так и трижды в день навещал развалины великого здания, стараясь каждый раз, чтобы служитель не застал его на месте преступления.
По воскресеньям он отдыхал и пересчитывал украденные камни. А камней скоро набралось столько, что они завалили весь подвал.
Когда подвал был битком набит камнями, он стал сваливать их на чердаке, а когда и там не осталось места, принялся складывать камни под диванами, за шкафами и в корзину из-под грязного белья.
Каждый раз, подходя к Колизею, он внимательно осматривал его со всех сторон и замечал про себя:
«На первый взгляд он такой же, как прежде, но если присмотреться, то разница все-таки есть. Вот с этого боку он уже меньше, пусть капельку, а все же меньше!»
И, подумав так, он принимался отколупывать кусочек камня от гигантской ступени или расшатывать осколок кирпича из полуразрушенной арки. Обливаясь потом, он выковыривал обломок камня и совал его в портфель, а мимо, совсем рядом, проходили толпы туристов. Они шли, не помня себя от восторга, они открывали рты от изумления, он же злобствовал в полное свое удовольствие и бормотал себе под нос: