Двое служащих из министерства образования сложили свои газеты, скатали их в тугой ком и принялись играть в футбол. И каждый раз, когда им удавалось ударить по своему самодельному мячу, они кричали:
— Пенальти!
— В девятку!
Одним словом, никто и никогда в жизни не узнал бы в них тех самых служащих, которые всего несколько минут назад хотели растерзать на части невинного водителя и еще более невинного кондуктора. И тот и другой также вышли из машины, присели на травке и, разделив по-братски бутерброд с яичницей, устроили себе пикник на вольном воздухе.
— Смотрите! — крикнул вдруг адвокат.
И как раз вовремя. Троллейбус дернулся, сам собой тронулся с места и медленно покатился назад, к дороге. Пассажиры бросились за ним вдогонку и едва успели вскочить в него на ходу. Последней села синьора с фиалками.
— Как же так? — обиженно воскликнула она. — Нет, это несправедливо! Только-только вошла во вкус — и пожалуйста!..
— А интересно все-таки, который теперь час? — спросил один из пассажиров, когда троллейбус, вернувшись на свой маршрут, помчался вниз по улице Дандоло.
— О! Наверно, уже так поздно, что лучше не смотреть! — в один голос воскликнули остальные пассажиры, и все, как один, посмотрели на часы. Посмотрели и… Вот так сюрприз! Часы показывали ровно без десяти девять. Как видно, все это время стрелки не двигались, и те несколько минут, пока троллейбус стоял, пассажиры просто получили в подарок.
— Как же это может быть? — удивленно повторяла синьора с фиалками.
И все остальные пассажиры тоже удивлялись. Между тем у каждого перед носом была газета, и в каждой газете на самом верху было ясно напечатано число — 21 марта. А в первый день весны все возможно.
Пятерка с плюсом
— Караул! Спасите! — кричала бедная Пятерка, что есть мочи улепетывая по улице.
— Что с тобой? Что случилось?
— Что! Неужели вы не видите, что за мной гонится Вычитание? Если оно меня догонит, случится такое несчастье!..
— Ну уж, скажешь тоже, несчастье!
Но несчастье все-таки случилось, да еще какое! Вычитание подскочило к бедняжке сзади, сграбастало ее за шиворот и ну полосовать своей острой-преострой шпагой, которую все принимали за обыкновенный минус. Только клочья полетели от бедной Пятерки, и неизвестно, осталась бы от нее хоть одна-единственная единица, если бы, на ее счастье, мимо не проехала длинная-предлинная иностранная машина. Вычитание оглянулось на минутку, чтобы посмотреть, нельзя ли ее немного укоротить, а Пятерка, не будь глупа, — в сторону, юркнула в первое попавшееся парадное и забилась в самый темный угол. Однако она уже не была больше Пятеркой, а стала Четверкой, да вдобавок еще с разбитым носом.
Сидит Четверка ни жива ни мертва — и вдруг голосок такой-то ласковый, такой участливый, будто заговорило само Сострадание:
— Бедняжка! Кто же это тебя так отделал? Ты подралась со своими товарками, да?
О, если бы Четверка сразу разглядела, кто это говорит таким сладким голоском! Она бы, верно, воскликнула, как один мой знакомый: «Караул! Филантропы! Спасайся кто может!» Потому что медовый голосок принадлежал Делению. Да, перед Четверкой стояло Деление собственной персоной.
Бедная Четверка пропищала чуть слышно: «Добрый вечер», — и попробовала было бочком, бочком протиснуться к выходу. Но Деление оказалось проворнее. Оно выхватило свои страшные ножницы и — трах! — разрезало горемыку пополам. Не стало больше Четверки. Вместо нее оказались две Двойки. Одну Деление запихало себе в карман, а другая не растерялась и опрометью — за дверь. Перебежала через улицу и чуть не на ходу вскочила в трамвай.
— Когда-то я была Пятеркой, — плакала она, — а теперь смотрите, что от меня осталось.
Двойка! Все ученики, что ехали в трамвае, вскочили со скамеек и со всех ног кинулись подальше от нее, на переднюю площадку. Потому что никому не хотелось иметь дело с двойкой. Старый кондуктор взглянул поверх очков на это переселение, потом покосился на Двойку и сердито проворчал:
— Ездят тут всякие! Невелика птица, могла и пешочком пробежаться.
— Так я же не виновата! — закричала сквозь слезы бывшая Пятерка.
— Ясное дело! — ехидно возразил кондуктор. — Это, наверно, погода виновата! Знаем мы ваши отговорочки.
Двойка покраснела, как пион, и, сгорая со стыда, на первой же остановке выскочила из трамвая. И тут… Ай! — час от часу не легче! — наступила кому-то на ногу.
— Ой! Простите, простите, пожалуйста, синьор! — залепетала она.
Но синьор не рассердился. Он даже — что бы вы думали? — улыбнулся! От удивления Двойка открыла глаза и стала вглядываться в синьора. Она глядела, глядела, глядела и вдруг узнала. Ба! Да ведь это же Умножение! Доброе старое Умножение. Ни у кого на свете нет, пожалуй, такого доброго сердца, как у старого Умножения. Для него невыносимо видеть кого-либо в горе. И вот не успела Двойка перекинуться с ним двумя словами, как Умножение — раз! — и умножило ее сразу на три! И в тот же миг получилась не просто Пятерка, а Пятерка с плюсом. Потому что все учителя вместо шестерки всегда ставят пятерку с плюсом.
— Ура! — закричала счастливая Пятерка с плюсом. — Теперь-то меня непременно переведут а следующий класс. Как-никак Пятерка с плюсом!
Дома и дворцы
Как-то зашел я в богадельню навестить закадычного своего друга, одного старого каменщика. Не виделись мы… даже не помню уж, сколько лет мы не виделись.
— Ну, все разъезжаешь? — спрашивает он меня.
— Да, только что из Парижа.
— О! Париж! Я тоже там был. Давно, правда. Мы там строили дворец. Ох, и дворец! На самом берегу Сены. Уж кто там теперь живет — не знаю. Ну, а еще где ты был?
— В Америку съездил.
— В Америку. О! Я там бывал. Давненько. Не припомню уж, сколько лет прошло. В Нью-Йорке был, в Буэнос-Айресе, в Сан-Франциско и в Монтевидео тоже был. И всюду дома строили. Большие дома. А на крышах ставили мачты с флагами. А в Австралии ты не бывал?
— Нет еще.
— Э! А я вот бывал. Правда, еще сопливым мальчишкой. Меня в ту пору до кладки и близко не допускали. Подсобником был. Известку носил, мешки тяжеленные. Сколько песка на решето покидал! Мы там виллу строили. Для одного местного синьора. Представительный был синьор, что твой барон. Помню, отозвал меня раз и стал расспрашивать, как спагетти готовят. Я говорю, а он все в свой блокнотик записывает. Да… Ну, а в Берлине ты был?
— Нет. Пока не удалось.
— Э, брат, а я там работал, когда тебя еще на свете не было. Какие мы там дома ставили! Красивые, добротные. Одним словом, на совесть. До скончания века простоят. А в Алжире ты был? Ну, а в Каире? Город такой есть а Египте.
— Как раз нынешним летом собираюсь туда съездить.
— Не пожалеешь. Дома там, скажу тебе, — красотища! Будешь, нарочно обрати внимание. Не стану хвалиться, но мои стены там — можно сказать — по ниточке. А уж если я крышу делаю, так вовеки веков не протечет.
— А если подсчитать, много вы их построили, разных домов?
— Да как тебе сказать? Предостаточно. В любой стране в любой город зайди — везде что-нибудь да построил.
— Ну, а сами?
— А что сам? Вот видишь, живу в богадельне, под казенной крышей. А на свою так и не заработал. В жизни всегда так…
Да, в жизни всегда так бывает. Но это несправедливо.