Правда, есть ему давали вволю, чтобы мог работать за четверых. И в питье не отказывали: пей — не хочу, благо дарового вина из колодца сколько угодно.
Но вот однажды великан заболел. Испугались братья: ну как помрет раньше срока, вот обидно-то будет! Ведь он еще ой-ой-ой сколько поработать может. Позвали ему братья самых лучших лекарей, накупили самых дорогих лекарств, даже завтрак в постель подавали. Один подушку ему поправляет, другой простыни перестеливает. Крутятся вокруг него и приговаривают:
— Видишь, как мы тебя любим? Так ты уж, пожалуйста, не умирай, не делай такой глупости.
И так-то они пеклись о здоровье своего великана, что совсем забыли следить за его волосами. А те все отрастали да отрастали и под конец стали такими длинными, какими никогда не бывали. А вместе с волосами обрел великан и весь свой ум. Начал он потихоньку наблюдать за своими братьями. Смотрит, прикидывает да на ус мотает.
Долго ли, коротко ли, понял он, наконец, черное их вероломство и свою простоту. Но виду, однако, не показал. Лежит, помалкивает. Дождался, пока к нему все силы не вернулись, и в одно прекрасное утро, когда братья его еще сладко почивали, встал с постели, связал их, как колбасы, и сложил в телегу.
— Куда ты нас везешь, дорогой братишка, куда ты везешь своих любящих братьев?
— Погодите, сами увидите!
Привез он их на станцию, сложил, как тюки, в вагон и на прощанье сказал:
— Уезжайте-ка вы, куда хотите, только подальше, и в наших местах больше не показывайтесь. Покуражились вы надо мной — хватит! Теперь я хозяин.
Тут паровоз дал гудок, колеса завертелись, побежали друг за другом вагоны и увезли хитрых братьев неведомо куда. С тех пор о них ни слуху, ни духу.
Фиалка на полюсе
Однажды утром на Северном полюсе проснулся большой белый медведь. Проснулся он и первым долгом стал нюхать воздух. Понюхал с одной стороны — ничем не пахнет, понюхал с другой — и вдруг почуял странный, неведомый запах.
— Хм, — буркнул медведь, повернувшись к своей медведице. — Уж не забрела ли сюда какая-нибудь экспедиция?
Но в этот момент медвежата нашли неподалеку лиловую фиалку. Это была маленькая фиалочка с тонюсеньким стебельком. Она трепетала от холода, но продолжала мужественно источать аромат, потому что это был ее долг.
— Мама! Папа! — закричали медвежата.
— Я же сразу сказал, что поблизости есть что-то странное, — обращаясь к своей семье, заметил белый медведь. — Но, на мой взгляд, это все-теки не рыба.
— Конечно, нет, — сказала медведица. — Но это и не птица.
— Да, ты права, — сказал медведь, после того как хорошенько обдумал слова жены.
К вечеру новость разнеслась по всему полюсу. В необозримой ледяной пустыне появилось крошечное лиловатое существо, распространявшее вокруг странный аромат. Оно держалось на одной-единственной тонюсенькой ножке и не умирало!
Кто только не приходил, чтобы полюбоваться фиалкой! Из Сибири прибежали олени, из Америки — мускусные быки, приплыли тюлени и моржи, откуда-то издалека прибежали белые песцы, прискакали волки, а первыми, конечно, были болтушки-хлопотушки морские сороки. Все дивились на диковинный цветок, на его тоненький, дрожащий стебелек и вдыхали его нежный аромат. И странное дело — аромата хватало даже тем, кто приходил позже всех. В самую последнюю минуту он был таким же, как вначале.
— Чтобы все время испускать такой аромат, — сказал тюлень, — надо иметь целую кладовую. Где-то подо льдом у нее определенно есть запасы.
— Так ведь я же это сразу сказал! — воскликнул белый медведь.— Что-то там есть!
Ничего подобного он, конечно, не говорил, но никто об этом не помнил.
Под конец вернулась чайка, которую посылали на юг разузнать что-нибудь о странной незнакомке. Отдышавшись, она сказала, что это маленькое благоухающее существо зовется фиалкой и в иных местах, там, на юге, их миллионы.
— Вот и посылай их! — фыркнул тюлень. — Ну разве мы узнали хоть на йоту больше, чем раньше? А каким образом получилось, что именно здесь, у нас, оказалась именно эта фиалка? Нет, скажу вам по чистой совести: я в полном недоумении.
— Как он сказал, в чем он в таком? — шепотом спросил медведь у своей жены.
— В недоумении, — тоже шепотом ответила медведица. — Ну вроде озадачен, не знает, с какой лапы ступить.
— Во-во! — воскликнул белый медведь. — Это самое и я думал, слово в слово.
В эту ночь весь полюс потряс неимоверный треск и грохот. Целые льдинищи дрожали и лопались, как тонкие стеклышки. Бедная фиалка исторгла в студеный воздух все свое благоухание, словно решила в один миг растопить эту беспредельную ледяную пустыню и превратить ее в теплое лазурное море или в бескрайний луг, покрытый бархатным ковром зелени. А потом, обессиленная, поникла и больше уже не поднялась.
На заре все увидели, что фиалка завяла. Склонившись на своем тоненьком стебельке, она лежала на снегу бледная и безжизненная.
Если бы можно было выразить словами ее последнюю мысль, то мы бы, наверно, услышали:
«Ну вот, я умираю. Но надо же было кому-то начать. Когда-нибудь здесь распустятся миллионы фиалок. Льды растают, и откроются острова, звенящие ребячьим смехом».
Пугало
В одной семье было семеро братьев. Самого младшего звали Гонарио. У его родителей не было денег, чтобы послать его в школу, поэтому его послали работать на большую богатую ферму. Посмотрел на него управляющий и отвел ему должность пугала. Гонарио должен был ходить по полям и отгонять птиц.
Каждое утро, на рассвете, ему давали кулечек с порохом и отправляли на работу. Целый день ходил он из конца в конец огромного поля, время от времени останавливался и взрывал щепотку пороха. Перепуганные птицы взмывали в воздух и удирали, потому что думали, что пришли охотники. Ведь все птицы больше всего на свете боятся охотников.
Но вот как-то раз огонь попал Гонарио на курточку, и она загорелась. Счастье еще, что мальчуган не растерялся и сразу бултыхнулся а яму с водой. Промедли он хоть минуту — и пиши пропало, сгорел бы заживо.
Да, так вот плюхнулся он в яму и перепугал лягушек. Лягушки со страху заквакали не своими голосами и — врассыпную. Услышали их кваканье кузнечики и цикады, испугались и перестали стрекотать.
Но больше всех перепугался сам Гонарио. Он сидел на краю ямы, маленький и насквозь мокрый, как гадкий утенок, и плакал. Плакал оттого, что был один-одинешенек, оттого, что был оборванный и грязный, и еще оттого, что ему очень хотелось есть. Он плакал так жалобно, так безутешно, что даже непоседы воробьи перестали скакать и драться и смирно уселись на дереве. Они глядели на него сверху и сочувственно чирикали, потому что им хотелось его утешить. Но разве могут воробьи утешить пугало?
Так-то вот! А знаешь, где случилась эта история? В Сардинии.
Дорога никуда
За последними домами главная деревенская улица разветвлялась на три дороги. Одна дорога вела к морю, другая дорога — прямиком к городу, а третья никуда не вела.
Мартино знал это совершенно точно, потому что у кого только он не спрашивал, все отвечали одно и то же:
— Какая дорога, вон та, что ли? Да никуда она не ведет. По ней ходить — только зря ноги бить.
— А до какого места она идет?
— Ни до какого. Никуда она не идет, понял?
— Тогда зачем же ее построили?
— Никто ее не строил. Она всегда была.
— И неужели никто даже не сходил посмотреть?
— Вот ведь упрямая голова! Говорят же тебе, ничего там нет — значит, и смотреть нечего.
— Да откуда вы знаете? Вы же там никогда не были!
И такой он был упорный, такой настойчивый, что под конец все в деревне стали звать его не иначе, как Мартин Упрямая Голова. Но он не обижался на это прозвище и все продолжал думать о дороге, которая никуда не вела.
Долго ли, коротко ли, дорос Мартино до такого возраста, когда мог уже переходить улицу, не держась за дедушкину руку. В один прекрасный день поднялся он с солнышком, вышел из деревни и, не раздумывая, направился по таинственной дороге. Он шел все вперед и вперед, а дорога меж тем делалась все хуже и хуже. Там и сям взбирались на нее буйные травы, а рытвинам да колдобинам не было числа. Счастье еще, что давно уже стояло вёдро, не то залило бы ее непроходимыми лужами. Поначалу слева и справа бежали колючие заросли, потом подступил лес. Великаны деревья протягивали друг другу свои могучие ветви, сплетали их в вышине над дорогой; и казалось, что совсем это не дорога, а темный, сырой тоннель. Редко-редко, прорвавшись сквозь листья, падал вниз луч солнца и призывно сверкал впереди, как маяк на краю ночного моря.
Шагает Мартино, а тоннель все тянется да тянется, шагает, а дороге конца не видать. Чувствует: совсем из сил выбился, ноги отнимаются, в пору назад возвращаться. Вдруг откуда ни возьмись — собака.
«Ну, — думает Мартино, — где собака, там дом или, на худой конец, человек».
Подбежала к нему собака, вильнула хвостом, лизнула ему руку и побежала по темной дороге. Бежит, а сама оглядывается: идет ли следом Мартино? Пробежит еще немного — опять оглянется.
— Да иду я, иду, — говорит Мартино, а про себя думает: «Вот уж диво, так диво!»
Но вот лес стал реже, в вышине появилось небо. Дорога уперлась с разбегу в тяжелые железные ворота и пропала.
Заглянул Мартино между толстыми стальными прутьями и видит — стоит среди парка дворец. Окна и двери во дворце распахнуты настежь, над трубами клубится-завивается задорный дымок, а с балкона машет рукой красивая синьора — такая прекрасная, такая великолепная, каких Мартино в жизни не видывал.
— Заходи, заходи, Мартин Упрямая Голова! — весело закричала синьора.
— Вот те раз! — пробормотал обрадованный Мартино. — Я и сам-то не знал, что попаду сюда, а она, смотри ты, сразу меня узнала!
Не раздумывая долго, толкнул он тяжелую створку ворот, миновал парк и вошел в дворцовую залу. Только успел войти, глядь, а синьора уже спускается с богатой лестницы ему навстречу. И так-то она была хороша, что и сказать нельзя. А уж одета! Куда до нее феям и разным принцессам! Спускается она с лестницы, а сама смеется-заливается. Уж очень, видно, веселая синьора.