Нынешняя Хозяйка отжила до последней капли долгую и не самую скверную жизнь. Родилась перед войной, выжила в эвакуации, окончила институт, вышла замуж за надежного человека, родила двух дочурок, слыла прекрасной хозяйкой. Все удавалось маленьким хлопотливым рукам, все ладилось — пироги ли с золотистой масленой корочкой, заплаты на коленках — стежок к стежку, самошитые куклы для дочерей и пушистые свитера для мужа. Её дом вечно был полон гостей, дальних родственников, сослуживцев, детишек. А потом время вышло. Умер муж — очень быстро, без боли, как хорошие люди. Разлетелись в дальние края дочки, увезли ненаглядных внуков. Растерялись куда-то друзья. В довершение бед, дом снесли, и на старости лет пришлось перебираться на новое место в необжитую квартиру.
Она осталась одна-одинешенька. С пустыми, праздными руками — много ли старой женщине надо? Доживала себе, проедала запасы, караулила телефон — вдруг позвонят родные да ненаглядные. Когда ухнули деньги в нехорошем году, покрутилась-покрутилась — и потащила на ближайшую барахолку последние вещи от мужа. Продала, кое-как продержалась, там и дочки любимые подоспели помочь маме. Но барахолка притянула её к себе — так большое бревно, колыхаясь по речке, собирает вокруг себя мелкий сор. Там царили люди обочины, ветхие, брошенные, латаные-перелатаные. Зато они знали цену стоящим вещам и умели дорожить ими. И талант подарить новую жизнь рваной шали, сломанной кукле или треснувшему кувшину, пришелся как нельзя кстати.
Она всегда любила подбирать одинокие, старые вещи, но при муже и дочках стеснялась — засмеют, застыдят. Муж-покойник был, правда, мастеровит, но и он ворчал — зачем портить глаза над штопкой, перешивать старьё? Чай, не голодаем — поди, купи. А её приучили не выбрасывать то, что чинится. И теперь она потихоньку заполняла квартиру спасенным от гибели барахлом. Отмывала, отстирывала, перелицовывала, пришивала хвосты и глаза плюшевому зверью, переряжала грудастых барби в приличные платья, перенизывала старые бусы по-новому. Что-то оставалось в доме, что-то потом продавалось или дарилось. Жаль, мамаши на детской площадке не позволяли ребятне брать «старьё» у незнакомой старухи. Приходилось хитрить — ранним утром оставлять ящик с игрушками прямо в песочнице. К вечеру все исчезало.
Шли годы, она слабела, хуже видела, слышала, удерживала иголку. На барахолке появлялась редко, только чтобы пристроить в хорошие руки любимцев. Остальное за гроши из дома разбирали товарки. Иногда, в солнечные дни хватало сил выползти на промысел по окрестным подъездам, чердакам и, будем честны, помойкам. Всех вещей не спасти, но сколько выйдет — столько и пригодится. Порой ей казалось, что краем глаза она различает на крышах странных существ с крылышками, но рассказывать о них не стоило — не поймут.
…Пожилой чемодан с уголками, обитыми жестью — точь-в-точь как в молодости у отца — кто-то выставил прямо в подъезд. Она приметила вещь, когда спускалась покормить кошечек, и на обратном пути, одышливо кашляя, затащила в квартиру, не столько из добычливости, сколько из любопытства. Старинные фотографии, довоенные открытки и марки — что может быть притягательней? Но открыток там не было. Пара старых мужских костюмов, лакированные штиблеты, обгорелое по переплету собрание сочинений забытого классика и какая-то жестяная шкатулка со стершимся тусклым узором. Открывать её следовало ключом, но ключа не прилагалось. Пришлось ковырять в замке кстати найденной шпилькой.
В шкатулке на блюдечке с голубой каемкой лежало желтое яблоко. Обыкновенное яблоко, вроде веснушчатых «голденов» продающихся в любом супермаркете. Оно пахло одуряющей сладостью ранней осени и казалось таким сочным, что удержаться не было сил. От находки остался лишь сиротливый маленький хвостик — и тут в дверь позвонили.
Хмурый ангел в черном костюме только глянул на неё и вздохнул:
— Опоздал…
— Почему? — она удивилась не столько ангелу, сколько его непунктуальности.
— Потому что яблочко уже съедено.
— Извините, я не знала, что оно ваше, — ей стало стыдно. — А хотите, я вам новое куплю, могу даже целый килограмм!
Ангел недовольно распустил крылья и снова сложил их, перышко к перышку, как большой толстый голубь.
— Я вообще-то ангел смерти. И сегодня пришел по твою душу. А ты яблочко съела. Шесть тысяч лет с лишком лежало спокойно, умные люди его по блюдечку катали, смотрели, что где творится, добро от зла отличали. Шесть тысяч лет никому в голову не приходило!!!
Она потупилась, ей и вправду было до невозможности неудобно — съела чужое яблоко, сломала хорошую вещь.
Ангел грустно поскреб в затылке:
— Что же делать… Ты умереть хочешь?
— Нет, — не задумываясь, ответила она.
— Захочешь — скажешь. А пока — собирайся, с живыми тебе не место.
— А что детям сказать? — испугалась она.
— Ничего, — отрезал ангел. — Или хочешь, чтобы я лично отнес им письмецо?
Она замотала головой, тряхнула седыми, рассыпавшимися кудряшками. Ангел вежливо подал даме пальто, взял под руку, повел вверх по лестнице, протащил сквозь закрытую дверь на чердак и поднялся на крышу. Между труб стоял пыльный, запущенный домик с ржавой вывеской «альте-захн». Ангел пинком распахнул дверь:
— Живи. Надоест — позовешь. Эх ты, женщина…
Сокрушенно покачав головой, ангел в последний раз вздохнул и тяжело взлетел.
Слизнув присохшую, горьковатую капельку сока с губы, она вошла в домик — и вылетела оттуда пулей. Решив, что минутка времени ещё есть, она сбегала вниз в бывшее жилище, приволокла веник, тряпки, совок с деревянной ручкой. Началась Большая Уборка.
Поутру вся крыша уже судачила — в Лавке Ненужных Вещей снова появилась Хозяйка. Первой приняли её кошки, памятуя дружбу в прежней судьбе. Старичок-домовой посчитал, загибая пальцы, и нашел-таки родича из московских, что топил печку в доме у её бабушки. Крысам пришлись по вкусу залежи затхлых круп, выставленные на разграбление. А у феечек не оставалось выбора.
В новой жизни Хозяйка освоилась на удивление быстро. Столько соседей, столько чудных знакомств, столько ненужных вещей, к которым надо приложить руки! Она чистила, штопала, пришивала, перелицовывала… а барахло не кончалось. Потому что от любой сказки остаются вещи, которые никому не нужны. Можно выбросить их на помойку, утопить, сжечь — или найти, для кого они снова окажутся сказочными. Хозяйка умела это лучше всего на свете. А в свободное время она вязала черные шапки, шарфы и варежки. Ангел стал навещать её иногда, пить из треснутой кружки чай, осторожно ворочать крыльями в тесной кухоньке и говорить, говорить.
…О несчастных и счастливых, о добре и зле…*
(с) «Воскресенье»
Тринадцатая сказка для Сандры
Когда крысы с чердака вытащили на крышу кожаный мешок, из которого торчали длинные палки, все соседи сбежались полюбопытствовать — что за штука? Принцы кричали, что это раковина дракона, трехголового и длиннохвостого и как только гад высунет головы, его немедленно победят. Феечки пищали про сказочный замок, превращенный злым волшебником в бесполезную рухлядь, самые шустрые даже брались расколдовать его… чуть попозже, конечно. Крысы фыркали и отплевывались — пахнущая табаком и виски кожа пришлась им не по зубам. Пока шел спор, выглянуло солнышко, мешок уютно нагрелся, и одна ленивая кошка решила понежить себе бока. Она подкралась к мешку и прыгнула на него. Раздался ужасающий громкий мяк, словно какой-то другой кошке наступили на хвост. Виновница шума подпрыгнула на два метра, распушилась и убежала. Спорщики шарахнулись.
Из горловины мешка высунулась чья-то недовольная мордочка. Существо осмотрелось, моргая сердитыми глазками, чихнуло и выбралось наружу. Это был бородатый старичок в башмачках, коротких брючках, зеленой куртке на пуговках и шляпе с пряжкой. В руке он держал трубку (фи, совсем как у людей!), за спиной висел такой же мешок с трубками, только маленький.
— Бэд морнинг, — проворчал он, приподнял шляпу и добавил неразборчиво. — «Фуххх!»
Феечки с принцами иностранных языков не знали, но сразу поняли, что не очень понравились незнакомцу. Феечка флюгера, как самая шустрая, полетела разыскивать Библиотечную крысу — та успешно переварила девятьсот двадцать четыре книги и считалась самой умной на крыше. А остальные немедленно принялись угощать гостя. Пирожные с облачными сливками и звездными цукатами тот отверг с негодованием, та же судьба ждала плод маракуйя. Наконец один догадливый принц сделал сэндвич с сыром, а феечка большого гербария (помните, как её раньше звали?) принесла ароматный, горячий кофе.
— Чиииз! — незнакомец наконец улыбнулся, съел угощение, с наслаждением выпил кофе и — о, ужас! — закурил свою гадкую вонючую трубку. Феечки закашляли, зачихали, и, прикрывая личики кружевными платочками, уже готовы были разлететься в разные стороны. Но это было ещё не все — накурившись вволю, гость перекинул вперед свой мешок и заиграл. Заунывные кошачьи вопли огласили крышу, им откликнулись дворовые псы и потревоженные автомобили. Феечки были в ужасе — никогда ещё их гостеприимство не подвергалось столь тяжкому испытанию. Но кое-кто из принцев притопывал, щелкал пальцами, а один (самый дурно воспитанный) заявил: наконец-то настоящая музыка!
— Волынка. Тоже мне невидаль, — заявила подоспевшая Библиотечная крыса. — Расшумелись, лепреконов они не видели. Ду ю спик инглиш?
Незнакомец вопрос понял, но ответил с негодованием.
— Ирландец он понимаете ли. Я по-таковски не знаю, — пожала плечами крыса, ухватила положенный ломтик сыра и убралась восвояси. Заморский гость тоже зевнул и, не прощаясь, залез в свой мешок. Оттуда раздался могучий храп — аж крылышки у феечеек вздрагивали. Бедняжки в ужасе озирались, воздевали к небу хрупкие ручки и шепотом ругали крыс — чем им мешала волынка на чердаке? Но тащить её обратно или тем паче скидывать с крыши было уже поздно. Оставалось надеяться — вдруг лепрекону наскучит гостить на крыше?
Надежды не оправдались — гостю крыша понравилась. По утрам он методично обходил все соседские фейные домики и в каждом получал по чашечке крепкого кофе. Днем грелся на солнышке, курил трубку, часами с наслаждением играл на волынке, распугивая голубей, ворон, кошек и феечек. По вечерам считал долгом посетить каждый бал. Танцевать вальсы и менуэты лепрекон конечно же не умел, но настойчиво приглашал феечек. Самые вежливые соглашались — и жестоко страдали. Лепрекон наступал им на ножки и подолы кружевных платьиц, щекотался нечесаной бородой, щипал за бока,