Сказки скандинавских писателей — страница 15 из 25

ДЕВУШКА, КОТОРАЯ ПРОТАНЦЕВАЛА ВСЕ НА СВЕТЕ

Жила — была маленькая девочка, которая, едва научившись ходить, уже начала танцевать. Вы даже не поверите, как красиво она танцевала!

Она поднималась на носочки и начинала кружиться на своих крохотных-прекрохотных ножках, словно цветочек, обдуваемый ветром. Она поднимала крохотные ручки как можно выше и откидывала головку назад, словно желая взлететь. Она порхала по комнате до тех пор, пока у неё хватало сил, и падала назвничь у ног своей матушки.

Когда она чуточку подросла, матушка часто брала её с собой в лес.

Это был красивый холм, поросший лесом, где стояли березы с белыми, гладкими, как шелк, стволами и длинными свисающими вниз светло-зелеными вуалями. А у подножия холма расстилалось озеро, где всегда слышалось: «Блинк! Блинк!» Весной трава, покрывавшая лесной холм от подножия до вершины, была сплошь усеяна ландышами.

Матушка садилась в траву и шила, а девочка танцевала.

Чем девочка становилась старше, тем больше она придумывала танцев, и они с матушкой давали им разные названия.

Танец со множеством мелких, веселых прыжков с долгими веселыми поворотами был «Танец Солнечного Света».

Да, сразу было видно, что это «Танец Солнечного Света». А танец, когда она летела вперед с распростертыми руками, с буйными бросками, удивительными изгибами и вращением, был «Танец Бури». И еще был «Танец Ландышей». Матушка надевала тогда пышные венки и гирлянды из ландышей на головку и на шейку своей маленькой дочки, а девочка сама украшала всю себя ландышами; она засовывала букетики за уши и даже доверху набивала свои крохотные башмачки благоухающими цветами. И тогда начинался «Танец Ландышей».

Он был так воздушен и так легок! Она так радостно летала по траве, что все ландыши, которых не взяли танцевать, вытягивали головки, чтобы посмотреть на неё, а когда танец кончался, их маленькие колокольчики звенели и шептали:

— Мило! Мило! Это наш собственный танец!

Но был еще и «Танец Дождя». Грустно было смотреть на него. Усталые, шлепающие шаги, безвольно повисшие руки, длинные, распущенные волосы. А кончался танец тем, что девочка падала навзничь и лежала точно мертвая.

Каждый день придумывала она новые танцы, а матушка глядела на дочку, улыбалась и говорила:

— Великое утешение в жизни даровал господь этому ребенку! Как она танцует!

Но недолго довелось матушке радоваться.

Когда девочка была еще совсем ребенком, матушка умерла, и девочка осталась одна с отцом и танцевала ему до тех самых пор, пока не стала юной барышней.

Но не думайте, что она только и делала, что танцевала. Она умела печь хлеб и варить кашу не хуже других женщин. Она умела латать платья и вязать чулки, а маленький домик, в котором она жила с отцом, блистал чистотой.

Она поливала водой тюльпаны и гиацинты, росшие у дверей домика, она подвязывала лозы жимолости так, что они висели над дверьми как гирлянды.

С утра до вечера была она в работе, но когда ей порой становилось грустно или очень весело, она принималась танцевать!

Дом расположился на вершине холма, а у подножия расстилалась гладкая зеленая лужайка, где было так хорошо танцевать! Днем девочка стояла на вершине холма, озаренная яркими солнечными лучами, ночью же ей казалось, что она поднимается высоко-высоко и прямо над головой у неё сияют все звезды на свете.

И тогда девочка придумала «Танец Солнца» и «Танец Звезд».

Так подрастала она в одиночестве и стала высокой, тонкой и прекрасной, как день; но когда ей было всего семнадцать лет, умер и её отец.

Когда он еще лежал при смерти, девушка встала на колени у его кровати и заплакала.

— Мой добрый, дорогой батюшка! — сказала она. — Ты знаешь, как я горюю оттого, что ты уйдешь от меня. И знаешь, что во всем мире нет ни единого человека, на которого бы я могла опереться. Но как бы я ни горевала, что ты меня покидаешь, боюсь, я никогда не перестану танцевать! Если я не смогу танцевать, я не смогу и жить!

Однако отец нежно положил руку на голову дочки и посмотрел ей в лицо.

— Танцуй, моя девочка! — сказал он ей и умер.

В ту ночь девушка была совсем одна в маленьком домике на холме, где лежал мертвым её отец. Она не в силах была лечь спать; отворив дверь, она вышла из дому.

Ночь была прохладной, небо темным. Но в этой тьме сверкало бесконечное множество ярких звезд. Никогда она не думала, что их так много. Она вдыхала легкий прозрачный воздух и смотрела вверх на молчаливые звезды, думая, что добрый её отец теперь ближе к богу и к звездам, чем к ней. Он был высоко-высоко, в мире душ. И она высоко-высоко простерла руки, словно желая приблизиться к нему, и поднялась как можно выше на носки.

— Ах, я так далеко от тебя, так глубоко внизу, так глубоко внизу на земле! — вздыхала она, склоняясь низко к траве.

Но тут все звезды словно заулыбались и стали подмигивать ей, говоря:

— Вставай! Вставай!

И она снова, подняв руки, вскочила на ноги и, сама не зная, как это получилось, принялась танцевать.

Она танцевала «Танец Скорби» по своему отцу.

Ее слезы струились и блестели при свете звезд, а из сердца вырывались глубокие вздохи. Но она танцевала так прекрасно, как никогда прежде. Танцем она утишала боль и горе. А когда кончилась ночь, она тихо уселась на пороге, глядя, как восходит солнце над землей, где она осталась теперь совсем одна, без отца и без матери.

Когда отца похоронили, девушке нужно было как-то найти себе работу, потому что она была бедна.

Домик не принадлежал её родителям, а когда те немногие вещи, которые там находились, были проданы, нашлось немало людей, которые захотели получить вырученные за них деньги. И девушка осталась с пустыми руками.

Ветреным и бурным был день, когда она спускалась вниз с высокого холма, где прожила все свое детство. Она оборачивалась и смотрела на маленький домик до тех пор, пока могла его разглядеть. А когда он скрылся за поворотом дороги, девушка плотнее повязала грудь своей маленькой шалью, простерла руки и словно кружащийся вихрем листок затанцевала вниз в долину.

«Теперь я выхожу, танцуя, в широкий мир, чтобы попытать счастья», — подумала она, летя все дальше и дальше вперед.

Под вечер пришла она к бедному крестьянину и спросила, не может ли он нанять её в служанки. У него была жена и четверо маленьких детей, а так как в поле всегда было немало работы, он, верно, подумал, что хорошо бы, если бы кто-нибудь присмотрел за ребятишками, пока они с женой трудятся. И он спросил девушку, какое ей надобно жалованье.

Она ответила, что с неё довольно и еды, а иной раз какой-нибудь одежки, если будет в том надобность. И она осталась на службе у крестьянина, присматривать за его детьми.

В доме было четверо малышей, но нельзя сказать, чтобы на них было приятно смотреть. Мыли их только раз в две недели, да и то один нос. Одежка ребятишек была в лохмотьях, и они были до смерти запуганы побоями. Ведь крестьянин с женой знали лишь одно средство, когда дети плакали, — задавать им трепку.

Когда девушка осталась одна с детьми, она первым делом повела их к маленькому лесному ручью и отмыла дочиста. А потом уселась в траву и стала чинить их одежку.

Но когда крестьянин с крестьянкой вернулись домой, они страшно рассердились, что девушка выкупала детей.

— Это запросто может накликать на них смерть, — сказали они, — потому что дети жутко боятся чистой воды.

Еще они сказали, что в следующий раз пусть девушка сидит дома с детьми в благодатном тепле, чтобы не приходилось зря топить.

С этого дня девушке пришлось сидеть в душной крестьянской горнице со всеми детьми. Печальная пошла у неё жизнь.

А хуже всего было то, что дети вечно ссорились. Стоило только одному малышу раздобыть хотя бы такую малость, как щепка, другой уже завидовал братцу и вырывал щепку у него из рук.

Девушка сидела за прялкой и пыталась уговорить детей, но они только кричали и дрались. И тогда, подумав, какими тесными узкими рамками ограничена её жизнь, как она скучна, ужасна и бедна, девушка поднялась и с веретеном в руках стала танцевать.

Казалось, будто это птица машет крыльями, стараясь вырваться из клетки. Казалось, будто буйный ветер летает над колосьями в поле, а те кланяются и колышутся. И дети, позабыв свои раздоры и злобу, тихонько сидели, глядя на неё во все глаза. Потом они стали радоваться и смеяться. А развеселившись, тотчас подобрели; когда же они стали по-настоящему добры, девушка станцевала им «Танец Солнечного Луча». Во время танца она была совершенно спокойна и красиво изгибалась, принимая самые прекрасные позы. Дети сидели с открытыми ртами, затаив дыхание. Когда родители вернулись домой, они страшно удивились, почему в горнице так тихо, ведь обычно там было словно в зверинце, так как малыши всегда громко орали и дрались.

Крестьянин с женой открыли дверь и увидели, что девушка спокойно сидела за прялкой, а дети — кружком на полу у её ног.

С тех пор всякий раз, когда детям становилось скучно или они начинали ссориться, девушке стоило лишь сказать: «Если будете хорошо себя вести, я потанцую для вас» — и целый час они делали все, что она хотела, потому что не знали ничего увлекательнее её танцев.

Родители все удивлялись, как это получается, что дети так её слушаются. И вот однажды, вернувшись с поля, они неслышными шагами прокрались к двери и заглянули в замочную скважину (а уж хуже этого ничего на свете не бывает).

Что же они увидели?

На полу тихие, словно мышки, сидели дети, а посреди горницы девушка — ослепительно красивая — танцевала как раз свой самый веселый «Танец Солнечного Света».

Тут крестьянин с грохотом распахнул дверь и твердыми шагами вошел в горницу.

— Ты что, ума решилась, девчонка?! — закричал он. — Танцуешь? А почему не сидишь за прялкой? Не за то даю я тебе еду и кров, чтоб ты танцевала!

— Дети были так печальны, — кротко ответила девушка. — Они радуются, когда я танцую. Не орут и не дерутся.

— Если дети орут, им надо задать трепку! — воскликнул крестьянин. — Березовый веник — в очаге.

— Я держу служанку, чтоб она вязала и пряла, а не бегала бы как дурища по горнице, — завизжала старая крестьянка.

Дело кончилось тем, что они не захотели больше ни одного дня держать девушку в своем доме. Пусть убирается куда хочет. Ей не позволят портить их детей.

Она еще издалека слышала, как кричат и воют дети. Видимо, березовый веник опять достали из очага.

И снова одна-одинешенька девушка отправилась странствовать по белу свету. Через несколько дней пришла она в большую господскую усадьбу.

Усадьба, белая и красивая, лежала средь зеленых лесов на берегу голубого озера. А вокруг раскинулся огромный парк с деревьями и цветами. Девушка вошла в усадьбу и спросила, нельзя ли наняться на службу.

Домоправительница была крупная, жирная женщина в белом переднике, с золотыми сережками в ушах. Она как раз кормила обедом слуг и служанок, сидевших на кухне за длинным накрытым столом.

Все обернулись и посмотрели на девушку.

Они казались такими благополучными, сытыми и недоверчивыми. И никто ей доброго слова не сказал.

Домоправительница, упершись в бок жирной рукой, посмотрела сверху вниз на девушку так, словно смотрела на какого-то маленького червяка у своих ног. И спросила, на что, собственно, она годна.

Девушка ответила, что умеет и прясть, и вязать, и варить кашу, и печь хлеб. А еще она, верно, сможет садовничать.

— Для всего этого у нас уже есть люди, — отвечала домоправительница, — люди куда более умелые, чем ты, можешь мне поверить. Стина умеет прясть, а Мина — вязать. Садовник же с двумя мальчишками работает в саду. Сама я пеку хлеб, варю кашу и стряпаю всякую разную еду. Не станете же вы довольствоваться одной кашей-или как? — добавила она, повернувшись к слугам и служанкам.

А те давай хихикать, смеяться, словно она сказала нечто необыкновенно остроумное.

Девушка меж тем молча стояла у дверей. И тут вдруг домоправительница, внезапно повернувшись к ней, спросила:

— Хочешь стать птичницей? Девушка, которая ходила за нашими курами и голубями, как раз уехала к матушке; можешь получить её место, если станешь хорошенько ухаживать за этими тварями.

Да, девушка охотно согласилась. Вот так и получила она место птичницы в усадьбе.

Тамошний птичник был большой, и жили там индюки, фазаны и павлины с маленькими глупыми черными головками и огромными великолепными хвостами, которые они могли раздувать, как колесо. И еще там был целый чердак, битком набитый голубями — и белыми, и пестрыми, и черными.

Девушке нужно было приглядывать за всеми этими птицами, задавать им корм и поить водой в назначенное время, следить за тем, чтобы там, где они живут, было чисто и красиво, оберегать их яйца от крыс, а их самих — от ястребов и лисиц. Девушке пришлось стать как бы мамой для маленьких, семенящих мелкими шажками цыплят и всех машущих крыльями голубей, и она очень полюбила их.

Вскоре она подружилась с каждой курицей и с каждым крохотным цыпленком.

Девушка наделила всех голубей именами, и когда она кричала: «Белое Крылышко!», «Пуховая грудка!», «Изумрудная головка!», «Пламенный глазок!», «Тихоня!» и «Воркун» — все мои девяносто девять голубей, летите, летите, летите!» — они, подобно огромной туче, шумно слетались и клевали горох из её рук.

Она вставала раньше всех в усадьбе — птицы-то всегда пробуждаются раньше всех — и спала она на чердаке среди голубей — надо, было следить, чтобы ночью не появился какой-нибудь хищник и не схватил бы их. Но ранним утром, на заре, пока все в усадьбе еще спали, девушка танцевала на большом чердаке вместе с голубями «Танец Взмаха Крыла». Она становилась посредине и начинала размахивать руками, а все голуби прилетали к ней и с шумом кружились над её головой. Тогда она летела впереди, взмахивая руками, и звала их, и на каждое движение её рук голуби описывали круги над её головой.

Когда солнце поднималось и заглядывало в чердачное оконце, лик его просто розовел от удивления. Ничего столь прекрасного, как танец девушки с голубями, оно даже не ожидало увидеть.

Иногда она танцевала перед фазанами и павлинами глубоко-глубоко внизу, в парке.

Эти птицы были такие важные, что девушка танцевала им «Танец со Шлейфом» и «Торжественный Танец». Она заманивала фазанов и павлинов на большую зеленую лужайку, вокруг которой склоняли свои длинные ветви высокие тополя и клены.

Когда их освещало солнце, казалось, что лужайка эта — огромный, сверкающий, праздничный зал. И все павлины становились кружком и распускали свой великолепные хвосты; хвосты сверкали на солнце подобно искрящимся колесам из зелени, голубизны, золота и образовывали словно венок из вееров вокруг девушки. А фазаны вытягивали шеи; их желтые шлейфообразные хвосты покоились в траве, пока девочка танцевала.

То был настоящий «Праздничный Танец», можете мне поверить! Торжественные вельможные шаги, такие красивые движения рук, высоко поднятая голова. Солнце озаряло танец, длинные зеленые ветки трепетали вокруг, хвосты павлинов развевались, а глаза их были удивленно открыты от восторга.

— Это по-королевски! Это благородно! — говорили они, семеня ногами, чтобы сохранить равновесие своего огромного, похожего на колесо хвоста.

— Эта девушка, по-видимому, княжеского рода!

А фазаны тихо склоняли головы и шептали:

— Экзотика!

Да, девушка была по-настоящему счастлива со всеми своими птицами. Целый год прожила она с ними и танцевала им.

Зато с людьми в усадьбе она разговаривала крайне редко. Они считали её каким-то ужасным ничтожеством, поскольку она была всего-навсего «птичницей», как они говорили; она же совершенно не искала их общества. Хотя они говорили на том же языке, что и она, казалось, она часто вовсе не понимает, что они говорят, а еще меньше — чему они смеются. Гораздо лучше было ей беседовать с курами и голубями.

Но случилось так, что помещик — богатый человек и добрый к своим слугам хозяин — захотел устроить для них на гумне пышный пир с танцами. Прийти на этот пир должен был каждый, кто только служил в усадьбе, и отар и млад. И птичнице, само собой, также было велено прийти со всеми остальными.

Не обошлось тут и без того, что люди в усадьбе уже начали поговаривать, что девушка умеет танцевать.

Так, одна старая женщина спала на чердаке возле самой голубятни. И вот однажды утром, проснувшись от зубной боли, она выглянула в дверь и увидела, как девушка танцует вместе с голубями.

— Подобной красоты я никогда в жизни не видела, — рассказывала старушка. — Она походила на божьего ангела, что летал среди туч!

А внизу в парке маленький мальчик, который пас овец, лежал, спрятавшись за кустом от жары, и тоже видел, как девушка танцует с павлинами.

— Ну и танец она танцевала, скажу я вам! — говорил мальчик. — Это был самый красивый, самый удивительный танец, которым не побрезговал бы и сам король!

И вот девушка должна была пойти на пирушку с танцами, и все жаждали посмотреть, как она танцует. Но никто ей этого не говорил.

Она и сама очень радовалась. «Пирушка с танцами! — думала она. — Пирушка, на которой все танцуют! Подумать только, как это должно быть красиво! И скольким новым танцам я научусь!»

И она, заплетя волосы в тугую косу, крепко обвила ею голову, крепко-накрепко привязала к ногам башмачки, надела свое единственное светлое хлопчатое платьице и пошла на гумно, где ожидался пир с танцами.

На небе было еще совсем светло, но, поскольку на гумне не было окошка, зажгли двенадцать сальных свечей и вставили их в украшенное брусничником колесо, которое раскачивалось под балками на потолке. Однако свечи лишь скудно освещали темную горницу, битком набитую парнями и девушками, стариками, старухами и малыми детьми.

На бочке сидели два музыканта и играли на скрипке. Один, совсем еще молодой, играл партию первой скрипки, но она лишь иногда, нечасто звучала в лад с другой скрипкой. Большей же частью музыка звучала так, как бывает, когда две кошки рвут каждая к себе свой конец овечьей кишки. Кроме того, оба музыканта ударяли каблуками по бочке, иногда в такт, иногда совсем наоборот.

Под эту музыку все и танцевали.

Работники сняли куртки и танцевали в одних рубашках. Девушки и старушки танцевали в сшитых в обтяжку шерстяных платьях с высоким воротником. Словно утешая самих себя, они крепко прижимали к груди свернутые в трубочку носовые платки.

Было так тесно и так жарко, что почти невозможно было дышать. Пыль стояла столбом.

Свечи мигали и капали, на всех лицах выступили капли пота. Но самое удивительное — то, что ни один человек не казался веселым. У людей были печальнейшие, чопорные лица, словно все они присутствовали на своих собственных похоронах, а вовсе не на пирушке с танцами. Да и какие это были танцы! Все толкались и теснились и как можно быстрее двигали ногами по полу. Иногда парни работали локтями, чтобы освободить себе место, а женщины кружились в танце вокруг них, застывшие, словно деревянные куклы, которых парни тянули за собой.

«Неужто это и есть пирушка с танцами?» — думала девушка, стоявшая в дверях. Она глубоко вздыхала, и в глазах её стояли слезы; она так жестоко обманулась.

Но вот прямо к тому месту, где она стояла, подошел огромный потный парень. Он вытер пот со лба и протянул ей руку.

Она совершенно не поняла, что он имел в виду, и так и осталась стоять на том самом месте, где стояла.

— Ты что, не понимаешь, девчонка? — сказал он. — Я хочу танцевать с тобой!

— Нет, нет! — в совершеннейшем ужасе ответила она и отступила назад, к выходу. — Я не танцую!

Тут подошел еще один: маленький, жилистый и черный, с огромной головой, он был сапожник и тоже хотел с ней танцевать.

— Нет, нет! — снова ответила она. — Я не танцую!

— Это еще что за болтовня! — крикнула домоправительница, одетая в черное шелковое платье, с золотыми часами на животе; она стояла и смотрела на танцы. — Это еще что за болтовня! Они говорят, если ты что и умеешь, так это — танцевать.

— Да, умею, но одна-одна! — тихо ответила девушка.

Она еще ближе придвинулась к двери.

— Слыхали эту дурочку! — громко, во весь голос воскликнула домоправительница. — Она хочет танцевать одна, глупая девчонка!

И все стоящие вокруг начали хихикать и смеяться, а один из мальчишек быстро подбежал прямо к ней.

— Нечего танцевать одной! — сказал он. — Пойдем танцевать со мной!

— Нет, нет! — ответила девушка и втиснулась прямо в дверь. — Никто не смеет коснуться меня! Никто не смеет коснуться меня!

Тут поднялся такой хохот, многие язвительно ухмылялись.

— Нет, вы только послушайте! Она хочет танцевать одна! Никто не смеет коснуться её! Вперед, парни! Кто-нибудь, верно, сможет поймать её!

И трое, четверо самых рьяных танцоров помчались к двери, чтобы поймать её.

Но в тот же миг она выскочила в дверь и помчалась вниз по дороге. Она бежала, она летела, она танцевала, потому что никогда раньше ей не приходилось так быстро двигаться, даже когда она танцевала, а теперь ей хотелось убежать как можно дальше.

Словно лист кружилась она в танце по дороге, спускаясь вниз в долину, а парни мчались за ней. Они падали в своих тяжелых деревянных башмаках, но снова поднимались и продолжали преследовать её.

Начало темнеть, и она намного опередила их. Она пролетала словно облачко пыли над камнями, словно туманная дымка над лугом, словно ветер сквозь березовую рощу, и вот — да, и вот — она уже исчезла в сосновом лесу.

— Пусть бежит! — сказали парни друг другу — Ведь на гумне полным-полно девушек куда красивее её!

И, отерев со лба пот, они затрусили назад, на пирушку с танцами.

На следующее утро, когда взошло солнце, девушка пришла к морю и увидела, что там, на берегу, высится королевский замок. Он стоял на холме, со всеми своими башнями и зубцами, и белые его стены отражались в море. А вокруг, насколько хватало глаз, простирались королевские сады, парки и леса.

Когда солнце чуть выше поднялось в небе и в замке закипела жизнь, девушка подошла к замковым воротам и тихонько постучалась.

Сам управитель вышел из замка, отворил ворота и спросил девушку, что ей надобно в королевском замке так рано, когда все еще едва-едва вылезли из кроватей. Сам управитель не успел еще выпить кофе.

Тогда девушка сказала, что ей так хотелось бы наняться на службу в королевском замке, пусть даже самую незначительную и незавидную.

Управитель внимательно посмотрел на неё и спросил, как она полагает, сможет ли она помогать садовнику в королевском саду. Ему как раз нужна девушка, чтобы помогать ухаживать за цветами, потому что лучшая помощница садовника в четверг уехала в Америку.

Да, девушка думала, что сможет, и управитель пошел вместе с ней к садовнику и сказал ему, что нашлась девушка, которая хочет пойти к нему в помощницы — ухаживать за цветами.

— Сначала посмотрим, на что ты годишься, — решил садовник. — Я знаю немало таких, кому охота стать садовницами и которые едва могут отличить желтофиоль от подсолнуха.

И он повел девушку по всему саду и спрашивал её о каждом цветке и о каждом кустике:

— Ну как называется вот этот?

И девушка тотчас называла их все подряд. Она не знала лишь название Роtеntillа[154], но быстро выучила его.

Вот так и стала она садовницей в королевском саду, таком прекрасном, что Райский сад едва ли был прекраснее.

Весь сад был разбит высоко-высоко над могучими стенами, откуда открывался вид на бескрайнее море и на горы, синеющие вдали.

В саду же росли древние, тысячелетние деревья с отбрасывающими широкую тень кронами. Между ними виднелись большие открытые поляны со свежайшей зеленой травой, где били высокие, прохладные струи фонтанов, а молчаливые статуи стояли в раздумье под сенью листвы.

Но прекраснее всего были цветы в саду. Их было великое множество — огромные пространства, засаженные благоухающими левкоями и жимолостью, а вдоль дорожек, озаренных солнечным светом, длинные ряды подсолнухов, обращавших свои сверкающие лики к солнцу.

Там были террасы со множеством нежных белых лилий и целые луга благоухающей резеды. По аркам и колоннадам стлались фиолетовые цветы клематиса и огненностойкого оттенка кресс-салат. Но больше всего было роз! Розы цеплялись за все, висели повсюду, они заползали на деревья и заглядывали в окна замка.

Там были маленькие белые розы, которые букетиками висели средь темной листвы старых деревьев. И прекрасные, веселые, роскошные розы, которые вливались в гущу всех прочих цветов, буквально затопляя их, и, казалось, говорили:

— А вот и мы! Мы-то, во всяком случае, — розы.

У самого же моря на высоких стенах замка над кипящими волнами розы кивали и махали головками, словно здороваясь с морем.

Да, это был сад — всем садам сад, и девушка была здесь счастлива, как никогда.

Ей дали новую опрятную одежду и маленькую красивую горницу в домике садовника — доброго старого человека. Всю свою жизнь он большей частью имел дело с цветами. Потому-то он и стал таким кротким и приветливым; и хоть был он совсем старым, от него пахло розами.

Вскоре девушка научилась ухаживать за цветами так, как того желал садовник. Она рано вставала и поздно ложилась и вскоре уже знала, где растут какие цветы, и когда их надо поливать, и какие самые чувствительные. И она очень полюбила все эти цветы!

Особенно радовало её то, что никогда прежде не удавалось ей найти место, где было бы так прекрасно танцевать, как в этом саду.

В самой глубине рощ, где кусты жасмина были сплошь усеяны белыми цветами, а фиолетовый клематис высоко забрался на стройные пинии, она исполняла торжественный «Танец Теней» — медленный, парящий танец, который как бы роится и исчезает, подобно мыслям в голове.

Наверху на террасах при ярком свете месяца она исполняла «Танец Звезд», а ранним утром, прежде чем кто-нибудь пробуждался ото сна, она с белой лилией в руках исполняла торжественный «Танец Света».

В полдень, когда все отдыхали, она исполняла «Танец Солнца» среди всех своих роз. То был танец радости, танец лета. Он сопровождался высокими прыжками счастья и широкими движениями. И розы заползали на деревья, подобно тому как мальчишки забираются на дощатый забор, — чтобы увидеть её. А когда танец кончался и она падала на траву, розы осыпали её в знак благодарности тучей благоухающих лепестков.

В этом саду она научилась также чудесному «Танцу Орхидей», который всеми своими вращениями и поклонами напоминал какое-то волшебство. Казалось, она вот-вот исчезнет посреди танца. А на берегу моря, на самой верхушке стены замка, она исполняла «Танец Волн». Она научилась ему у волн, постоянно бившихся о подножие стены. И всякий раз, когда она танцевала его, волны вздымались все выше и выше, восклицая:

— Кто ты? Кто ты такая, что танцуешь столь красиво, как и море?

В саду замка жили только старый садовник да он».

Днем приходили туда другие работники, но только в определенные часы; в другое же время там было совсем тихо.

В замке вообще никто не жил, потому что королева умерла, а король как раз отсутствовал, путешествуя со своим сыном, юным принцем.

Управитель замка ждал их домой в любую минуту, но неизвестно было, когда они вернутся.

Случилось так, что они приехали поздней ночью, и девушка, которая жила в домике садовника, в это время спала, не зная, что король и принц уже дома.

Она рано проснулась, оттого что чайки кричали над морем, и увидела, что день обещает быть чудесным. Она быстро оделась и вышла на террасу, откуда открывался широкий вид далеко-далеко на море. Ей так хотелось исполнить «Танец Света»!

В саду царил еще полумрак, но она сорвала на террасе белую лилию и, держа её в руке, стояла и смотрела на море, ожидая, когда взойдет солнце.

Внезапно утренняя заря стала ярче в одном месте, и вдруг несколько длинных лучей, словно копья, были выброшены из волн. И вот, сверкая и горя, взошло над горизонтом само солнце.

Тогда девушка, подняв руки к солнцу, стала исполнять серьезный и радостный «Танец Света».

Она думала, что никто её не видит, но наверху, в башне, жил юный принц. И он тоже рано проснулся, потому что не мог спать от радости, что снова дома. Отворив окошко, он стоял, наблюдая за восходом солнца.

Неожиданно он увидел девушку, которая исполняла на террасе прекрасный «Танец Света», и подумал, что никогда в жизни не видел ничего прекраснее. Если бы даже он увидел, как она танцует этот танец в запертой комнате, при свете одной-единственной свечи, он сказал бы:

— Это-«Танец Света», сейчас взойдет солнце.

Но едва только солнце взошло, как девушка исчезла. Всего лишь на миг преклонила она колени на террасе; потом поднялась и скрылась.

В тот же день она узнала, что король с принцем возвратились домой, и с этого часа она остерегалась приближаться к замку.

Принц расспрашивал и управителя замка, и садовника, и всех придворных, которые понаехали в замок, не могут ли они ему сказать, кто танцевал в саду, когда всходило солнце. Но они ничего не могли ему ответить; ведь ни один из них не знал, что девушка умеет танцевать.

И потому все убеждали принца, что, видимо, это ему приснилось. Под конец принц сам почти уверовал в то, что это был лишь прекрасный сон.

И вот однажды, поздним лунным вечером, он, выйдя из замка, прогуливался вдоль стены над морем. Принц был один в парке, потому что после обеда, обычно очень позднего, в замке все бывали до того сыты и сонливы, что не было принято прогуливаться.

На верхушке стены уселся он под высоким деревом, отбрасывавшим черную как уголь тень, и стал смотреть на лунный свет, игравший на волнах. В глубине неба мерцали звезды, а далеко в горах, на другом берегу моря, сверкал свет маяка, который то появлялся, то исчезал.

Принц сидел в кромешной мгле, но тут вдруг рядом с ним месяц озарил своим блеском открытую поляну среди деревьев. А там! Да, там снова появилась она, она-та самая чудесная девушка! Какой-то миг она. постояла, глядя на море, плескавшееся и шумевшее в ночи, а потом начала танцевать «Танец Волн».

Волны тотчас заметили её и вытянули шеи, чтобы получше разглядеть. Но когда они поднялись, она начала танцевать, удаляясь от берега. А когда они ринулись обратно в море, она затанцевала обратно, пытаясь их догнать. Казалось, будто ей и волнам нужно поговорить друг с другом. Они окликали её, она отвечала, но не словами, а движениями. Её руки опускались, её ноги бежали, неслись вперед.

Тогда море выслало волны еще более высокие и злые, и еще более величественным и злым стал танец девушки.

Море угрожало ей, но и она угрожала ему в ответ. Постепенно шум волн стал стихать, и танец на берегу стал нежным и парящим. Волны успокоились, и девушка молча остановилась и стала вглядываться в ночь.

Тут принц быстро поднялся, чтобы подойти к ней, но при звуках его шагов она затанцевала и исчезла как тень среди теней в парке.

На другой день принц снова искал повсюду девушку, которая ночью танцевала морю. Но он никому больше не говорил об этом.

Он, конечно, видел между двумя сливовыми деревьями совсем юную девушку, подвязывавшую виноградные лозы. Но она стояла спокойно, точно статуя, и только медленно шевелила руками. Неужто это та, что так дивно умела танцевать?

Принц вечно бродил по всему парку. Нигде не было ему так хорошо, и он постоянно надеялся, что все же хоть раз увидит эту девушку, увидит, как она танцует.

Но вот однажды в очень теплый полдень случилось так, что принц улегся в тени липы — поспать. Собственно говоря, он не спал, а просто лежал в полудреме, прислушиваясь к жужжанию пчел в листве липы. Вдруг ему почудилось, что рядом с ним что-то зашелестело, и он, улегшись на живот, стал глядеть меж кустов розария, разбитого посреди парка.

Там на ослепительно ярком солнечном свету, да, именно там, стояла девушка и танцевала «Танец Солнечного Света». От её танца исходило сияние, и принц подумал, что никогда прежде не видел он небо таким голубым, солнце таким ярким, а розы такими алыми. И он не осмеливался дышать, чтобы не пропустить ни одно движение девушки, потому что в танце её светились радость и солнечный свет. А когда она кончила танцевать, она медленно опустилась на траву, и все розы отряхнули свои лепестки на её волосы.

Но принц быстро вскочил на ноги, и, прежде чем девушка успела убежать, он был уже рядом и схватил её за руку.

— Кто ты, чудесная девушка, которая танцует, как никто на свете? — спросил он.

Девушка покраснела, словно розы, среди которых она сидела, и попросила принца не сердиться на неё за то, что она танцует.

— Я не могу от этого избавиться, — произнесла она, — я родилась с этим даром!

Но принц улыбнулся так нежно и сказал, что не видел во всем мире ничего прекраснее её танца.

— Отныне ты будешь танцевать только для меня! — сказал он.

Так оно и получилось!

Теперь у девушки был принц, которому она могла танцевать, и она танцевала еще прекраснее, чем раньше, потому что знала: это наполняет его сердце радостью. Они встречались на солнечном свету и в тени, при свете дня и при лунном сиянии; принц сидел совершенно молча, ничего не видя, кроме её танца.

Когда она танцевала, он только впервые начал по-настоящему понимать море и воздух, звезды и свет, тени и бурю. И начал думать, что жизнь — прекрасна, что жить — стоит. Но сам он радовался лишь тогда, когда был рядом с девушкой и видел, как она танцует.

Все остальное казалось ему скучным и глупым.

И в конце концов, он пошел к своему отцу-королю и сказал, что если король желает ему добра, то должен отдать ему в жены девушку из сада; ведь без неё он жить не может.

Тут король, разумеется, очень огорчился, потому что принцы не женятся на бедных садовницах. Но, когда он увидел, что от этого зависит благо и счастье принца, король пошел к старому садовнику и спросил его: кто, собственно говоря, эта девушка?

Нет, на этот вопрос садовник ответить никак не мог.

— Она пришла прямо с проселочной дороги, и никто ничего о ней не знает. Но я могу сказать о ней только все самое хорошее. Ей известны названия всех цветов в саду, и она так хорошо ухаживает за ними. Встает вместе с солнцем и всегда весела, хотя не очень многословна.

Тогда король пожелал увидеть девушку, и когда она явилась, она была так ослепительно хороша! Словно луч солнца озарил сердце короля.

Он долго смотрел на неё, а под конец спросил:

— Знаешь ли ты, что мой сын желает взять тебя в жены?

Нет, об этом она даже не подозревала, и королю пришлось по душе, что принц сначала переговорил с ним.

А принц, стоявший рядом, простер к ней руки и воскликнул:

— Скажи «да»! О, скажи «да»! Я не могу жить без тебя!

Девушка ужасно испугалась, потому что она, верно, охотно танцевала бы принцу всю свою жизнь, но стать его женой — об этом она и не помышляла.

Но у него был такой несчастный вид, и он так умолял, так просил её, что пришлось сказать «да». И под конец она обещала стать его женой.

Вскоре должны были сыграть свадьбу. Накануне вечером в замке устроили грандиозный праздник. Молодая невеста должна была прежде сделать книксен всем родственникам и знатным друзьям короля.

Ее одели так красиво — в роскошное платье из тончайшего желтого шелка, затканного золотом, но на голову она повязала венец из нежных роз, потому что «розы — всегда розы», — сказала она. И её повели в королевский замок.

В праздничном зале были зажжены все свечи, и горели факелы, и звучали флейты и арфы.

Вдоль стен сидели тесными рядами придворные дамы и придворные кавалеры. И все вытягивали шеи, чтобы увидеть девушку, которая шла рука об руку с принцем. А выше всех в зале сидел на троне король, чтобы приветствовать жениха и невесту.

Когда они подошли к трону, настала глубокая тишина, потому что теперь заговорил король.

— Девушка, — сказал он. — Мой сын, принц, так полюбил тебя, что ему не жить, если ты не станешь его женой.

Принц — мое единственное дитя и мое сокровище. И я, верно, должен дать свое согласие, хотя это мне дорого стоит, невероятно дорого! Но есть одно-единственное небольшое условие, от которого зависит мое согласие. Ты должна дать обещание, клятву, которую никогда не должна нарушать.

Мне сказали, что ты безумно любишь танцевать» танцевать удивительные танцы между небом и землей.

Ничего дурного в этом, может быть, и нет, но это не подобает жене принца.

Разумеется, ты, как все другие знатные дамы, можешь выступать в менуэте или контрдансе в праздничном зале этого замка рука об руку со своим супругом или с другим благородным кавалером. Но я не желаю слышать о том, что супруга моего сына, принцесса, танцует как дикарка, среди деревьев и кустов. Итак, единственное, что ты должна нам обещать: с той минуты, как ты станешь невестой моего сына, ты никогда больше не станешь танцевать свои танцы.

Король молчал, глядя на девушку. А она, побледнев как смерть, смотрела на принца.

— Что все это значит? — спросила она. — Мне нельзя больше танцевать?

— Мой отец-король этого желает, — опустив глаза, сказал принц.

— Но если мне нельзя танцевать, — сказала девушка, — тогда я больше не буду сама собой, и ты женишься не на мне, а на другой!

Принц по-прежнему стоял, опустив глаза, и молчал.

— Этого я не понимаю! — с серьезным и строгим видом сказала девушка. — Ты полюбил меня за то, что я умею танцевать, а теперь, когда собираешься жениться на мне, никогда больше не захочешь видеть, как я танцую! Тогда ведь мне больше нечего тебе дать! Зачем тогда я тебе?

— Ты самая красивая и самая лучшая из всех, — прошептал принц, — и я люблю тебя.

— Ты меня не знаешь! — ответила девушка, и глаза её стали так холодны.

— Мой господин и король! — продолжала она, преклонив колени перед троном. — Вы оказали мне великую честь, пожелав сделать меня женой вашего сына. Но то условие, которое вы ставите, я никогда выполнить не смогу, потому что никогда, никогда, до самого конца своей жизни, не смогу перестать танцевать.

И, присев перед принцем, сказала:

— Благодарю вас, мой благородный принц, за честь, которой вы меня удостоили, пожелав выбрать в жены. Но мало радости подарила бы я вам, если бы мне никогда не было дозволено танцевать для вас. Поэтому я говорю вам: «Прощайте!» — и желаю вам того счастья, которое только может выпасть на долю принца.

И она повернулась направо и налево, туда, где сидели придворные.

— И я говорю вам всем: «Доброй ночи и прощайте, прекрасные дамы и благородные господа!»

Так сказала она и низко присела.

И, выпрямившись, пошла прочь от трона. Сначала она шла медленно, потом заскользила ногами по полу, потом начала танцевать. Она подняла руки над головой и, танцуя, вышла из зала, спустилась вниз по лестнице и промчалась через парк под звездным небом.

Ее поступь была так легка, а на сердце — еще легче. Она вдыхала прохладный ночной воздух и танцевала, уходя все дальше и дальше, прочь из этой страны.

Никогда, никогда не танцевала она так, как сейчас. Ей одинаково легко танцевалось на скалах, волнах и в зарослях терновника.

Под конец ноги её даже не касались земли, она летела словно на крыльях.

Когда солнце взошло, она, танцуя, поднялась над морем. На гребнях волн ей танцевалось так же легко, как и на цветущих лугах.

Она чувствовала: теперь она свободна, она знала — никто не сможет взять её в плен и всю свою жизнь она сможет танцевать.

Словно летний ветерок неслась она над морем — навстречу синим горам на другом берегу!

А у берега стояли в лодке двое раздетых мальчишек и ловили крабов. Они глянули ввысь и увидели, как мимо, паря в воздухе, словно видение, промелькнула в утреннем сиянии юная девушка.

— Эй, ты! — сказал один из них другому. — А она умеет танцевать!

ОЖЕРЕЛЬЕ КОРОЛЕВЫ

Жил-был однажды король, и был он не очень-то добр, а, по правде говоря, довольно скучен, противен и угрюм.

Всю свою жизнь он был упрям и высокомерен, а так как с годами обычно становятся не лучше, а хуже, то на старости лет он стал настоящим брюзгой.

Он был до того угрюм и зол, что придворные не осмеливались смеяться и шутить в присутствии короля и его слуг. Они едва решались дышать, стоя совершенно неподвижно, и глаза их были прикованы к трону короля.

Иногда все же случалось, что король бывал в хорошем расположении духа, тогда он колотил ножом и вилкой по столу и говорил:

— Эй, вы! Давайте веселиться!

И тогда придворные старались улыбнуться, но, если хоть одно словечко не нравилось королю, он злился, яростно вращал глазами и начинал почесывать бороду пальцами, и всем становилось ясно, что веселью пришел конец.

Нет, ничего хорошего при дворе короля не было!

Когда-то у короля были жена и много маленьких принцев и принцесс, но и королева, и дети умерли. Некоторые говорили, что это случилось от страха перед королем.

И вот теперь на старости лет король вздумал жениться. Он понял, что ему живется скучно, и стал во всех своих землях подыскивать себе подходящую супругу.

Взгляд его остановился на дочери одного из вассалов, совсем еще юной принцессе Бланцефлор.

— Она красива, как солнечный свет, кротка, как овечка, и ей всего шестнадцать лет. Прекрасная мне пара, — сказал король.

Он вовсе не думал о том, что сам был некрасив — настоящий урод, стар, как мир, зол, как дворовый пес, и что он совсем не пара молодой принцессе.

Это ему в голову не приходило. Ведь он был могущественным королем, правившим многими землями, а она лишь маленькой дочкой мелкого вассала. Она ведь должна была только кланяться до земли и благодарить за неслыханную честь стать супругой старого короля.

Но, когда её отец пришел и сказал: «Бланцефлор! Наш великий король берет тебя в жены», — она заплакала и сказала, что для неё лучше прясть овечью шерсть, сидя на камне, чем сидеть рядом с королем.

Но тут её отец сказал, что, если она откажет королю, тот повесит её, отца и мать и всю семью на ближайшем дереве, как связку лука. И тогда молодая принцесса склонила голову и сказала:

— Да будет так!

И вот её нарядили в шелк и золото, надели на голову корону и причесали длинные, до плеч, золотистые волосы, посадили её на белую лошадь и поскакали с ней к королю. И сыграли свадьбу.

В день свадьбы король надел ей на шею ожерелье из настоящих жемчужин.

— Я сам нанизал их на шелковый шнурок, — сказал король, — это настоящий восточный жемчуг, тут всего триста шестьдесят пять жемчужин, и самая маленькая — немного кривая. Прошу тебя, хорошенько береги это ожерелье, — добавил он, — ведь в тот день, когда ты его потеряешь, ты не сможешь выдержать мой взгляд!

И он так грозно стал вращать глазами, что у юной королевы по спине пробежал холодок.

И вот Бланцефлор стала королевой и покорной супругой своему господину и королю.

По утрам король изволил кушать в постели кашу со сливками, королева приносила её в опочивальню в золотой чаше и кормила его, как маленького: королю так хотелось.

Каждый вечер король с королевой играли в шахматы, я королева всегда должна была проигрывать, иначе у него сразу портилось настроение, начинал болеть живот, а это было очень неприятно. Красивая юная королева Бланцефлор сидела, подперев голову руками, и в раздумье смотрела на шахматные фигуры, делая вид, будто решает, как поскорее выиграть. Но на самом деле она думала лишь о том, как бы поскорее проиграть. Тогда король радовался, потирал руки и говорил:

— Да, у вас, бедных маленьких женщин, ума не больше, чем у курицы.

А затем он долго объяснял ей, как просто она могла бы выиграть, если бы только немного подумала.

Хуже всего было, однако, во время еды, потому что король был столь спесив, что не позволял никому сидеть за одним столом с ним и королевой.

Король и королева торжественно шествовали в столовую, а за ними следовала целая процессия придворных, но, когда все они подходили к столу, оказывалось, что он был накрыт только на двоих.

Король и королева сидели за столом на своих тронах, а вдоль стен двумя широкими рядами стояли придворные, головы всех были повернуты к королевским тронам.

Когда король или королева подносили ко рту бокалы, начинали играть трубы, а стоило королю чихнуть или кашлянуть, все придворные кланялись и говорили:.

— Будьте здоровы!

Иногда королю приходило в голову рассказать какую-нибудь забавную историю. Ему было трудно вспомнить, что он, собственно, хотел сказать, и к тому же он был беззубым, так что понять его было сложно, но он хотел, чтобы все смеялись. И, если приближенные забывали об этом, король кричал:

— Как вы смеете не смеяться!

— Нет, мы смеемся! Смеемся! Ха, ха, ха! — отвечали придворные и принимались смеяться. Но смех их звучал, как стук каблуков о деревянную лестницу.

Прямо сказать, удовольствие было сомнительным.

А молодая королева сидела, опустив глаза, и едва осмеливалась прикоснуться к еде — так она трепетала от страха, что сделает что-либо неугодное королю, — ведь тогда он становился просто ужасен.

Единственной радостью придворных было любоваться красотой Бланцефлор, потому что её красота сияла ярче, чем все факелы в парадном зале, и когда она здоровалась и улыбалась, её улыбка согревала, как летнее солнышко.

До ушей королевы доходили ужасные слухи о том, что король за малейшие проступки приказывал бросать людей в темницу или отрубать им головы, как цыплятам, — но что она могла поделать? Она сама была пленницей в королевском замке, ей не разрешалось выходить и прогуливаться одной, а позволено было лишь выезжать верхом в сопровождении королевской свиты.

Однажды королева пошла в церковь. Этого король не мог ей запретить, и когда она преклонила колени перед алтарем, то увидела, как убого и бедно украшен божий алтарь.

Тогда королева заплакала и подумала:

«Я пью из золотых бокалов, и серебряные светильники горят на моем столе, а на алтаре Господа стоят оловянные подсвечники, и бархат вокруг поблек и истерся. У меня нет сил все это видеть».

И она медленно развязала свое ожерелье, сняла семь больших жемчужин и положила их на алтарь.

В этот вечер она велела распустить свои локоны, которые обычно укладывала узлом на затылке, чтобы король не смог увидеть, что жемчужин стало меньше.

— Что это значит? — спросил король и поднял локоны королевы.

— Это значит, что я королева, — ответила она и улыбнулась. — Молодые девушки носят короны из заплетенных в косу волос, но королеве, у которой на голове золотая корона, дозволено носить волосы распущенными. Вам это нравится?

Король рассмеялся и сказал, что она сегодня прекраснее, чем когда-либо.

Однажды ночью королеве не спалось. Она никак не могла заснуть, ей казалось, будто она слышит какие-то вздохи и стоны.

То молили и жаловались бедняки, крики носились в воздухе, стучали в окна, но не могли проникнуть внутрь. Эти печальные, душераздирающие звуки заставляли королеву ронять слезы на шелковую подушку.

— Я лежу здесь на мягкой шелковой постели, — вздыхала она, — а там, за стеной, быть может, маленькие дети ходят босиком по снегу. Я не могу этого вынести!

На дворе лежали лед и снег, стоял жгучий холод, а сверкающие ледяные цветы вырастали на оконных стеклах. На рассвете неясные жалобные крики звучали все сильнее и сильнее, слышался какой-то писк, и теперь она увидела, как маленькие замерзшие птички одна за другой подлетали и били клювами в оконное стекло, пытаясь отыскать зернышки.

— Ах, ах! — вздыхала королева. — Я ем жаркое косули на золотом блюде и пью подогретое вино, а несчастные птички умирают в снегу от голода. Этого я не могу вынести.

И на следующий день она попросила у короля разрешения подбирать крошки со стола и складывать их в корзинку для птиц.

Королю эта просьба показалась дерзкой. Но так как королева никогда не просила ничего для себя самой, а крошки были никому не нужны, то она получила разрешение собирать их.

И с этого дня во время еды королева всегда скатывала хлеб своими белыми пальцами и крошила кусок за куском, разговаривая и шутя с королем, чтобы он не обращал на это внимание. Вставая, она подавала знак пажу, и он смахивал крошки в маленькую корзинку, которую после вывешивал за окно спальни.

С восходом солнца она всегда просыпалась от чириканья маленьких голодных птичек, которое раздавалось, когда они опустошали корзину.

Однажды утром королева взяла корзинку, чтобы наполнить её, и ей показалось, что на дне лежит большая снежинка, но это была маленькая свернутая бумажка, заброшенная туда вместе с маленьким камешком. В ней говорилось о том, как кто-то ужасно страдает и мучается.

«Королева, которая жалеет бедных небесных птичек, — было написано там, — обязательно сжалится над бедными человеческими детьми».

Королева все снова и снова перечитывала записку, слезы текли по её щекам, как весенний дождик. Она никогда не предполагала, что в мире так много горя и страданий.

Это писала бедная мать с целой кучей маленьких детей, все они сидели в лесу, видневшемся вдалеке, и голодали. Но как ей добраться до них?

Король позволял ей совершать прогулки по улицам города лишь верхом в сопровождении роскошной свиты, чтобы приветствовать своих верных подданных, и всем было строго-настрого запрещено разговаривать с королевскими особами.

Все видели, как прекрасна королева, и склоняли пред ней головы, как пред владычицей. Но никто не знал, как она добра и как её сердце под белым горностаем обливалось кровью.

И когда она с нахмуренным лбом и глазами, полными слез, приветствовала свой народ, все думали, что она сердита и опечалена: они не знали, что она плакала оттого, что не может сделать самой малости для несчастных и обездоленных.

Королева не переставала думать, как бы ей помочь бедной матери, которая молила о милостыне вместе с птицами у её окна.

Наконец она нашла выход.

Король приставил к королеве пажа, такого же юного и прекрасного, как она сама.

Он носил её длинный бархатный шлейф с золотыми коронами, наполнял её бокал вином и зажигал факел, показывая ей дорогу в мрачных переходах замка. Он спал с обнаженным мечом на медвежьей шкуре у её дверей, чтобы защитить её от любой опасности. Он не сводил глаз с лица королевы, стараясь уловить малейшее её желание или приказ, и самой большой наградой ему была её улыбка и благодарность.

Однажды, когда паж пришел, чтобы нести шлейф небесно-голубого бархатного платья королевы, она наклонилась, как будто поправить шлейф, и в этот миг маленькая записка скользнула в его руку. Она вложила в неё одну из жемчужин своего ожерелья и написала, куда он должен был отнести её.

Если бы королева попросила его прыгнуть в ров с крыши замка, он не колебался бы ни секунды. С какой радостью он бросился бы исполнять её приказание!

Он помчался быстро, как птица, а когда вечером, держа шлейф королевы, паж сложил руки на груди и молчаливо поклонился ей, королева прочитала на его лице, что поручение выполнено.

С этого дня просьбы и жалобы градом сыпались в окно королевы. Не только маленькие птички просили еду у её корзинки с хлебом, но и все те, кто вздыхал, страдая от бедности и нужды. Когда королева просыпалась, она слышала, как град маленьких камешков с мольбами ударяет в её окно. Однажды камень даже разбил оконное стекло, но королева была уверена, что оно раскололось от холода.

По утрам королева проверяла свою корзинку и читала просьбы своего народа, много горьких слез пролила она над этими письмами.

Всего охотнее она опустошила бы весь замок, а все богатства отдала бы бедным и несчастным, но король никогда не давал ей больше двадцати пяти эре. Что ж еще могла она делать, кроме как отдавать жемчужины из своего ожерелья? И дрожащими руками она снимала одну жемчужину за другой.

Всегда с ней был её паж, который разносил её дары и приветы, и он мчался бегом, одетый в небесно-голубые цвета королевы, с тремя маленькими белыми перьями, развевающимися на берете. Он улыбался бедным, говоря:

— Посмотрите, вот прилетел почтовый голубь королевы! У него всегда есть что-нибудь в клюве!

Можно догадаться, что ожерелье с каждым днем становилось все реже и реже. И, чтобы король не мог этого заметить, королева спускала все ниже и ниже на шею и к лицу свои золотистые локоны и все жемчужины перетянула на грудь, лишь бы король не увидел, как много их недостает. Вскоре осталась лишь тоненькая нитка жемчуга, её нужно было сохранить! А ей пришлось читать новые просьбы, такие трогательные и горестные, что потребовались еще жемчужины из ожерелья, и наконец однажды утром их вовсе не осталось.

Как бы ей скрыть это от короля!

Она зачесала свои золотистые волосы на самый лоб так, что они закрыли обе щеки, затем уложила их крестом на груди и скрепила белой розой.

Но в этот день во время еды у короля было дурное настроение.

— Что ты вечно делаешь со своими волосами? — спросил он. — С каждым днем ты все больше прячешь свое лицо, а сегодня я вижу только кончик твоего носа, хотя ты сидишь рядом со мной! Убери волосы, чтобы я мог хорошенько видеть тебя!

Он откинул длинные волосы королевы назад и увидел, что ожерелья не было!

— Где ожерелье? — закричал он. Его голос звучал, как у старого хриплого ворона. — Где ожерелье?

Королева смутилась.

— Ах, я сегодня не надела свое ожерелье! — сказала она.

Король велел позвать восемь камеристок и восемь камер-фрейлин, и они искали по всем ящикам и шкафам королевы, пока не покраснели от натуги, как брусничное варенье, но ожерелье исчезло.

— Ты потеряла ожерелье?! — закричал король. Его голос звучал теперь, как рев быка.

— Нет! — тихо ответила королева.

— Ты его отдала! — закричал король. — Кому ты его отдала?

Тогда королева опустила глаза и ничего не ответила.

— Кому ты его отдала? — снова закричал король, но королева не сказала ни слова.

— Можешь молчать, сколько тебе вздумается, — заревел король. — Но я тебе скажу, что я не буду знать покоя ни днем, ни ночью, пока не найду того, кому ты отдала ожерелье, и даже если им окажется первый человек в королевстве, он умрет страшной смертью!

И король поднялся так резко, что трон с грохотом опрокинулся, и вышел из зала.

По его повелению королеву бросили в темницу. Ей суждено было сидеть там, пока ожерелье не будет найдено.

Можете себе представить, какая началась беготня и суета!

Король вместе с шестью слугами обыскали весь замок от подвала до чердака.

Были осмотрены комнаты всех рыцарей и камер-фрейлин, и король собственноручно выбрасывал их одежду из ящиков и раскидывал вокруг плащи, бархатные шлейфы, шелковые штаны и береты со страусовыми перьями.

Все залы и коридоры были забиты одеждой, в которой рылся король, из раскрытых окон свешивались вуали и кофточки, кофты и штаны, так, что вскоре замок стал походить скорее на склад тряпья, чем на королевский замок. Но все попытки отыскать ожерелье были напрасны.

Именно тогда случилось так, что королевский паж, который был сыном знатного рыцаря, получил от своего отца в подарок богатый наряд.

Старый рыцарь жил далеко, на другом берегу моря. Он послал праздничную одежду своему юному сыну с кораблем странствующего купца.

Рыцарь очень гордился тем, что его сын — паж королевы и что она охотно носит ожерелье из настоящего жемчуга. И он приказал в честь королевы сшить сыну одежду из небесно-голубого бархата, а на груди завитками из белых жемчужин было вышито имя королевы.

Юный паж еще никогда не надевал этот дорогой наряд, он не успел даже увидеть его. Подарок отца лежал в углу комнаты нераспакованный.

Обыскивая весь замок, король зашел и в комнату пажа.

Он вытаскивал и разбрасывал одежду и украшения из ящиков и шкафов, как вдруг взгляд его упал на небольшой ящик в углу. Сильным ударом ноги король разбил крышку на кусочки и увидел роскошный небесно-голубой наряд, камзол и штаны, берет и плащ, а на груди камзола — имя королевы, вышитое белым жемчугом.

Жемчужины были очень похожи на те, которые были в ожерелье королевы. Король опустился на колени и принялся считать их дрожащими пальцами.

Но что это! Там было ровно триста шестьдесят пять жемчужин, и одна из них — немножко кривая.

— Что я вижу! Что я вижу! — зашипел король. Его голос напоминал шипение змеи в траве. — Вот они, жемчужины королевы. Я знаю их так же хорошо, как свои собственные глаза, каждую из них я держал в своей руке. Вот он — вор! Это паж украл жемчуг королевы!

Паж был призван к королю, а король был так зол, что как только увидел его, ударил по лицу.

— Вор и грабитель! Жалкий раб! Так это ты украл жемчуг королевы! — закричал король так громко, что его услышали все жители города.

— Я не вор и ничего не знаю о жемчужинах, — ответил паж, не двигаясь с места.

— Не ты ли получил их? Неужели королева посмела отдать мой королевский подарок слуге!

— Ничего я не получал от королевы, — отвечал паж. — Она никогда бы не отдала подарок своего супруга.

И тогда паж рассказал, что камзол, расшитый жемчугом, был подарком отца, который он днем раньше получил от владельца шхуны. У него еще не было времени как следует рассмотреть и примерить подарок.

Но король не поверил ни одному слову.

— Где же тогда жемчуг королевы? Где он еще может быть, как не здесь, в вышивке на твоей груди? Ты — самый близкий паж и поверенный королевы, ты должен знать, где находится жемчуг! Где ожерелье королевы?

Но паж в ответ лишь развел руками.

Ни слова не сорвалось с его губ, и, хотя он хорошо знал, как жемчужины одна за другой исчезали из ожерелья королевы, он знал также, что скорее позволит разорвать себя на куски, чем хоть единым словом выдаст тайну своей королевы.

Тогда король приказал бросить пажа в самую глубокую темницу замка: пажа заковали в цепи и увели прочь.

Так, королева в одной темнице, а паж — в другой сидели и ждали приговора.

Прошло три дня, и король объявил, что, если ожерелье не будет возвращено в королевские руки в течение суток, паж будет повешен на самой высокой виселице, а королева обезглавлена на глазах всего народа.

Королева хорошо знала, что, если бы она рассказала, где находится её жемчуг, несчастные и обездоленные приняли бы смерть за неё, поэтому она безмолвно ждала исполнения приговора.

А паж уже видел себя повешенным и болтающимся на виселице, но он предпочел бы тысячу раз умереть, чем открыть тайну своей королевы.

Ночью тайно собрались несколько самых могучих и самых мудрых рыцарей, которые в это время находились в замке. Они жалели красивого пажа, который должен был умереть таким молодым.

Он всегда с почтением и уважением относился к старшим и со временем обещал стать отважным и мужественным рыцарем, все желали ему только добра.

Друзья пажа поняли, что хитростью смогут пробраться к его темнице, которая находилась над замковым рвом. Они бросили ему напильник, с помощью которого он подпилил железную решетку, и так как он был юн и строен, то без труда пролез меж железными прутьями и спустился прямо в объятия старого рыцаря, стоявшего в лодке под окном темницы.

Они укутали его плащом и провели на борт корабля, который в ту же ночь должен был переправить юношу через море в замок отца.

Когда утренняя заря занималась над волнами, паж стоял на борту корабля и смотрел, как молодой месяц бледнеет над королевским замком, а в это время корабль на всех парусах летел по светящемуся морю.

А королева, бедная юная Бланцефлор! Она сидела в самой мрачной темнице в самой глубине внутреннего двора замка.

К ней никто не мог пробраться ни хитростью, ни храбростью. К ней проникали только мольбы и вздохи, которые несчастные и обездоленные посылали ей и которые летали и бились, как усталые птицы, вокруг стен её темницы.

Волосы королевы были распущены, а руки закованы в тяжелые оковы. Она сидела и пристально смотрела в темноту.

Она ведь знала, что скоро ей, возможно, суждено умереть, думала о своих грехах и трепетала от страха. Самым большим грехом её было то, что она отдала беднякам жемчужины, которые король ей ни за что не велел терять! И теперь юный, невинный паж должен умереть из-за неё. Ей сказали об этом, но как ей спасти его?

Она упала на солому на пол темницы и молила бога совершить чудо и освободить невиновного.

— Ты, Господи, можешь столь же легко разрушить стены темницы, как солнце развеивает туман, — промолвила она, — ты можешь открыть темницу невинного.

Но, едва закончив молитву, она увидела при бледном утреннем свете, что толстые стены темницы расступились и к ней, словно проскользнув по воздуху, легко впорхнула ласточка.

В клюве она держала белую жемчужину, которую положила на колени королеве.

— Это одна из тех слезинок, что ты выплакала пред алтарем, — прощебетала ласточка, — бог посылает её тебе обратно в виде жемчужины.

И в этот миг еще одна ласточка влетела к ней, и еще одна, и еще. Вмиг целая стая птиц — ласточек, воробьев, снегирей и голубей — заполнила всю темницу.

У всех в клювах было по жемчужине, которые они клали королеве на колени.

— Это те слезы, которые ты выплакала по бедным и обездоленным, — щебетали они. — Ни одна из них не упала напрасно!

Наконец прилетела маленькая птичка с поврежденным крылом, у неё в клюве была кривая жемчужина.

— Мы — маленькие бедные птички, которых ты кормила крошками хлеба в снег и мороз, — щебетали они, — собирали твои слезы. — И последняя жемчужина упала в подол королеве.

Королева сидела совершенно неподвижно, и жемчужины лежали у неё на коленях, ведь она не могла дотронуться до них; руки её были в крепких оковах.

После того как птицы принесли весь жемчуг, они собрались в большую стаю, покружились над королевой и исчезли за тюремными стенами, которые сомкнулись за ними.

Но тут поднялось красное солнышко и осветило темницу так ярко, что она засияла как небеса. Тотчас же сюда вошел король со всей своей свитой. Он должен был отвести королеву на казнь.

И тут он увидел, что она сидит в сиянии жемчужин, лежавших у неё на коленях, и остановился как вкопанный. Он принялся считать жемчужины, они оказались все тут, все триста шестьдесят пять, вместе с немножко кривой. Но шелкового шнурка, на который они были нанизаны, не было.

— Вот же жемчужины! Вот же все они! — вскричал король.

Королева ничего не ответила. Она только улыбалась.

— А где шнурок, на котором они держались? — спросил король. — Где шнурок?

Королева печально потупила взор.

— А, теперь я понимаю! Теперь я все понимаю! — сказал король. — Шнурок порвался, а ты, зная, что я сам, своей королевской рукой нанизывал жемчужины, не захотела носить жемчуг на другом шнурке!

Ты должна была сказать мне об этом раньше, тогда бы я простил тебе, что шнурок исчез! Такое ведь может случиться, и ты поступила благородно, не пожелав носить жемчужины на другом шнурке. Я тотчас же сбегаю за новым.

И король побежал по лестнице в свою опочивальню, чтобы взять новый шелковый шнурок. Отрезав концы шнурка, он заторопился обратно, боясь, как бы у него чего-нибудь не украли. Бежал он так быстро, что споткнулся, упал и сломал себе шею.

Вот так он и лежал мертвым на лестнице, ведущей в темницу, где заставлял томиться и страдать многих невинных жертв.

Король так долго не приходил, что придворным пришлось пойти искать его. По дороге они споткнулись обо что-то на лестнице — то был король, лежавший мертвым, лицом вниз.

Для него это было не особенно приятно, но всех остальных его смерть нимало не опечалила. Одна лишь королева плакала, потому что ей хотелось, чтобы он не убился до смерти, а стал немного добрее.

Но ничего уже нельзя было поделать.

Короля похоронили, а королева была провозглашена единственной правительницей страны.

И никогда не было королевы добрее.

С восхода до заката солнца она стояла в открытых дверях замка, чтобы с распростертыми объятиями принять всех, кто хотел найти у неё помощь и утешение. И люди всегда находили их у неё.

Когда у кого-либо случалось горе, они говорили:

— Мы идем к королеве! У неё в ожерелье наверняка осталась еще одна жемчужина!

СЕСТРЫ

Много лет тому назад среди глухого леса жил дровосек с двумя дочками. Старшую сестру звали Анной. Ей было восемь лет, и родилась она зимой в самую сумрачную пору, когда земля на сажень была засыпана снегом и в лесу было холодно и голодно.

Младшей было только шесть лет, и звали её Элисабет, а домашние называли Лийса. Она родилась в самый разгар лета, когда весь лес был усыпан цветами и ягодами. У Анны было серьезное личико и огромные черные глаза, У её сестры глазки были голубые и веселые, и золотые волосы её отливали солнечным блеском.

Мать девочек умерла, и с тех пор маленькая Анна стала младшей сестренке за маму, она прибиралась в избушке, научилась варить кашу и картошку.

Каждый вечер девочки рука об руку выходили на крыльцо и ждали, не покажется ли отец, он всегда возвращался домой на закате. Но вот однажды он ушел и не вернулся. Они прождали еще три дня и три ночи, и тогда Анна сказала сестре:

— Знать, умер наш отец, раз он не пришел домой.

Так и было на самом деле. На отца свалилось большое дерево и задавило его, и он лежал далеко в чаще леса мертвый.

— Пойдем с тобой по белу свету, теперь уж, наверно, можно, — сказала Анна.

— Теперь можно, — воскликнула Элисабет, — давай пойдем по белу свету!

Девочки достали свое лучшее платье; надели красные шерстяные юбочки и нарядные красные безрукавочки, расшитые розочками и колокольчиками, обулись в красные кожаные сапожки, натянули себе на головки зелененькие шапочки с завязочками, выпустив на спину гладко расчесанные волосы.

Положив себе в кармашек по краюшке хлеба и горсточке орехов, они отправились в путь.

— Повесь ключ на гвоздик у двери, — сказала Элисабет Анне, — чтобы зайцы могли её отпереть, — пускай греются зимой в доме.

Так они и сделали — повесили ключ на гвоздь и пошли куда глаза глядят.

Стояла осень, и день был холодный. Ветки деревьев гнулись от порывов сердитого ветра. Он вихрем налетел на девочек и провыл им в уши:

— Ха-ха! Экая мелюзга! Унести, что ли, одну девчонку? Я бы, кажется, не прочь. Вот как налечу да подхвачу!

Но сестренки так крепко держались за руки, что их никакими силами нельзя было оторвать друг от друга.

— Нас нельзя разлучить, — сказала Анна. — Мы всегда будем вместе — где одна, там и другая.

— Ну и ладно, не больно-то ты мне и нужна! — крикнул ветер и помчался своей дорогой.

Пошли они дальше и пришли к горному ручью, через который была перекинута узенькая жердочка. Девочки хотели вдвоем перейти на другой берег, но ручей засмеялся и сказал:

— Неужели вы не видите, глупенькие, что через меня надо идти друг за дружкой — сперва одна, потом другая?

— Раз так, значит, ничего не поделаешь! — сказала Анна. — Нас двое, и мы никогда не будем разлучаться. — И они прошли мимо мостика, хотя в обход было гораздо дальше.

Наступил вечер. Смотрят девочки, а навстречу им волк идет. Волк был совсем тощий, одна кожа да кости. Остановился волк перед девочками, глядит на них, а сам облизывается.

— Я бы, кажется, не прочь слопать одну девчонку, — сказал волк и широко ухмыльнулся во всю свою пасть. — В брюхе у меня как раз пусто, впору кору глодать.

— Мы всегда вместе, — сказала Анна, — и если ты хочешь нас съесть, то ешь обеих сразу.

— Вот ведь незадача! — сказал волк, бросив на девочек голодный взгляд. — Сразу две у меня в брюхе не поместятся. — И он потрусил своей дорогой.

В лесу совсем стемнело. Малютка Элисабет стала плакать и жаловаться, что больше она не может идти. Они как раз проходили мимо старого дуба с большим дуплом.

— Хватит у тебя места для нас обеих? — спросила Анна и заглянула внутрь дуба.

— Залезайте, — ответил дуб, — авось поместитесь.

Как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Девочки кое-как забрались в дупло, устроились в нем, как два орешка в одной скорлупке, и заснули сладким сном.

А наутро они вылезли и, повеселевшие, продолжали свой путь, потому что при свете уже было не страшно идти через лес.

И вот, на их удачу, повстречалась им роскошная карета, запряженная четверкой лошадей; в карете ехали герцог и герцогиня с четырьмя нарядными девушками, разодетыми в шелк и бархат, в шубках из собольих и куньих мехов.

Завидев сестричек, они остановились. И так уж им понравились обе девочки, которые шли по дороге взявшись за руки, что они захотели посадить их в карету и взять с собой. Но как ни старались седоки потесниться, а места для двоих все равно не находилось.

— Тогда возьмем эту, с золотыми волосами, — сказали они, подхватили меньшую и посадили её к себе.

— Но мы всегда вместе, куда одна, туда и другая, — пролепетала Анна дрожащими губами.

— Сама посуди, у нас ведь место только для одной девочки, — ответили ей проезжие.

— А вы обещаете мне, что будете её жалеть и любить? — спросила Анна.

— Обещаем, — ответили ей все дружно.

— Она ведь еще маленькая и очень хорошая девочка, — сказала Анна, — и ни от кого еще худого слова не слышала.

— И от нас не услышит, — ответили проезжие.

— А вы будете её кормить-поить, будет она у вас одета и обута как следует?

В ответ Анне пообещали, что у её сестренки всего будет вдоволь.

— Ну, так и быть, поезжайте! — сказала Анна, и карета уехала.

Лийсе очень понравилось сидеть в богатой карете, ей было удобно и хорошо, и все девушки ласково с ней разговаривали. Пока она могла видеть Анну, она продолжала махать ей ручонкой на прощание. А когда карета скрылась за поворотом, Анна села на обочине и заплакала: она не знала, как будет жить дальше, не чувствуя в своей руке ладошку сестренки.

Но тут Анна вспомнила про обещания, которые дали ей добрые люди, и подумала, что сама никогда не могла бы так холить и лелеять свою сестренку, и с этой мыслью она утерла слезы и пошла дальше. Дорога вела в гору, и к вечеру Анна очутилась в дремучем лесу. Вдруг она увидела что-то похожее на корявый засохший куст, но тут куст зашевелился и двинулся ей навстречу, и тогда Анна разглядела, что это вовсе не куст, а старая — престарая старушонка.

При виде её Анна оробела, да и немудрено было: лицо старушки потемнело от старости, как бурый осенний лист, и годы так иссушили её тело, что при каждом шаге слышен был скрип костей. Скрипучим голосом старушка спросила Анну, куда она держит путь и почему на ночь глядя забрела в глухую чащу.

— Ищу людей, которые взяли бы меня в услужение, — ответила девочка.

— Вот это кстати, — сказала ей старушка. — Потому что я как раз ищу себе служанку, которая взялась бы ухаживать за моим стариком, а то он стал совсем замарашкой.

Слабенький он стал, одряхлел мой голубчик, и по дому у нас работы разве что самая малость. Ступай за мной, и я покажу тебе, как славненько мы живем!

Анна согласилась, и старушка повела её дальше в глубь леса. Высоко-высоко на горе, под скалою среди диких камней, где рос один чертополох да терновник, жила старушка со своим стариком, и старичок оказался ни больше и ни меньше, как настоящим горным троллем. Свернувшись калачиком, он лежал на камнях в гуще колючих зарослей. Это был его диван. Голова у него была громадная, как старый пень, а волосы торчали во все стороны, как ветки терновника. У него был не рот, а ротище — огромный, красный и полный большущих желтых зубов, а уж глазищи, которыми он уставился на Анну, похожи были на два облупленных крутых яйца.

Старуха пощекотала ему в голове еловой шишкой и сказала:

— Вот погляди, моя радость, какую девчонку я привела, она будет за тобой хорошо ухаживать.

Пучеглазый тролль хихикнул и, глядя на Анну, сказал:

— Ладно, поживем — увидим, какая из неё работница.

Анна задрожала, но делать нечего, пришлось ей подойти к троллю поближе.

— А ну-ка, остриги мне ногти! — велел ей тролль. — Овечьи ножницы висят вон там, на скале.

У тролля были не ногти, а когти, и Анна тряслась от страха, пока их стригла, а тролль все время следил за нею, не сводя своих страшных вылупленных глаз.

— Молодец, хорошо справилась! — сказал он, когда девочка кончила свое дело. — А теперь причеши меня. Вон там, под елкой, лежат грабли.

Нелегкая это была работа расчесывать его патлы. Мало того, что они свалялись и перепутались, как ветки репейника, но в этих зарослях водилось еще много всякой живности. Анне пришлось напрягать все свои силы, и пот лил с неё градом.

— Ишь ты, какой я стал гладенький — волосок к волоску, — сказал тролль, проведя ручищей по своей голове. — А теперь пой мне колыбельную, пока не убаюкаешь.

Делать нечего! Анна села рядом с троллем и стала его тихонько баюкать: она пела песенку и притом должна была качать его, перекатывая с боку на бок, как бревно. Тролль сказал, что он только так и привык засыпать.

Анна тихонько напевала нежным своим голоском, а тролль урчал, как старый медведь, пока наконец не заснул.

— Уснул мой соколик! — сказала троллиха, которая и сама прилегла отдохнуть среди зарослей репейника. — Можешь и ты поспать.

Анна свернулась калачиком на сырой подстилке из мха под еловыми ветками, но как ни старалась, а заснуть так и не смогла. Лежа на земле, она смотрела на темный небосвод, а с высоты на неё глядел, мерцая сквозь завесу ветвей, ясный месяц.

«Знать бы только, как поживает моя сестренка! — думала Анна. — Знать бы только, что она лежит в шелковой постельке, тогда мне и на камнях хорошо бы спалось».

И тут ей показалось, что месяц широко улыбнулся ей с высоты и сказал:

— Будь покойна. Твоя сестричка спит в шелковой постельке, усни и ты.

И в тот же миг Анна заснула.

А Элисабет между тем подъехала в карете к замку герцога, который стоял на высокой горе, откуда было видно далеко кругом. Во дворце их встретили еще четыре девушки, они ласково приняли девочку; все восемь сестер стали её обнимать и целовать, называли её душечкой и говорили, что никогда не видели девочки милее. У дочек герцога была прежде младшая сестренка, но она умерла, когда ей было столько же лет, сколько Лийсе, поэтому сейчас у девушек было такое чувство, будто к ним вернулась их любимица, и они наперебой старались угодить малютке.

— Принесите-ка мне золотые ножнички, — говорила одна, — я подстригу ей ноготки.

— Подайте мне золотую щеточку, и я приглажу её золотистые волосики, — говорила другая.

Девочку накормили вишневым вареньем и сладкой кашкой с миндалем, а когда наступил вечер, её отнесли в башенную комнатку, где уже была приготовлена кроватка с голубой шелковой перинкой, и одна барышня взяла в руки лютню и стала играть на ней и петь колыбельную песенку.

Целый день Элисабет переходила с рук на руки, и все её целовали и миловали, а она щебетала весело, как синичка. Когда её уложили в шелковую постельку, она притихла и задумалась. Широко открытые глаза девочки смотрели на круглый месяц, который светил к ней в окошко с небесной вышины.

«Как-то поживает сестрица моя Анна? — молвила она про себя. — Надо мне поглядеть на сестрицу! Вот возьму да и пойду её искать».

Но тут ей почудилось, будто месяц ей ласково улыбнулся и сказал:

— Тебе нельзя, ты еще маленькая, зато я хорошо вижу Анну. Она сейчас спит сладким сном. Давай-ка и ты засыпай поскорее!

Тогда Элисабет крепко зажмурила глазки, и под музыку лютни она незаметно уснула.

Вот так Элисабет сделалась приемной дочерью герцога, а Анна служанкой горного тролля, и с тех пор зажили сестрички совсем по-разному.

Элисабет с каждым днем все хорошела, и если кто-то принимался хвалить красоту других барышень, те отвечали:

— А посмотрели бы вы на нашу маленькую сестричку Лийсу!

Все её любили, и она тоже всех любила. Лийса все озаряла вокруг себя, словно солнечный луч, и даже в тоскливую зимнюю пору, когда так хмуро и мрачно в природе и в душе человека, звонкий лепет и смех малютки напоминал журчание ручьев и щебетание птичек, и обитателям замка казалось, будто уже наступила весна, поэтому девочка слышала от всех, что она для них радость и утешение. Поначалу она часто вспоминала старшую сестру и скучала по ней, но шло время, и воспоминание становилось бледней и бледней. Лийсе так хорошо жилось в её новой семье, что прошлое скрылось, как туман, далеко за горами.

Между тем Анна жила у тролля и трудилась не покладая рук. Целый день она должна была троллю прислуживать, а он был злющий и гадкий-прегадкий. Особенно тяжко приходилось ей зимою. Спасаясь от холодов, её хозяева попрятались в глубокие расселины, а девочку посылали в лес и на озеро, и она должна была из-под глубоких сугробов добывать для них хворост и по скользкому льду ходить по воду, а в лесу было страх как темно!

Ни души нельзя было там встретить, ни один зайчишка ни разу не попался ей на пути, потому что звери чуют логово троллей и обходят его далеко стороной.

Летом вся гора покрывалась цветами и жизнь становилась веселее. Анна тешила себя тем, что сплетала ковры из мелких алых гвоздичек, лиловых фиалок, душистого тимьяна и украшала их каймой из желтых цветков зверобоя.

Но тролль всегда портил ей самые красивые ковры. Он, как слон, топтал их своими огромными ножищами, ворча, что нечего, мол, заниматься всякими глупостями. Вместо этого он заставлял девочку сидеть над ним и махать веткой, чтобы отгонять комаров. Но, как ни странно, маленькая Анна имела над горным троллем удивительную власть. Иногда он так злобствовал и ругался, что даже старая троллиха пряталась в кустах можжевельника, боясь попасться ему под горячую руку, однако стоило Анне только строго взглянуть на него, чтобы он утихомирился и спокойно улегся на свое место. Даже когда у тролля болел живот, он мирно засыпал, если рядом молча садилась Анна. Одного вида девочки и даже её тени было достаточно, чтобы успокоить тролля.

Но Анне давно наскучила такая жизнь. Пять долгих лет она прослужила у тролля, и с каждым днем все сильней тосковала по младшей сестренке. Не раз ей хотелось все бросить и убежать, но, подумав, она говорила себе: «Пока у меня нет ничего лучшего, можно и тут потерпеть».

Но вот однажды вечером, после того как они легли спать и старики решили, что девочка уже заснула, Анна вдруг услыхала, как тролль сказал троллихе:

— Знаешь, старуха, а я бы не прочь полакомиться девчонкой! Она, наверно, очень вкусненькая и сладенькая. Так бы, кажется, и сосал, как карамельку, на сон грядущий!

Анна так и похолодела от страха, и когда старики уснули, она тихонько встала и босиком, стараясь, чтобы ни один камушек не шелохнулся у неё под ногами, стала спускаться по каменистому склону; но, как она ни старалась, камни все-таки покатились вниз. Тут тролль проснулся и стал будить свою старуху:

— Ишь, расхрапелась, старая карга! А ну-ка, перестань сейчас же! Я спать не могу от шума.

Троллиха ужасно рассердилась:

— Сам храпеть горазд, старый хрыч! — закричала она. — У меня-то дыхание легкое, как у птички.

И тут они затеяли такую свару, что уже ничего не слышали, кроме своего крика. А девочка в это время под шумок сбежала с горы и скоро была уже далеко.

Стояла дивная весенняя ночь Кругом журчали, перебегая через камушки, выбравшиеся на волю ручейки. Воздух был напоен ароматом бальзамического тополя и берез, а в вышине, словно кораблик по воде, плыл среди ясного неба месяц.

Ночь навевала прохладу, и Анна шла быстро. Скоро лес кончился и впереди раскинулось чистое поле, широкое и раздольное, как морской простор, еще повитый ночным туманом.

Дорога вывела девочку на длинную гряду холмов, которая тянулась далеко через всю равнину. На холмах среди лугов стояли пастушьи хижины, там жили пастухи и пасли стада коз и овец.

Потом взошло солнце. Анна огляделась по сторонам и увидела, как на кочках и кустах все ожило и зашевелилось.

Вокруг бродили сотни овец и мохнатых коз, могучие бараны и белоснежные ягнята. На восходе солнца прозвонил колокол, сзывая овец и коз на дойку; со всех сторон плотной стеной побежали на этот звук стада и чуть не затоптали девочку.

Набравшись храбрости, Анна робко попросила одного из пастухов, чтобы он взял её в помощницы. Пастух согласился оставить её у себя, ему как раз нужна была глазастая и расторопная работница: только, мол, смотри, не проспи волка! И вот девочка осталась на пастбище и стала пасти овец. Ей дали толстый просторный плащ с капюшоном, которым пастухи и доярки закрывались от дождя и от ветра, узловатый посох, которым они подгоняли овец, и рожок, чтобы сзывать разбредающееся стадо.

Прошло немного времени, и Анна запомнила всех животных, которых ей надо было пасти. У неё в стаде было пять баранов, круторогих и крутонравых, которые то и дело принимались драться и бодаться. Была там сотня добрых и бестолковых овец, которые топтались в общей куче и дружно блеяли: «бе-е-е», то и дело какая-нибудь из них ни с того ни с сего пугалась, все остальные тоже начинали метаться, в этой толчее они, того гляди, могли переломать себе ноги. А кроме того, там было множество ягняток, мал мала меньше. Самые маленькие еще не могли ходить ножками и лежали на травке, они были прелесть как хороши — глазастенькие, с маленькими круглыми мордочками, и, глядя на них, никто бы не подумал, что со временем они станут такими же носатыми и бестолковыми, как их мамаши.

Анна бродила со своим стадом по холмам, перегоняя его с одного пастбища на другое, и внимательно следила за тем, чтобы овцы не забредали в низину. Она поила их водой, давала полизать соли, по вечерам доила, а в холодные ночи укрывала малышей кошмами.

С наступлением ночи она разжигала костры, чтобы отпугивать хищных зверей.

С вершины холма, куда ни глянь, открывался взору широкий простор, а вдалеке виднелись горы и чернел на скале рыцарский замок с высокими башнями. Вечером в замке зажигался огонь, он мерцал вдалеке, как звездочка. И вот после захода солнца Анна в окружении своего стада садилась на влажную траву, на которую уже пала роса, и, глядя на эту звездочку, думала: «Хотела бы я знать, кто живет в этом замке. Может быть, там сейчас бал?» И при этой мысли у неё почему-то щемило сердце.

А замок принадлежал герцогу, и в нем жила Элисабет. Ей уже исполнилось двенадцать лет, она стала большой девочкой, и ей часто разрешали участвовать в развлечениях старших. В замке любили повеселиться, там всегда толпился народ, от гостей не было отбою, двор гудел от лая собак и ржания коней. Часто из ворот показывалась целая кавалькада: это знатные дамы и господа с целой свитой слуг и оруженосцев выезжали на соколиную охоту. В просторных залах целый день раздавались песни и смех, с утра и до ночи не смолкали оживленные беседы. В этих стенах никогда не бывало тихо. А по вечерам в большом рыцарском зале зажигались факелы, и тогда начинались танцы. Маленькой Лийсе иногда тоже позволяли потанцевать со старшими. Но в разгар веселья, устав от духоты и шума, она выходила на галерею подышать свежим воздухом; прохаживаясь по ней взад и вперед, Лийса устремляла взор в темноту, окутавшую долину. Завидев вдалеке мерцающую звездочку костра, которым Анна отпугивала диких зверей, девочка думала: «Хотела бы я знать, кто зажег костер на холме. Неужели кто-то спит возле него на голой земле?»

Наглядевшись, она возвращалась в большую залу и опять танцевала.

Элисабет жила в замке затворницей и проводила дни в его покоях, пропитанных запахами юфти, благовонных курений и свечного воска. На прогулку её выпускали, когда светило солнце, обыкновенно она играла в мячик в розовом саду или садилась с вышиванием под раскидистыми липами, которые росли во дворе замка. Кожа у Элисабет была как алебастр, сквозь неё просвечивали голубые жилки; руки тонкие и белые, как лепестки лилии, а золотые волосы струились вокруг стройного стана.

Анна стала смуглой от загара. Её натруженные руки сделались большими и шершавыми, плечи широкими, и она была очень рослой для своих лет.

Живя на пастбище, она привыкла в любую погоду оставаться под открытым небом. В разгар лета землю нещадно палило солнце: буйные ветры гуляли по равнине и продували её насквозь, а коли уж начинался дождь, то казалось, будто хляби небесные разверзлись над головой.

Со своего места Анна видела весь небосвод, перед её глазами вставало из моря солнце и закатывалось за горами. Ночью над нею сияли миллионы небесных звезд, а осенью, когда землю заливал белый свет месяца, не раз Анна провожала глазами долгий полет падучей звезды.

Поговорить ей было не с кем, потому что пастухи разбредались каждый со своим стадом на далекое расстояние, а на вечернем водопое возле колодца между ними часто начинались свары, и Анна отмалчивалась, чтобы ни с кем не ссориться. Сперва она еще пыталась разговаривать с овцами, но старые бараны только фыркали на неё, овцы в ответ блеяли, а ягнятки тоненько мемекали — ничего другого от них нельзя было добиться. Так Анна поневоле научилась молчать и молча наблюдать за небесными знамениями и переменами, происходившими на земле. Но стоило ей захотеть, и по взмаху её посоха к ней сбегались её беспокойные питомцы и окружали плотным кольцом. При виде неподвижно сидящей пастушки в ниспадающем темном плаще, устремившей взор к вечернему небу, все козы и овцы укладывались кружком у её ног и мирно засыпали.

Пять лет Анна пасла овец и коз на холмах, но, когда настала шестая весна, она больше не захотела там оставаться. Однажды вечером она, как всегда, повернувшись к горам, терпеливо ожидала, когда наверху в замке загорится знакомый огонек, который там всегда зажигали с наступлением темноты. Однако на этот раз все было темно.

Анна ждала несколько вечеров подряд, но звездочке так и не вспыхнула на горе.

И тут ей отчего-то стало тревожно на душе, и она страшно затосковала по младшей сестренке.

«Хоть и велик белый свет, небось я её уж как-нибудь да разыщу», — подумала Анна.

Она обулась, завязала тесемки на башмаках, простилась со всеми овцами и козами, с пастухами и пастушками и пустилась в путь к морскому берегу.

В гавани у причала стояло много кораблей, готовых к отплытию, но один корабль был всех лучше. Его только недавно построили, и он должен был отправиться в свое первое плавание. Мачты и реи на нем были сверху донизу унизаны разноцветными флажками, а нос корабля украшала резная фигура, изображавшая женщину с венком в руке. Корабль назывался «Триумф», и путь его лежал в далекую заморскую страну.

Анна подошла к капитану и спросила, не найдется ли для неё на корабле скромного местечка, потому что ей как раз надо попасть в далекую заморскую страну. Капитан был так счастлив, так доволен своим кораблем, ему было так радостно от праздничного веселья, что он рассмеялся и предложил:

— Что же! Если ты согласна быть за корабельную кошку, то я, пожалуй, могу тебя взять.

— Зовите меня как угодно, мне все равно, — ответила Анна. — Только возьмите на корабль!

И вот ей отвели местечко для спанья, и корабль, распустив паруса, поплыл по морю.

Волны так и плясали вокруг, и Анне казалось, будто они ей говорят:

— Мы понесем тебя качая, мы принесем тебя к сестре, мы знаем, где она живет.

Дул попутный ветер, и корабль плыл, как лебедь, разрезая волны.

Но внезапно наступил мертвый штиль, все замерло в грозном предчувствии, и вдруг разразилась буря. Да такая, словно все четыре ветра разом сорвались с цепей. Волны вздымались все выше и выше. Вот они стали высотою с дом, потом с церковную колокольню, они бурлили и пенились, между волн открывались бездонные пропасти, они швыряли «Триумф» вверх и вниз, и он плясал и крутился, точно щепка.

Все люди попадали и лежали на палубе, а когда через неё перекатывала волна, они оглашали воздух воплями ужаса.

Анна тоже была на палубе вместе со всеми, но она молчала.

— Неужели тебе не страшно? — спрашивали люди. — Разве ты не понимаешь, что пришла наша погибель?

— Я в это не верю, — отвечала Анна. — Я отправилась в путь, чтобы отыскать младшую сестричку, и верю, что Бог мне поможет её найти.

— Ну и чудачка! — говорили люди. — Ты погляди, что кругом творится!

Тут вдруг раздался такой грохот, словно корабль разламывался на тысячу кусков. Капитан приказал рубить самую большую мачту, а скоро и две остальные. Мачты упали в воду и заплясали на волнах, как спички, а море словно выло и хохотало над перепуганными людишками. Рулевой еще удерживал руль, но и сам уже не знал, куда ему править среди непроглядного мрака.

Но тут вдруг яркий луч пронизал кромешную тьму. Блеснув, он исчезал и снова вспыхивал, словно мигающий глаз. Это был береговой маяк, а впереди лежала земля. Буря примчала корабль куда надо, и сейчас он устремился на свет маяка. Бушующий прибой разнес корабль в щепки, но Анна успела ухватиться за доску, и волны выбросили её на берег.

Анна, как мертвая, осталась лежать на камнях, нс потом очнулась, встала и огляделась кругом. Нигде не видно было ни души. Часть её спутников погибла в море, а те, кто спасся, сразу же пустились на поиски жилья.

Как только Анна почувствовала, что твердо стоит на ногах, она побрела к маяку, который горел на утесе. Она решила забраться наверх, чтобы поблагодарить за тот огонь, который спас ей жизнь. На самой вершине она увидела площадку, со всех сторон огражденную камнями, на которой горел большой костер, его зажигали там каждую ночь, чтобы указывать путь мореплавателям. За костром следил чернобородый и краснолицый человек а большущей кочергой, которой он ворошил жар и поправлял поленья. Увидев вынырнувшую из тьмы Анну, он очень удивился.

— Я пришла сказать спасибо маяку, который спас мне жизнь, — объяснила она.

Человек рассмеялся, и на чумазом лице сверкнули белые зубы.

— Ей-богу, не припомню такого случая, чтобы кто-то о нас подумал. Сторожить ночью костер — работа нелегкая, но, получив помощь, люди обыкновенно не задумываются, откуда она пришла.

— А я хочу остаться, чтобы помогать тебе. Вот увидишь, я не засну, костер у меня не погаснет, я умею хранить огонь.

Анна так и сделала — осталась на маяке помогать сторожу в его ночной работе.

Иногда ей доставалась первая вахта — от захода солнца до середины ночи, иногда она заступала в самый глухой час ночного мрака и поддерживала огонь до восхода солнца.

Взобравшись на вершину утеса, открытую всем буйным ветрам, Анна ворошила костер, чтобы он ярче горел, и алые искры снопами взлетали вверх, а у подножия утёса бушевали морские волны. Она вглядывалась в темноту, жалея людей, которые в это время боролись с бурным морем, потому что по себе знала, каково им приходится, и забывала тогда про холод и ночной мрак. Она старалась, чтобы костер горел пожарче, и просила у огня, чтобы он поярче освещал ночную тьму и чтобы все корабли нашли в море дорогу и доплыли до гавани.

Но в эти долгие бессонные ночи она непрестанно думала о сестре и не забывала, зачем отправилась в путь. Усталая после ночной работы, она повторяла себе: «Авось моей сестричке не приходится проводить ночи без сна! Авось моя сестричка может спокойно спать!»

Самое удивительное, что, вспоминая сестру, Анна видела её как живую, какой она была в детстве, когда они, взявшись за руки, вышли из осиротелого родительского дома и отправились куда глаза глядят бродить по белу свету. Она точно позабыла, что Элисабет уже выросла и тоже стала взрослой девушкой.

Но вот однажды ночью у костра ей вдруг почудилось, что кто-то её окликнул по имени. Чей-то голос жалобно звал её:

— Анна, Анна, где ты? Приди ко мне! — И она отчетливо узнала голос младшей сестры.

Тут у Анны кончилось терпение и она подумала: «Зачем я здесь осталась и каждую ночь разжигаю костер ради чужих людей, когда родная сестра тщетно ждет моей помощи?»

И вот она сказала черномазому сторожу, что ей пора в путь. Быстрым шагом пошла она прочь от морского берега и шла все быстрее. У неё было такое чувство, будто её кто-то ждет, и она боялась опоздать. Под конец она уже не шла, а бежала, неслась как на крыльях.

Она еще не знала, что в этой стране живет её сестра Элисабет.

А дело было так, что все дочери герцога одна за другой были выданы замуж и разъехались кто куда. Как воробьи, которые налетают со всех сторон, когда поспевают алые вишни, чтобы поклевать сладких плодов, так со всех сторон наезжали в замок рыцари и каждый увозил с собой красавицу невесту. А когда все дочери разъехались, герцогу стало до того тоскливо в опустевшем замке, что он забрал герцогиню и Лийсу, и они все втроём отправились в заморскую страну, где у герцога тоже были владения и другой замок.

Для этого снарядили прекрасный корабль, сели на него и поплыли к чужим берегам, и всю дорогу им светило солнце и дул ласковый попутный ветер. В заморской стране герцогу оказали почет и уважение, а в королевском дворце он стал бывать чуть ли не каждый день.

Старый король к тому времени умер, а молодому королю, который начал после него править страной и был добрым и отважным рыцарем, как раз пора было выбирать себе будущую королеву. Случилось так, что в это время король чуть ли не каждый день наведывался в дом герцога. Им надо было обсудить множество важных государственных дел. А герцог любил, чтобы Элисабет всегда была с ним рядом, и во время его бесед с королем Элисабет в той же комнате перематывала шелковую пряжу. Король, подперев голову рукой, слушал, о чем толковал ему герцог, а сам сквозь пальцы поглядывал на девушку. Никогда не доводилось ему видеть таких нежных губ и таких золотистых волос.

Заметив, что король за нею подсматривает, Элисабет смутилась, и пряжа в её руках запуталась.

— Дай-ка я тебе помогу! — сказал король. — Я могу подержать пряжу.

Король надел моток пряжи себе на руки, и Элисабет, потупив глаза, стала её перематывать; но когда клубок был готов, король потянул за кончик нити и привлек девушку к себе.

— Теперь я тебя никуда не выпущу! — сказал он. — Ты будешь моей королевой, потому что никакой другой, кроме тебя, мне не надо.

Элисабет считалась младшей дочерью герцога, поэтому король мог на ней жениться, и скоро они справили пышную свадьбу.

Они очень любили друг друга, и все было бы хорошо, если бы не дела и заботы, которые отвлекали короля и занимали все его время.

Самая большая напасть — это были войны. Король те и дело уезжал на войну и должен был с кем-то сражаться, а молодая королева обмирала от страха, дожидаясь его возвращения. Не находя себе места, она переходила от окна к окну и, ломая руки, высматривала, не покажется ли он на дороге.

Однажды он так долго не возвращался, что она совсем уверилась в его гибели и плакала и вздыхала целый день не переставая. Весь двор старался её утешить.

Придворные и пели, и играли на лютнях, танцевали и вертелись перед ней, и рассказывали ей длинные истории. Но чем больше они старались, тем отчаяннее она горевала. Она совсем перестала спать и, не в силах уснуть, вставала среди ночи и бродила по длинной галерее вокруг королевского дворца, тщетно вглядываясь в густую тьму. Пока она сиротливо дрогла на холодном ветру, ей вдруг стало так одиноко и бесприютно, как еще никогда не бывало в жизни, и тут она подумала о старшей сестре, о которой совсем не вспоминала уже много-много лет, и нестерпимая тоска переполнила её сердце. Ей казалось, что никто не сможет её утешить лучше родной сестры, и тогда Элисабет прошептала в ночной тьме:

— Анна, Анна, где ты? Приди ко мне!

Но она ничего не услышала в ответ на свой жалкий шепот.

С каждым днем она все худела и бледнела, и в конце концов так заболела, что, глядя на неё, все думали, что она умрет.

Наконец воротился король, живой и здоровый, но было уже поздно, ей ничего не помогало. Каждая кровинка в её теле так пропиталась страхом, что никакая радость не могла его больше развеять. Пока королева неусыпно ждала, она столько ночей провела на ногах, не смыкая глаз, что совсем разучилась спать. И вот теперь лежала с широко открытыми глазами и не могла ни заплакать, ни засмеяться.

Король велел созвать самых лучших докторов со всей страны, и они объявили, что королева останется жить, если она сможет заснуть, но все средства оказались бессильны, и королева не засыпала. В безнадежном отчаянии король молча сидел у её изголовья, а на площади перед дворцом было тесно от народу, и все глядели вверх на её окна. Люди стояли тихо, боясь пошелохнуться, и переговаривались между собой только шепотом. Все ждали, когда объявят одно из двух — либо: «Королева уснула», либо: «Королева умерла!» Все фрейлины и даже доктора были выставлены за дверь, потому что от малейшего вздоха королева испуганно вздрагивала. Король сидел безмолвно и только плакал, но даже это терзало королеву. Его тихие слезы стучали ей в уши, как град по стеклу, и стоило ему чуть шелохнуться, как она вздрагивала, потому что ей чудился топот надвигающегося войска.

Король молча гадал, о чем она думала. Может быть, она и думать больше не может?

Но внезапно она открыла глаза и, устремив взор куда-то вдаль, тихо-тихо прошептала:

— Видишь! Она идет! Она бежит бегом! Она летит!.. Сейчас она будет здесь.

«Это смерть! Она завидела смерть!» — подумал король, и сердце его замерло от горя.

Но в этот миг отворилась дверь, ведущая на галерею, и на пороге показалась простая девушка. Король не посмел выговорить ни слова, он не решился даже подать вошедшей знак, чтобы она не тревожила королеву. На пороге стояла рослая, широкоплечая черноглазая девушка со строгим взором, длинные черные волосы ниспадали ей на спину. Босыми ногами вступила она в королевскую опочивальню и направилась к постели, на которой лежала королева, но едва она переступила через порог, как Элисабет протянула к ней руки.

— Анна! — молвила она тихим голосом и со счастливым лицом поглядела на склонившуюся к ней девушку. — Ты пришла!

Анна же присела на край кровати и положила головку сестры к себе на колени. Она не говорила ни слова и только тихонько поглаживала её по волосам. И тут слабый румянец проступил на щеках молодой королевы. Она опустила длинные ресницы и откинулась на подушку. Она уснула. Много часов король просидел, не смея пошевелиться, и не сводил глаз с обеих женщин, наконец он тихонько встал и вышел из комнаты на балкон. Внизу перед дворцом стояли люди и, запрокинув головы, глядели на верхние окна. Все увидели заплаканное лицо короля и подумали, что прекрасная юная королева все-таки умерла.

Но вдруг… Что это? Король улыбается! Тихонько и осторожно он приложил палец к губам, а другой рукой показал на дверь у себя за спиной.

И тут все поняли, что случилось! Королева не умрет! Королева будет жить! Королева спит!

АННА ВАЛЕНБЕРГ