ПОМПЕРИПОССА С ДЛИННЫМ НОСОМ
Много-много тысяч лет назад жила-была старая колдунья, звали её Помперипосса. Нельзя сказать, что это красивое имя, однако оно гораздо красивее, чем была она сама. У неё были маленькие красные глазки и огромный рот, а во рту только три зуба, руки усыпаны бородавками, а на спине большой горб. Но ужаснее всего был её нос длиной в целый локоть [156]. Можете представить себе, сколько ей нужно было нюхательного табака? Целый фунт на один раз!!
Но денег у Помперипоссы на это хватало, ведь она была ужасно богатая. Жила она одна в маленьком домике в лесу, и домик этот был построен из колбас, ветчины, а вместо кирпичей в нем были конфеты из патоки с миндалем. Вот какая богатая была Помперипосса!
Но ни один человек не смел прийти к ней в гости, даже тролли боялись её — такая она была злая. Стоило кому-нибудь прийти к ней, она тут же превращала его в стол, котел или грифель или еще во что-нибудь. Это была очень опасная ведьма. Но стоило ей кого-нибудь заколдовать, как нос у неё становился еще длиннее, и в этом была её самая большая беда. Такое ей было положено наказание.
Страной, где жила Помперипосса, правил король, а у короля были дети: маленький принц Пипи и маленькая принцесса Фифи.
В один прекрасный день дети прогуливались по парку вместе с придворным маршалом. Этот маршал был до того важный, что на все вопросы отвечал только «ах?» или «ха?».
— Хочу прогуляться по лесу! — сказал принц.
— Ах! — ответил маршал и пошел с детьми в лес. Вскоре они подошли к болоту, и придворный маршал промочил ноги, ведь на ногах у него были шелковые башмаки.
— Ха? — воскликнул он и немедленно пошел назад во дворец, чтобы надеть высокие сапоги.
Но, прежде чем пойти, он приложил палец к носу и сказал:
— Ба!
И это означало:
— Подождите здесь, принц Пипи и принцесса Фифи, я скоро вернусь, мне нужно надеть высокие сапоги?
Но королевские дети этого не поняли и пошли дальше в лес.
Это был тот самый лес, где жила Помперипосса. Все птицы тут же защебетали:
— Не ходите туда?
Но принц Пипи не понимал птичьего языка и сказал сестре:
— Давай отправимся искать приключения. Дома так скучно. Правда, у меня всего шесть эре. А сколько денег у тебя?
— У меня всего один эре, — ответила Фифи, — но зато я умею печь яблоки.
— Будем считать, что ты умеешь готовить. Значит, ты будешь моей поварихой, — решил принц.
И так дети отправились искать приключения в темном лесу. Шли они, шли и набрели на домик Помперипоссы, построенный из колбас, ветчины и конфет из патоки с миндалем.
— Давай поужинаем! — предложил принц Пипи, он ужасно проголодался и отломил от дома целую колбасу.
Тут Помперипосса высунула в окно свой длинный нос и увидела детей.
— Идите сюда? — сразу же позвала она их. — Я — добрая бабушка. Угощу вас блинчиками с вареньем.
Принц Пипи и принцесса Фифи поверили ей и вошли в дом, хотя им было очень страшно.
— Гм… — сказала Помперипосса, глядя на них. — Давненько я не ела гусятники!
Она помахала руками, и принц с принцессой тут же превратились в маленьких белых гусей, которые со страхом уставились друг на друга.
— Придворный маршал! — закричал Пипи, но у него получилось лишь: — Га-га-га!
Ведь теперь он не умел говорить, а мог только гоготать.
— Ай! — воскликнула Помперипосса, схватив себя за нос.
Ведь как только она превратила Пипи и Фифи в гусей, он у неё стал на целый локоть длиннее.
— Так ей и надо! — закричали все птицы в лесу.
— Ну погодите! — разозлилась Помперипосса и погрозила им кулаком. — Я напущу на вас своего волшебного кота!
— Мы полетим за помощью, — пропели птицы и улетели, решив попросить совета у аиста.
Ведь аист — самая умная из всех птиц, каждую зиму он отправляется в Египет изучать иероглифы на пирамидах.
— Сейчас вы поплывете у меня, гусятки мои! — сказала Помперипосса и погнала Пипи и Фифи к воде большой хворостиной. — Это вам полезно, вкуснее будете ведь вечером я вас зажарю.
И она пригнала их к озеру.
— Га-га-га! — плакались они.
Но ничего не поделаешь, пришлось им лезть в холодную воду.
— Вы говорите: «Га-га-га»? — смеялась над ними Помперипосса. — Может, вы хотите сказать: «пирога»?
Заколдованным гусям пришлось есть черных головастиков и мокрую траву, а это вовсе не то же самое, что пироги да блинчики с вареньем.
Помперипосса стояла на берегу, опираясь на свой нос, как на палку, ведь он теперь доставал до земли. Вдруг она услышала в лесу позади себя какой-то шорох й обернулась. Это был придворный маршал. Он сходил домой за ботфортами и теперь, огорченный, искал пропавших королевских детей.
— Ха! — воскликнул он, увидав Помперипоссу. — Ба! — и вынул из ножен длинный меч, чтобы отрубить ей нос.
Но Помперипосса тут же превратила его в старую ворону, которая в страхе принялась прыгать по берегу озера и кричать:
— Кар! Кар! Кар!
— Да, да, каркайте теперь и гогочите! — смеялась довольная Помперипосса. — Никто не сможет теперь снять с вас заклинание, покуда вы не услышите самый ужасный крик на свете, какой можно только вообразить! Потому что от этого крика все, кого я заколдовала, примут свое прежнее обличье, а я сама превращусь в камень. Но я надеюсь, что это случится через несколько миллионов лет… — сказала Помперипосса и запихала в нос целых два фунта нюхательного табака.
— Вот будет здорово! — закричали мелкие пичужки. Они вернулись, а вместе с ними прилетел мудрый аист.
— До чего же вы разозлили меня, — прошипела Помперипосса, — у меня даже нос стал горячий. — И она опустила нос в воду, чтобы охладить его.
Но этого ей ни за что не следовало делать. Потому что в озере жил большой рак, и он не ужинал уже три дня. Голодный рак схватил клешнями длинный нос Помперипоссы. А она закричала ужасно громко и от натуги посинела, как слива. Но рак все равно не выпустил нос.
Тогда Помперипосса закричала еще громче, так что её крик услышали даже в Африке.
— Это самый ужасный крик на свете, какой только можно вообразить, — сказал аист.
И это была чистая правда, ведь птицы не умеют лгать. И что бы ты думал! Вмиг спало колдовство с Пипи и Фифи, маленькие белые гуси снова стали принцем и принцессой. А старая ворона, прыгавшая с карканьем по берегу, превратилась в придворного маршала с орденами, в парике и ботфортах.
— Что? Ба! Прекрасно! — воскликнул он, взял принца Пипи и принцессу Фифи за руки и бросился бежать что было сил через лес во дворец, где их поджидал король. В одной руке он держал розгу вместо скипетра, а в другой — большое яблоко вместо державы. Он был очень сердит из-за того, что дети так долго не возвращались.
— Ба! — сказал придворный маршал, успокаивая короля.
И король сразу же понял, что это означало: «Мы вовсе не виноваты, нас заколдовала Помперипосса». Король растрогался и воткнул розгу маршалу в петлицу, как особо высокую награду. А принцу Пипи и принцессе Фифи он дал по половине яблока.
А Помперипосса превратилась в большой камень. Ты и сейчас можешь его увидеть, если придешь на берег этого озера, правда, теперь он до того оброс мхом и кустарником, что похож на горушку.
А один раз в год, в тот самый день, когда она превратилась в камень, она принимает прежнее обличье. Тогда рак снова впивается ей в нос, и она кричит так ужасно, что эхо отдается в горах. Но в какой день это происходит, знаю только я, и тебе я этого не скажу. Это тебе вовсе ни к чему, ведь тогда твой маленький носик станет таким же длинным, как у Помперипоссы. А ведь ты этого не хочешь, не правда ли?
ЭЛЬСЕ БЕСКОВ
ДЕВОЧКА С ЦВЕТУЩИМИ ВОЛОСАМИ
Жила — была маленькая пастушка, которая сторожила коров в глухом лесу. Звали её Малин, но все в округе называли её Блумме-лина, что значит Лина-Цветолюбица, потому что она без памяти была влюблена в цветы и, возвращаясь из леса со своим стадом, всегда приносила с собой букетик лесных цветов. Маленькая пастушка любила своих коров, и ей хорошо было в большом молчаливом лесу. Лишь одна из всего стада причиняла ей много хлопот. То была телка по имени Бленда. Бленда, как и Малин, была влюблена в цветы, только очень уж чудно, по-дурацки, потому что хватала любые цветы, какие попадались ей по пути. Малин только и было дела — вечно отгонять Бленду от всех красивых лесных бугорков, поросших цветами.
Однажды, когда время подходило к полудню, Малин привела своих коров на солнечную прогалинку, и там они паслись, сонно жуя траву и наслаждаясь обеденным покоем. Малин растянулась на мшистом лесном покрове, чтобы тоже чуточку вздремнуть, но её разбудил слабый жалобный вскрик. Оглядевшись, девочка увидела, что Бленда пасется возле какого-то бугорка, поросшего белыми цветами.
Малин быстро вскочила на ноги и прогнала телку. И тут, к величайшему своему удивлению, она увидала маленькую эльфу [157], которая, обхватив голову руками, сидела на мшистом бугорке и горько плакала.
— Телка дергала тебя за волосы? — спросила Малин.
— Да, она вырвала почти все цветы из моих волос, — пожаловалась эльфа и вытряхнула несколько прядей со стебельками из своих длинных волос.
Но тут же засмеялась и встряхнула головой.
— Но это ничего! — сказала она. — Скоро в волосах вырастут новые цветочки. Вот уже и пошли новые, новые стебельки с листочками!
И тут Малин, к величайшему своему удивлению, увидела, что волосы эльфы и вправду цвели. С той стороны, где паслась корова, виднелись только стебельки, а все остальные волосы были окутаны, словно облачком, мелкими белыми, благоухающими цветами, похожими на астрочки.
— Твои волосы цветут? — спросила Малин.
— Ясное дело, цветут, — ответила эльфа. — Ты даже не представляешь, как это чудесно! Спасибо тебе, что спасла меня от коровы. Я умудрилась заснуть на этом бугорке, после того как протанцевала всю ночь напролет. Если бы не ты, телка, может, съела бы и меня!
Малин в изумлении смотрела на эльфу. Никого красивее она в жизни не видела!
— Как тебя зовут? — спросила она.
— Витблумма — Белоцвета, — ответила эльфа. — Но теперь я хочу отблагодарить тебя за мое спасение. Загадай какое-нибудь желание. Только поскорее, мне пора уходить!
— Хочу волосы, которые цвели бы точь-в-точь, как у тебя, — сказала Малин.
— Хорошее желание, — сказала эльфа.
И, кивнув головкой, исчезла, словно белый лучик в лесной мгле.
Малин стояла, глядя ей вслед. Внезапно голова у неё закружилась от радости.
Корни её волос весело потрескивали, и, не успела она опомниться, как голова её уже покрылась цветами.
— Я цвету, я цвету, — пела она, танцуя на мшистой лесной почве. А цветущие волосы белым облачком окутывали голову девочки.
Но тут прибежала, брыкаясь, Бленда и ткнулась мордой в волосы Малин. Испуганная девочка поспешно отогнала корову и вырезала себе деревянную палку, чтобы держать Бленду на расстоянии.
Когда в тот вечер Малин, веселая и гордая, возвращалась с коровами домой, а вечернее солнце освещало цветы в её волосах, люди таращили на неё глаза, думая, что Лина-Цветолюбица совсем уж не в своем уме и вырядилась как чучело, украсив волосы цветами.
А её хозяйка-крестьянка тотчас же велела ей вытащить весь этот сор из волос, чтобы быть как все люди.
— Не могу, — сказала Малин. — Это мои собственные волосы цветут.
Хозяйка думала сперва, что пастушка шутит, и схватила её за волосы, чтобы стряхнуть цветы. Но, увидев, что девочка сказала правду, испугалась и попросила Малин рассказать, как все произошло.
Малин с радостью рассказала ей обо всем. Она не могла вдоволь наговориться, расписывая, как прекрасна была маленькая эльфа, которая сидела на поросшем мхом бугорке и плакала.
Но крестьянка страшно испугалась.
— Неужто ты не понимаешь, что тебя заколдовали? — спросила она. — И ты уж, верно, вовсе из ума выжила, если загадала такую несусветную глупость! От этих цветущих волос у тебя пойдут одни беды.
Тут хозяйка взяла огромные ножницы, состригла все красивые белые цветочки и выбросила их вместе с остриженными волосами в огонь. Затем причесала мокрым гребнем короткие волосы, которые остались у девочки, и заплела их в две коротенькие тугие косички.
— Ну вот, теперь ты такая, как все люди, — сказала она. — И никому только, пожалуйста, не рассказывай, что случилось с тобой в лесу.
В тот вечер маленькая пастушка плакала, пока не заснула. Опечалилась она так оттого, что лишилась своих цветочков. Но, проснувшись утром, когда всходило солнце, она почувствовала такую же удивительную радость, как и накануне. Вся её крошечная каморка благоухала лесными цветами. Когда же она посмотрелась в осколок зеркала, висевшего на стене, то обнаружила, что волосы её снова в цвету. Косички ночью распустились, и будто настоящий венок из белых астрочек и мелких, нежных, светло-синих колокольчиков обвивал её голову.
«На этот раз никто уже не срежет мои волосы», — подумала Малин.
И, прежде чем выйти на кухню, она взяла большой клетчатый платок и обвязала им волосы.
— Ну вот и ладно, — сказала хозяйка. — Теперь у тебя вполне пристойный вид!
Малин отправилась в лес со своим стадом и, как только углубилась далеко-далеко в лесную чащу, сняла головной платок и встряхнула волосами, чтобы дать цветам подышать и насладиться воздухом и солнечным светом.
Теперь каждый день в лесу был словно праздник для маленькой пастушки. Свежий цветочный аромат струился вслед за ней, куда бы она ни шла, бабочки и пчелы жужжали вокруг неё, и радость постоянно переполняла душу девочки. И коровы заражались радостью маленькой пастушки и становились добры и приветливы, как и она. Даже Бленда стала более обходительна и оставляла в покое цветочки в волосах у Малин.
Но никогда больше не показывалась она в селении с непокрытой головой.
В первый же свой свободный день Малин отправилась домой, на крошечный торп, где жили её родители и маленькие братья с сестрами. Ну и обрадовались же они, когда Малин пришла домой, и все запотели, чтобы она рассказала им, как ей живется на службе у хозяйки.
Но только когда маленькие сестры и братья вечером уснули, сняла Малин головной платок и показала родителям свои цветущие волосы. А потом рассказала им о маленькой эльфе.
Отец с матерью очень удивились. Но если торпарь лишь улыбнулся, глядя на сияющее личико дочери и на её прекрасные цветущие волосы, то жена его, закрыв лицо руками, запричитала:
— Беда-то какая! Нашу маленькую дочку заколдовали!
— Не беспокойся, матушка! — сказала Малин. — Когда я выхожу на люди, я всегда прикрываю волосы платком. Если бы ты только знала, как я счастлива, ты бы так не горевала!
— А как это красиво! — подхватил торпарь. — Если бы ты смогла достать мне семена этих цветочков, я посадил бы их на своем клочке земли.
И он повел Малин к лачуге — показать ей новые цветочные клумбы, которые разбил с южной стороны.
Когда Малин возвращалась обратно в крестьянскую усадьбу, отец, проводив её немного по дороге, сказал:
— Больно молода ты, чтобы служить. Не будь у нас так туго с хлебом, лучше бы ты жила дома и помогала мне в моем садике.
— Я бы тоже очень этого хотела, — ответила Малин. — Но не печалься, батюшка, из-за меня. Мне так хорошо с моими коровами в лесу.
Однажды теплым солнечным днем, когда Малин пришла с коровами к лесному ручью, ей захотелось вдруг вымыть волосы в ручье — освежить цветочки. Встав на колени, она окунула волосы в воду, а потом стала танцевать, чтобы их высушить. Коровы пили воду из ручья и не заметили, что она танцует. И все-таки нашлись две пары глаз, которые удивленно рассматривали девочку. Это были глаза двух мальчиков, которые отправились в лес разыскивать удравшего жеребца. Один мальчик был сыном хозяина усадьбы, другой — сыном кучера.
Сын кучера, удивленно вскрикнув, шагнул было к танцующей девочке, но она тут же скрылась в кустарнике. Когда же мальчики опомнились и пустились следом за ней. Малин была уже далеко.
Сначала мальчики подумали, что увидели лесовицу [158], и когда, спустя некоторое время, они встретили пастушку с клетчатой косынкой на голове, они спросили её, не попадалась ли ей лесовица.
— Нет, не попадалась, — ответила пастушка.
И мальчики пошли дальше.
Когда они вернулись домой с жеребцом, сын кучера рассказал о плясунье-лесовице с цветущими волосами. История эта обошла всю округу. Однако же Сикстен, сын хозяина усадьбы, никому не рассказывал о своем видении, хотя постоянно думал о красивой девочке-плясунье с цветущими волосами.
Молва о плясунье-лесовице летела все дальше и дальше и разукрашивалась, как это часто бывает, все новыми и новыми подробностями. А под конец рассказывали уже о сверкающих зеленых глазах лесовицы и о том, как её украшенный цветами хвост развевался наперегонки с её длинными волосами, когда она отплясывала перед мальчиками, пытаясь заманить их в глухую дремучую чащобу.
Когда слухи об этом дошли до родителей Малин, они и не подумали, что речь идет об их дочери. Жена торпаря со слезами на глазах просила Малин, чтобы она остерегалась злой волшебницы, когда пасет коров на диких лесных пустошах.
А под конец историю о лесовице стали рассказывать я в крестьянской усадьбе, где Малин служила в пастушках. Хозяйка не вымолвила ни слова, однако подозрительно поглядела на пастушку. Когда же они остались одни в доме, она быстрым рывком сорвала платок с головы Малин.
Ну и разозлилась же она, увидев цветы в волосах пастушки.
— Ты навлечешь беду на усадьбу своим колдовством, — сказала она. — Берегись, не то тебя сожгут как ведьму!
— Я ничего не могу поделать со своими волосами, — возразила Малин. — Они все равно цветут, хочу я этого или нет!
— Отправляйся сию минуту в лес и отыщи эту самую эльфу, — приказала пастушке старуха хозяйка. — Может, она освободит тебя от заклятия. И не смей показываться мне на глаза, пока в волосах у тебя останется хотя бы один цветок!
Малин отправилась в лес. Путь был неблизкий, а солнце уже село. Маленькая пастушка шла и думала о том, что, потеряй она свое место, она потеряет и жалованье. А как она радовалась, принося домой, батюшке и матушке, деньги. Нет, надо во что бы то ни стало разыскать эльфу.
Когда же наконец Малин пришла на лесную прогалинку, где встретила эльфу, среди стволов деревьев уже сиял месяц. И в лунном сиянии, словно серебристо-белый туман, плыл и колыхался танец эльфов.
Сидя на поросшем мхом бугорке, Малин любовалась пляской эльфов, такой прекрасной, что девочка почти забыла, зачем сюда явилась. Но потом она вспомнила про свое дело и начала тихонько напевать, как тогда, когда приманивала коров:
Белоцвета, Белоцвета, помнишь ли меня?
Белоцвета милая, приди, вспомни меня!
И вдруг, откуда ни возьмись, из тумана вынырнула маленькая белая тень и направилась к Малин.
— Что тебе надо? — спросила Белоцвета. — У тебя такой печальный голос.
— Я горюю оттого, что не могу больше сохранить в волосах цветы, — пожаловалась Малин.
И она обо всем рассказала эльфе.
— До чего чудные эти люди! — удивилась эльфа. — Никогда нам, эльфам, их не понять!
— Может, тебе под силу сделать мои цветы невидимыми, — попросила Малин. — Тогда бы я смогла их сохранить.
— Это я могу, — пообещала эльфа, — но тогда ты и сама их не увидишь.
— Неважно, — возразила Малин. — Зато я буду по-прежнему радоваться, что волосы мои цветут. Этого у меня никому не отнять.
— Во всяком случае, — объяснила ей эльфа, — один человек на свете сможет увидеть твои цветы.
— Кто же? — спросила Малин.
— Этого я не знаю, — ответила эльфа. — Но помни, что с тем, кто увидит твои цветы-невидимки, ты сможешь обручиться. Только с ним, и больше ни с кем другим.
С этими словами эльфа легонько прикоснулась к волосам Малин и поспешила туда, где плясали другие эльфы.
Пастушка не поняла, что имела в виду эльфа, но на душе у неё стало легко и радостно, когда она возвращалась домой при свете месяца.
Наутро хозяйка увидала, что в пастушкиных волосах нет больше цветов, и осталась очень довольна.
— Гляди только, чтобы не угодить под новое заклятие, — сказала она.
Малин было так хорошо с непокрытой головой без теплого головного платка. И стоило взглянуть на неё, как сразу было видно, что она веселее обычного. Аромат лесных цветов сопровождал её, куда бы она не шла, и словно легкое сияние струилось от её светлых волос. Немало юношей в округе хотели бы жениться на Лине-Цветолюбице, когда она станет взрослой девушкой.
Среди них был и сын хозяина усадьбы, где она служила в пастушках. Малин-то ничего об этом не знала, но матушка его все приметила, а уж эту-то пастушку в невестки она никак не хотела. «Кто его знает, вдруг в ней все еще сидит колдовство», — думала она. И потому хозяйка все круче и резче разговаривала с Малин. А как настала осень и скотину уже не выпускали из хлева, она приставила пастушку к самой трудной и грязной работе, какую только могла придумать. Она думала, что черная работа сделает Малин такой грубой и неуклюжей, что сын не захочет больше и думать о пастушке.
Однако же Малин ходила по усадьбе, погруженная в свои мечты о цветах, и, какую бы работу ни справляла, была все такой же веселой, радостной и вольной. Когда она входила в темный хлев, казалось, от неё исходит еще большее сияние, чем когда она пасла коров в лесу. Она едва замечала неприветливость хозяйки, точь-в-точь как не видела, что взгляд хозяйского сына преследует её всюду, где бы она ни появлялась.
Но всё же Малин тосковала порой о лете и о прохладе зеленого леса.
А как настала весна, хозяйка наняла себе другую пастушку.
— Вот тебе твое жалованье, — сказала она Малин, — Не хочу больше терпеть тебя в доме. Колдовство, поди, ещё сидит в тебе. Ничто тебя не берет — ни работа, ни ругань. Ходишь тут по усадьбе, и вид у тебя такой, будто ты всему миру хозяйка.
Ну и опечалилась же Малин!
— Я старалась справлять свою работу как нельзя лучше, — сказала она.
— Да, работать ты умеешь, — сказала старуха. — Только по тебе ведь никогда не видно, что работа тебе в тягость. Не иначе тут колдовство замешано. Прощай пока.
И Малин вынуждена была уйти.
С тяжелым сердцем отправилась она домой. Трудно будет ей сказать родителям, что ей отказали от места. Они-то думали, что она останется в крестьянской усадьбе по меньшей мере еще два года! И ей казалось позорным то, что пришлось уйти.
Когда же Малин вернулась домой, матушка её была больна и так обрадовалась дочери! Довольна была она и тем, что цветы исчезли из волос Малин, — ведь матушку очень тревожило это непонятное колдовство.
— Теперь я умру спокойно, — говорила она. — Сдается мне, теперь все будет с тобой ладно.
— Нет, матушка, ты не умрешь, — сказала Малин, стараясь как можно лучше обихаживать её.
Позаботилась она и о доме, да и младших сестер и братьев стала приучать к работе. «Так светло и весело в доме, когда тут Малин», — думали они. Да и отец был доволен, что старшая дочь снова с ними. Жаль ему было лишь прекрасных цветочков, которые исчезли из её волос!
Вскоре матушка снова встала на ноги, и тут Малин принялась помогать отцу в садике. Сам-то он не успевал помногу там трудиться из-за весенних полевых работ. Зато Малин работала за двоих. «Просто удивительно, — думал её отец. — Какая у неё легкая рука ко всему, что растет. К чему ни прикоснется, все расцветает!» Вскоре его садик уже пестрел всеми красками, всеми цветами радуги. Садовые и полевые цветы росли там вперемешку, и молва о роскошных, диковинных цветах на бедняцком торпе облетела всю округу.
На торп стали приходить люди и покупать цветы ко всем праздникам и торжествам. Торпаря просили также продавать рассаду. И он думал, что, если так пойдет и дальше, у него в конце концов появятся средства построить теплицу. Об этом он мечтал всю жизнь.
Правда, жене торпаря казалось странным, что Малин не желает сидеть чинно и шить, как другие девочки. Малин бы только копаться в земле. И жене торпаря казалось, что уж больно много растет у них цветов; ни к чему это, лучше бы выращивать побольше овощей. Но, когда она увидела, сколько денег приносят эти цветы, обрадовалась и она!
Хозяйка помещичьей усадьбы также услыхала о том, что на лесном торпе есть прекрасный сад. И вот однажды она поехала туда вместе с сыном — купить немного цветов. Ей так надоели чопорные цветы в господском саду.
Когда они приехали на лесной тори, Малин как раз садовничала. Сбросив с себя грубый передник, она вышла к господам и поклонилась.
Пока торпарь показывал хозяйке цветочные грядки, Сикстен удивленно смотрел на Малин.
— Какие красивые цветы у тебя в волосах! — сказал он.
Испуганно схватившись за голову, Малин быстро убежала в горницу.
— Дай мне какой-нибудь платок, милая матушка! — попросила она.
— Да, это разумно! — похвалила её мать. — В платке ты будешь выглядеть куда опрятней при господах.
Малин обвязала волосы платком, вышла из дому и снова принялась за работу.
Сикстен же между тем все думал о девочке с цветущими волосами. Где он видел её?
И вдруг он вспомнил лесовицу, которая плясала прошлым летом у ручья в глухом лесу. Это наверняка была та самая девочка! Он подошел к Малин, желая потолковать с нею, но она так низко наклонила голову, что он не мог видеть её лица. И что бы он ни говорил, кроме «да» и «нет» ничего добиться от неё он не смог.
Когда господа собирались уже ехать и хозяйка прощалась со своим торпарем, она обронила несколько ласковых слов о том, как удачно все получилось, какие чудесные он выращивает цветы.
— Это все заслуга моей девочки, — сказал осчастливленный торпарь. — У неё такая легкая рука!
Стоит ей сунуть щепку в землю, как тотчас же вырастает цветок. Ну чистое колдовство, да и только!
Малин страшно испугалась, услышав слова отца. <А если госпожа и её сын и вправду подумают, что я умею колдовать», — подумала она. Ведь молодой господин так чудно глядел на неё, да и он видел её цветочки в волосах. Что, если он расскажет об этом матери! Может, они поймут: это она, Малин, плясала тогда у ручья в лесу! Тогда сочтут, что она и есть та самая лесовица, и прогонят её с отцовского торпа.
Садовничая, Малин даже чуточку всплакнула. Но тут, сияя от радости, появился её отец и рассказал, что хозяйка обещала помочь ему раздобыть стекло для теплиц. И тогда Малин утерла слезы и тоже обрадовалась.
Сикстен не мог забыть красивую девочку с цветами в волосах и частенько находил для себя дела на торпе. Но ему редко удавалось заметить даже тень Малин, потому что стоило ей увидеть, как он идет, и она тотчас же пряталась.
Он уговорил матушку взять дочь торпаря на службу в господскую усадьбу. Однако же, когда госпожа предложила это торпарю, он ответил, что без Малин ему не справиться. Ведь все цветы на торпе растут только благодаря ей.
«Неужто мне не перемолвиться с девочкой хоть словечком?»- подумал Сикстен. И вот, встретив однажды на дороге неподалеку от торпа точильщика, он обменялся с ним платьем и хорошенько заплатил ему за то, что тот на минутку одолжил ему точильный камень.
Когда он явился на торп, Малин вместе с младшими братьями и сестрами собирала яблоки со старой, поросшей мхом яблони на дворе у дома. Солнце освещало цветочки в её волосах, и Сикстен думал, что прекрасней этой картины он ничего не видел.
— Не нужно ли вам что-нибудь наточить? — спросил он.
— Нет, отец сам точит ножи и ножницы. Но отдохни малость и выпей стакан молока, — сказала Малин, подойдя к точильщику.
И тогда он тихим голосом сказал:
— Не бойся меня, Лина, и не убегай. Ведь я не желаю тебе зла. Ответь мне только на один вопрос. Это ты плясала прошлым летом у ручья в глухом лесу?
— Да, — дрожа ответила Малин. — Но никакая я не лесовица. Я плясала только для того, чтобы высохли волосы.
— У тебя такие красивые цветочки в волосах, — сказал Сикстен. — Откуда они у тебя?
— Как ты можешь видеть мои цветочки? — спросила Малин. — Ведь эльфа сделала их невидимыми.
— Какая эльфа? — удивился Сикстен.
— Я не смею говорить тебе об этом, — призналась Малин. — Если я скажу, ты тоже подумаешь, что я — заколдована.
— Расскажи мне обо всем, — попросил Сикстен. — Меня тебе бояться нечего.
И тут Малин рассказала ему обо всем. А когда она упомянула о том, что эльфа сказала, будто её цветочки останутся невидимы для всех, кроме одного, Сикстен воскликнул:
— Это, верно, речь шла обо мне!
— О тебе? — переспросила Малин.
— Да, ведь только я их вижу, — сказал Сикстен. — И потому ты должна обручиться только со мной. Неужто ты этого не понимаешь?
Да, Малин это понимала. Но она понимала также не то, что никогда сыну помещика не жениться на дочери торпаря. И если Сикстен поведет об этом речь со своими родителями, они наверняка прогонят торпаря и его семью с торпа. И тогда конец всем отцовским радостям. Не будет у них ни цветов, ни новых теплиц, ни оранжереи, о которых он мечтал. Поэтому Малин попросила Сикстена, чтобы он подождал и не говорил о ней с родителями. Сикстен обещал.
Назавтра Малин сказала отцу с матерью, что она хочет поискать себе новое место на зиму. На дворе ведь уже осень, а какая же работа для неё зимой в саду. Родители пытались уговорить её остаться. Но все было напрасно. Уложила она свои платья в маленький узелок и отправилась в путь. Стоял прекрасный осенний день, и деревья сверкали золотом. Малин подумала, что ей все равно придется пройти через лес, где она прошлым летом пасла коров. Что, если удастся еще раз увидеть Белоцвету!
Подойдя к прогалинке в лесу, она остановилась и огляделась.
— Прощай, милая Белоцвета. Ухожу куда глаза глядят.
Зашелестели тут желтые листья березы, и оттуда высунулась голова маленькой эльфы.
— Куда ты идешь? — спросила она. — Будешь искать того, кто может увидеть твои цветочки?
— Его я уже нашла, — сказала Малин. — Оттого-то я и отправляюсь странствовать по белу свету.
— Да, люди такие странные! — снова сказала Белоцвета. — Никогда нам, эльфам, не понять людей!
Малин попыталась объяснить Белоцвете, почему ей теперь нужно уйти из дому.
— Там в дуплистом пне есть золото и серебро, — внезапно произнесла эльфа. — Люди любят золото. Может, твой отец сможет откупить торп за это золото.
Подбежав к старому дуплистому пню, эльфа стала сгребать листву, прикрывавшую дупло. И к своему великому удивлению, Малин увидела, что в дупле засверкало и золото и серебро.
— Оно лежит здесь уже давным-давно, со времен бабушки моей прабабушки. Оно попало сюда во время одной из войн, которые время от времени ведут люди. И тогда они кое-что здесь спрятали. Теперь ты можешь все это взять.
Малин страшно обрадовалась:
— Спасибо тебе, Белоцвета! Я готова плясать от счастья!
И вместе с Белоцветой они радостно пустились в пляс. И плясали до тех пор, пока Белоцвета снова не исчезла в березовой листве.
Малин захватила с собой из дупла столько золота и серебра, сколько смогла унести, и пошла домой к отцу. Он вернулся с ней обратно в лес и захватил остаток клада в свой заплечный мешок. Потом отец отправился в господскую усадьбу и спросил, не может ли он откупить торп. И ему, ясное дело, продали торп. И всего лишь часть золота и серебра из его мешка понадобилась на это дело.
Потом торпарь построил новый красивый дом и большую чудесную оранжерею и так благоустроил свой торп, что его просто нельзя было узнать.
Сикстен же приходил туда каждый день и во всем помогал торпарю. А родителям он сказал, что поскольку они желают, чтобы когда-нибудь он стал хозяином усадьбы, то теперь самое время обучиться ему садовничать. А лучшего учителя, чем этот торпарь, ему не найти. Родителям Сикстена показались разумными его речи. И они очень радовались, что он выказал такое рвение. Никогда раньше за ним этого не замечали.
Когда же Сикстен под конец явился рука об руку с Малин к родителям, они тотчас поняли, почему он хотел научиться садовничать. И они иначе и не думали, что Сикстен сделал хороший выбор, хотя невеста была всего-навсего дочерью простого торпаря.
И вот начали готовиться к свадьбе. Малин вся сияла от радости и была так счастлива, так приветлива со всеми. Только одно происшествие чуть не омрачило её счастья в день свадьбы. Когда невесте надо было надевать свадебный наряд, к ней пришла цирюльница с горячими щипцами и хотела уложить её волосы большими буклями, как тогда носили. Тут Малин вскочила и закричала!
— Вы что, ума решились! Хотите сжечь мои цветочки!
Цирюльница от испуга так и выронила горячие щипцы из рук. Они упали на ковер и прожгли там дыру. А цирюльница решила, что Малин не в себе.
Но Малин ласково сказала!
— Прости меня!
И сама надела миртовый венец себе на голову. А невесты красивее Цветолюбицы Лины никто никогда не видел. Но только один жених видел мелкие, нежные, благоухающие цветочки в волосах своей невесты.
КАК ТРОЛЛИХА СТИРАЛА КОРОЛЮ БЕЛЬЕ
Неуютно стало троллям в Большой горе.
Люди стали все сильнее досаждать им. Когда папа-тролль был молодым, на семь миль вокруг не было ни одного человеческого жилья, а теперь на краю леса вырастал один дом за другим, новоселы без устали рубили лес и очищали землю под пашню. Люди вовсе осмелели и подходили все ближе к владениям троллей. Стук топора, дым угольных ям, запах жареной свинины и кофе вокруг маленьких домишек сердили папу-тролля до боли в печенке. Правда, мама-троллиха про себя думала, что пахнет довольно вкусно, но каждый раз, когда папа-тролль говорил про этот запах, она с возмущением восклицала: «Тви-вале!», но в темноте она частенько прокрадывалась к домам понюхать вкусный запах и поглядеть в маленькие оконца: что там делают люди.
К тому же для троллей настала голодная пора. В доброе старое время в лесу было не перечесть волков, медведей и лисиц, и в троллиной горе каждый день угощались медвежьим окороком, котлетами из волчатины, супом из лисьих хвостов, теперь же зверь в лесу повывелся.
Хитрые людишки понаставляли капканы да ловушки. Когда мама-троллиха намедни подкралась к ближайшей овчарне поглядеть, нельзя ли тут запастись чем-нибудь к завтраку, то сама застряла в ловушке, которую люди называют «лисьими ножницами», и чуть не осталась без хвоста! Немудрено, что зверям такое не понравилось, и они подались прочь.
Кабы у людей не было собак то еще можно было бы терпеть, ведь тогда папа-тролль мог бы без труда подобраться к вкусным овечкам, а попробуй тут подберись, когда презлющие псы лают, рычат, хватают тебя за пятки и кусают за хвост! Нет, этого стерпеть было никак нельзя! И тролли потихоньку стали подаваться на север.
И вот в Большой горе остался лишь папа-тролль со своей старухой и сынком, да и они не ушли лишь потому, что папа сильно ушиб спину. Мол, неужто он не может остаться в своей собственной горе, где его семья прожила три тысячи лет! Стоило его старухе завести речь о том, что пора уходить, он приходил в ярость, аж искры от шерсти летели. Время шло, а тролль становился все злее и упрямее, под конец он решил вовсе не выходить из горы, и старухе с мальчонкой пришлось самим добывать еду где придется.
И тут однажды случилось неслыханное: люди начали взрывать гору папы-тролля. Один парень, который жег дрова на уголь неподалеку от Большой горы, решил, что в горе есть медная руда; он позвал других парней, и они принялись сверлить гору. Когда прогремел первый взрыв, папа-тролль до того разъярился, что сам разорвался на мелкие кусочки, которые превратились в кучу камней и хвороста. Остались мама-троллиха и её сын одинокими и бесприютными, ведь в горе они остаться не могли, раз люди задумали взрывать её.
— Пойдем-ка, матушка, в дальние дремучие леса, — сказал сын.
Но троллиха и слышать о том не желала. У неё были свои задумки, давно она затаила мечту, да не смела и намекнуть о ней папе-троллю. Чем больше она принюхивалась к аппетитному запаху кофе и аромату вкусной свинины, чем дольше глядела в окна домов, тем сильнее одолевало её желание жить так же, как люди. И постепенно в её троллином мозгу созрел план.
В полумиле от Большой горы на берегу лесного озера стоял заброшенный домишко. Вот уже шесть лет, как там никто не жил, с тех пор как умер старик, его хозяин. Туда она и решила перебраться с сыном Друлле. Мол, они хорошенько подвяжут хвосты и наденут человеческую одежду. А такой одежды у неё скопилась целая куча — слоняясь в темноте возле домов, она таскала её потихоньку у людей. А самое приятное, что она теперь станет варить кофе и жарить вкусную свининку, ну точно как люди. Но сперва им придется раздобыть такие кругленькие штучки, которые люди называют деньгами, а как это сделать, троллиха знала. В двух милях к северу на хуторе Каменистая Горушка жила женщина, которая зарабатывала на себя и детей, стирая людям белье. Троллиха часами глядела украдкой в окно поварни, где эта женщина стирала, и теперь ей было точно известно, как это делается. Она видела также, как женщина с хутора получала за стирку кругленькие штучки, а после посылала детей в лавку обменять их на кофе, муку и свинину. Глаза у троллихи были зоркие! Она и в лавку заглядывала, подсмотрела, как там нужно себя вести. В большом троллином котле стирать будет куда как удобно, а если посыпать в него щепотку троллиного порошка, белье станет белее снега — трудиться не надо. Ведь недаром она родилась троллихой. Вот как славно они заживут, теперь им не придется больше сидеть в троллиной горе да грызть тощую заячью лапу!
Сын троллихи не привык думать зараз о том, о сём и об этом. Планы матери до того удивили его, что он обхватил голову обеими лапами, не зная, что делать. Но под конец желание есть жареную свинину победило и отогнало прочь все сомнения. И под вечер троллиха с сыном вышли из своей горы. Они надели троллиный котел на шест, чтобы было сподручнее нести его, взвалили на спину узлы с прочими пожитками и отправились к домишке на берегу озера, чтобы зажить, как настоящие люди.
На другой день в сумерках кто-то постучал в кухонное окно на пасторском дворе, и на порог ступила старая безобразная женщина. Платок у неё был надвинут до самых бровей, а руки спрятаны под передник. Она остановилась у дверей и поклонилась.
— Я бедная женщина, — жалобно сказала она, — живу с сыном в лесном домишке, кормиться нам нечем. Не даст ли мне, милостивая госпожа, какое белье постирать?
Случилось, что на пасторском дворе как раз в эту пору была уйма хлопот — ждали гостей издалека, надо было варить пиво, жарить и печь, и пасторша просто не знала, как тут быть с большой стиркой на этой неделе. Кухарка поспешила позвать хозяйку, и тут же порешили, что бедная женщина, которой нужно заработать, постирает белье с пасторской усадьбы и что пасторша сама назначит плату, когда получит белье и поглядит, хорошо ли оно постирано и не порвано ли.
Тут троллиха сама не своя от радости воротилась домой, а на следующее утро, покуда еще не рассвело, привезла с сыном на пасторскую усадьбу выстиранное белье на старой тележке, которую они нашли в сарае возле дома пастора.
Благодаря троллиному порошку, стирка удалась на славу, и пасторша сильно удивилась, получив так быстро все свое белье, белоснежное, сухое. Эта прачка была просто находкой! И как дешево она берет за стирку! Хозяйка сама назначила цену, ведь старуха не умела считать и была до смерти рада любым деньгам.
Пасторша рассказала об этой прачке ленсманше, купчихе и хозяйкам богатых крестьянских домов, и скоро у троллихи от заказов отбоя не было.
Веселые денечки настали для троллей. Кофейник стоял на огне целыми днями, а на сковороде шипела свинина.
От работы им сильно уставать не приходилось. Надо было лишь налить воды в котел, бросить в него порошок да развести огонь. Стоило только положить белье в котел, как оно становилось белее снега, его тут же отжимали и вешали на просушку. Троллихе даже полоскать его не требовалось! Если погода не годилась для сушки, троллиха махала разок-другой своим троллиным передником, что остался у неё с добрых старых времен среди немногих прочих вещиц, и откуда ни возьмись поднимался прекрасный ветер, так что через несколько часов белье высыхало. Они до того разбогатели, что обзавелись лошадью и телегой — возить белье, и Друлле купил себе зеленый галстук в красную крапинку.
Случилось так, что король повелел построить дворец в лесу, чтобы слабая здоровьем королева дышала свежим лесным воздухом, и как только настало лето, королева поселилась в нем с крошкой принцессой, которой было всего несколько месяцев от роду. В один прекрасный день пасторшу навестила гофмейстерша, и хозяйка завела речь о старухе с сыном, мол, они безобразны видом, нелюдимы и до смешного боятся собак, но стирают быстро и до того хорошо и дешево, что теперь дома затевать стирку вовсе не к чему.
Слова пасторши сильно заинтересовали гофмейстершу: она вела все хозяйство короля, для чего ей на весь год выдавали деньги, ей, ясное дело, хотелось сэкономить из них как можно больше для себя. И, когда пасторша уверила её, что этой удивительной прачке можно доверить самое лучшее, самое тонкое белье, что она его не порвет и не испортит, гофмейстерша милостиво заявила, что и она согласна дать бедной женщине заработать.
Можно представить себе, что чего удивились тролли, когда им велели явиться во дворец. Молодой тролль вовсе не обрадовался, ведь он боялся королевских охотничьих собак, но делать было нечего, он надел новый галстук в крапинку, надвинул шапку поглубже на черные космы и поехал во дворец в своей дребезжащей телеге, а после благополучно, без всяких приключений, воротился домой с королевским бельем.
Но, когда троллиха увидела прехорошенькие маленькие платьица принцессы, она чуть не помешалась от восторга. Никогда прежде она не видела таких премиленьких крошечных шелковых пеленочек, таких малюсеньких вышитых распашонок и рубашечек! Она долго стояла, повесив одежду маленькой принцессы на свой длинный крючковатый палец, а после кликнула сына, чтобы он пришел полюбоваться, но сын в таких вещах мало разбирался.
— Послушай-ка, Друлле, такую крошечную одежду и твоему малышу надо будет носить, ну, когда ты женишься, — сказала троллиха, толкнув сына в бок.
— Тви! — воскликнул с горечью сын. — Такая одежда как раз для троллят!
— Для троллят! — завопила троллиха. — Неужто ты собираешься искать невесту троллиной породы, ведь мы теперь почти что настоящие люди? Нет, у тебя будет красивая беленькая жена с золотыми волосами, и дети у вас народятся светловолосые и кудрявые! Баю-бай, баю-бай, — проскрипела старуха, баюкая принцессино белье, словно малое дитя.
— Ах, не выдумывайте, матушка, — сердито прошипел молодой тролль и пнул лапой бочку с водой, — кто это захочет взять меня в мужья?
Но раз троллиха задумала что-то, это крепко засело у неё в голове, и она припрятала несколько маленьких платьев принцессы в свой сундук.
— Ты им отведи глаза-то, когда они станут считать белье! — велела она сыну, когда он собрался везти назад королевское белье. — Ведь хоть немного троллиной смекалки у тебя, поди, еще осталось.
Молодому троллю пришлось повторить заклинание, которое он должен был пробормотать, когда гофмейстерша станет считать белье.
И все шло благополучно. Каждую неделю сын троллихи ездил за грязным бельем во дворец, и каждый раз его мать припрятывала что-нибудь из крошечной одежды принцессы, но когда выстиранное белье возвращали, гофмейстерша ничего не замечала.
Так прошло несколько недель, но вот няня принцессы заявила гофмейстерше, что дорогие маленькие платьица принцессы стали каким-то странным образом пропадать. Видно, их воровал кто-то из дворцовой прислуги, ведь прачки возвращали все в полном порядке.
Подозрение пало на Ингу, совсем молоденькую сиротку, которая чинила белье принцессы, пришивала пуговицы и ленты на крошечную одежду. Как она ни уверяла, что ничего не брала, все было напрасно. Никто, кроме неё, одеждой принцессы не занимался, и, когда в её комнате нашли несколько рубашечек принцессы, которые Инга взяла починить, сочли, что это она виновата, и девушку с позором выгнали из дворца.
В полном отчаянии побрела она по дороге. Она шла куда глаза глядят, лишь бы уйти как можно дальше от дворца и от всех людей, которые считали её воровкой.
Под конец, поздним вечером, Инга пришла к лесному озеру, где стоял домишко троллей. Она подошла к берегу и наклонилась над зеркальной водяной гладью. Как хотелось ей нырнуть глубоко в прохладную, прозрачную воду и никогда больше не видеть людей!
Тут она почувствовала, что кто-то тянет её за юбку, Инга обернулась и увидела безобразную старуху в черном платке. Старуха широко улыбалась, и глаза её глядели ласково на испуганную девушку.
— Ни к чему тебе здесь стоять на холоде поздним вечером, — сказала она скрипучим голосом, — пошли ко мне в дом, там тебе будет уютно и тепло!
Хотя девушка побаивалась этой старухи, но всё же пошла за ней — как-никак приятно, что кто-то тебя ласково зовет к себе домой.
Войдя в дом и увидав парнишку с черными космами, она поняла, что это всего лишь прачка из леса, и перестала бояться. Когда старуха предложила Инге остаться у них и помогать понемножку по хозяйству, та с благодарностью согласилась — больше идти ей было некуда. По правде говоря, старуха с сыном казались ей странными, но ведь они жили в такой глухомани и, видно, одичали, не видя людей, решила она. Они были добры к ней. Инга хотела было помочь старухе стирать, та ей не позволила: мол, руки у девушки слишком нежны и белы для такой работы. Пусть лучше готовит еду, такую, как варят в деревне, и они будут рады и довольны.
И девушка принялась варить крутую кашу и размазню, печь блины и булки, а старуха с сыном ели и похваливали. Она как могла приукрасила дом, прибрала в своей маленькой горнице и в кухне, где спали старуха и её сын, так что у них и в самом деле стало уютнее.
С первого взгляда, когда старуха увидала тоненькую и светловолосую девушку возле блестящего, гладкого, словно зеркало, озера, она решила, что это как раз подходящая невеста её сыну, и сказала ему о том. Молодой тролль не стал слушать мать, но чем дольше он глядел на Ингу, тем больше желал, чтобы слова матери сбылись. Целыми часами мог он сидеть в углу кухни и глядеть, как она хлопочет по хозяйству. Девушке было не по себе, когда его черные глазки безотрывно следили за ней. Инге казалось, что он похож на безобразного пса, который привык к пинкам и скучает по ласке, но ей было бы легче приласкать собаку, чем быть приветливой с этим парнем, к которому она питала отвращение, сама не зная почему. А он изо всех сил старался угодить ей. Не успеет она пожелать чего-либо, как он тут же кидается исполнять её желание. Ей это даже было в тягость.
Гуляя однажды по лесу, она задумалась над тем, что означали странные ужимки и подмигивания старухи.
— Тяжко будет мне жить у них, долго я не выдержу, — решила она. — Но куда мне податься?
И тут нежданно-негаданно повстречался ей на лесной тропинке молодой королевский охотник. Раньше, когда она сидела и шила в дворцовом саду, он заговаривал с ней так весело и обходительно, а теперь, верно, думает, что она воровка. Она поглядела в другую сторону и свернула на другую тропинку. Но юноша нагнал её.
— Здравствуй, фрекен Инга, — сказал он, — я давно ищу тебя, чтобы сказать, что ты вовсе не виновна в том, в чем тебя винили!
Она остановилась, поглядела на него, и на глазах у неё выступили слезы. Стало быть, нашелся все же хоть один-то человек, который верил в её невиновность.
— Пойдем со мной, — продолжал он, — я отведу тебя к своей матушке, а через несколько лет, когда я стану на ноги, мы с тобой поженимся!
Но Инга покачала головой.
— Твоя мать не захочет такую невестку, — сказала она, — ведь я осрамлю тебя, коли ты женишься на мне. Но всё же спасибо, что ты веришь в мою честность!
Молодой охотник хотел удержать её, просил, чтобы она хотя бы сказала, где живет, но Инга никак не согласилась.
— Не ходи за мной, — сказала она и быстро исчезла в лесу.
Молодой тролль по привычке прокрался за девушкой, держась поодаль и спрятавшись за камень, слушал её разговор с молодым охотником. Сильно опечаленный побрел он назад, к своему дому.
Тем временем троллиха вне себя от радости разглядывала платьице принцессы из дорогих кружев, тонких и нежных, как паутинка.
— Глянь-ка на это платьице! — сказала она сыну. — Как ты думаешь, пойдет оно вашей с Ингой малышке?
— Не смей мне говорить больше об этом! — сердито прошипел сын в ответ. — Неужто она захочет взять в мужья такого, как я? Нет, она выберет парня статного и осанистого, в зеленой бархатной шляпе с перьями. Погляди только на мои черные космы, широкую морду да большие, покрытые шерстью лапы! — закричал он и горестно уперся головой в стенку дома, да так сильно, что стена заскрипела.
— Полно, полно! — сказала старуха. — Положись во всем на меня. А сейчас отправляйся-ка поскорее с бельем во дворец да не забудь поколдовать, когда они станут его считать, ведь это платьице я им не собираюсь отдавать!
Тут она положила платье в сундук и захлопнула крышку. Она слышала о том, что во дворце поднялась суматоха из-за пропавшей одежды принцессы, и теперь не смела оставить у себя несколько платьев зараз, но это, самое красивое, не могла не припрятать.
Молодой тролль уехал, и вскоре воротилась Инга.
— Послушай-ка, моя милая, — сказала старуха, умильно склонив голову набок. — Не правда ли, из вас с Друлле вышла бы хорошая парочка?
И, увидев, как испугалась при этом Инга, быстро продолжала:
— Поди-ка сюда, погляди-ка на то, что я тебе покажу.
С таинственным видом она подняла крышку сундука, решив, что уж теперь-то девушка станет сговорчивее.
— Видала ли ты когда-нибудь такую красоту? Вот выйдешь за Друлле, и твои малышки станут носить эти платьица!
— Да ведь это одежда принцессы! — в страхе закричала девушка.
— Ну и что с того! — отвечала старуха, довольная-предовольная. — Как раз подойдет твоим детям.
— Так разве вы не понимаете, матушка, что их нельзя брать, ведь это кража!
— Кража! — разозлилась старуха. — Люди придумали такие странные слова! Надо брать то, что само идет в руки.
— Да неужто вы не знаете, что красть скверно? — с ужасом спросила Инга.
— И слышать не хочу, — прошипела старуха и, метнув на девушку злобный взгляд, вырвала у неё из рук платья и швырнула их в сундук.
От такого сильного рывка подвязанный хвост выскользнул и опустился, а когда троллиха нагнулась над сундуком, девушка его заметила.
Окаменев от страха, Инга опустилась на скамью. А старуха со злостью хлопнула крышкой сундука и пошла к двери, волоча за собой хвост.
— Да смотри, чтобы кофе был готов, когда я ворочусь! — крикнула она в дверях. — Недосуг мне тут толковать с тобой, стирать надобно.
Как только старуха ушла, Инга выскользнула из дома и убежала в лес. Прочь, прочь, подальше от троллей! Как только она могла жить у них так долго! Она все еще дрожала от страха. Всхлипывая, пустилась она бежать по лесу. И тут нежданно-негаданно повстречался ей молодой охотник, который печально бродил по лесу, оттого что Инга покинула его. Но на этот раз девушка не побежала от него прочь, а, вся дрожа, склонила голову ему на плечо и стала бормотать что-то про страшных троллей. Когда же он схватился за меч и спросил, где она видела этих троллей, она опомнилась.
— Нет, нет, не делай им худого, — сказала она. — Они были так добры ко мне, только они одни пожалели меня, бесприютную.
Тогда он снова предложил отвести её к своей матушке, и она на этот раз уже не противилась и согласилась — уж слишком она устала. Мать молодого охотника была женщина умная и добрая. Она сразу поняла, что Ингу надо успокоить, и не стала ни о чем её расспрашивать, уложила в постель и стала ухаживать за девушкой, как за своей дочерью.
Тем временем сын троллихи ехал во дворец в мрачном расположении духа, молодой охотник не выходил у него из головы, и, когда считали белье, он позабыл пробормотать волшебное заклинание. Он лишь тогда очнулся от своих печальных дум, когда гофмейстерша сердито спросила, куда девалось нарядное платьице принцессы. Тут он понял: что-то неладно.
— Не хватает? — спросил он, пытаясь пригладить свои космы. — Так я, верно, забыл его, придется ехать за ним домой.
Когда молодой тролль, проехав две мили, воротился домой, то не застал там ни Инги, ни старой троллихи. Он открыл сундук и стал рыться в нем.
— Кто их знает, — пробормотал тролль, — какой там вещицы они хватились изо всего этого вороха! Пожалуй, нужно взять несколько штук — и таких и сяких.
Он выбрал несколько маленьких кофточек и платьев и отправился назад во дворец. Войдя в королевскую кухню, он достал одно платьице.
— Этого, что ли, недостает? — спросил он.
А когда повариха с удивлением уставилась на него, он наугад вытащил еще несколько платьев.
— Может, какое-нибудь из этих?
Тут повариха подала незаметно знак поваренку, чтобы тот позвал гофмейстершу, которая тут же явилась в кухню. Тролль ничего не замечал, покуда на его плечо не опустилась тяжелая рука. Это подоспела стража, чтобы схватить вора и посадить в башню. Тут только тролль понял, что он попался. Внезапно разъярившись, он пнул одного стража, ударил кулаком другого, да так, что оба отлетели в стороны, потом прыгнул в телегу и покатил так быстро, что только искры летели из-под лошадиных копыт.
Прежде чем они опомнились и бросились догонять его, он уже исчез из виду, и когда всадники прискакали к домишку на берегу озера, он был пуст и заброшен, покосившаяся дверь скрипела, раскачиваясь на ржавых петлях, а висевшее на веревке непросохшее белье развевалось на ветру.
Тем временем во дворце вспомнили про бедную девушку, которую выгнали ни за что, ни про что. Королева раскаялась в своей жестокости и велела отыскать её. Она очень обрадовалась, когда охотник сказал, что он знает, где находится Инга. Королева тут же приказала ему седлать лошадь и скакать за ней. Узнав, что вора нашли и что тролль с троллихой исчезли, Инга от радости тут же поправилась и поспешила отправиться вместе с охотником во дворец.
Королева приняла её с распростертыми объятиями и расцеловала в обе щеки. Все наперебой старались выказать ей свою дружбу. Королева велела девушке рассказать обо всем, что с ней приключилось.
— Я думала взять тебя с собой в город и выучить на придворную даму. Но ты, верно, хочешь выйти замуж за моего охотника? Выбирай сама, — сказала она, выслушав Ингу.
И девушка ответила, что желала бы стать женой охотника. Тогда королева назначила его лесничим и велела построить для них уютный домик на берегу лесного озерца. А избушку троллей сровняли с землей.
Прошло уже больше года, как Инга и охотник поженились. И вот однажды осенним вечером сидели они вдвоем в своем домике и смотрели на малыша, спавшего у Инги на коленях. Малыш был такой красивый! Счастливая Инга улыбнулась ему, и тут за окном послышался тяжкий вздох.
Она повернула голову к окну и увидела, что сквозь стекло на неё таращились мрачные глаза тролля. Инга в страхе закричала, и её муж выбежал поглядеть, нет ли там кого и в самом деле.
— Кто тут? — крикнул он.
Но в ответ ему раздалось лишь завывание ветра. Когда же он собрался войти назад в дом, то увидал: что-то белеет на крыльце. Это был узелок с маленькими настиранными платьями принцессы!
В последний раз дали тролли знать о себе в этих краях. Видно, они подались в дремучие леса, а Инга, вспоминая иногда про троллиху и её сына, все же желала им добра. Мол, пусть себе безбедно живут там и поживают вместе с другими троллями.
ИЗОБРЕТЕНИЕ ДОКТОРА УМНИКУСА
Слыхал ли ты, что есть на свете страна Выкрутасия? В твоем учебнике географии о ней ничего не сказано, ведь она расположена далеко, далеко на краю света, так далеко, что нужно семь раз объехать вокруг Земли, чтобы до неё добраться. Люди в той стране далеко во всем нас обогнали. Все наши мудреные изобретения: телеграф, телефон, граммофон, аэропланы, кино и все такое прочее — в Выкрутасии появились сотни лет назад. Люди до того наловчились придумывать хитроумные машины, что почти все делают машинами.
Сто лет тому назад жил в Выкрутасии один ужасно ученый человек, звали его доктор Умникус. Он был самый ученый и самый мудрый человек во всей стране и славился своими открытиями и изобретениями. Этот доктор был первым советником короля, и жил он в большом доме совсем рядом с королевским дворцом. В этом доме всем приходилось ходить в волшебных тапочках, чтобы не мешать доктору Умникусу, вдоль стен повсюду стояли стеклянные шкафы, а в шкафах длинными рядами выстроились баночки и коробочки, ну прямо как в аптеке. Жена доктора Умникуса умерла, и был у него один-единственный сын Петрус — самый непослушный мальчишка на свете. У доктора голова была битком набита изобретениями, а у Петруса — проказами.
У доктора Умникуса, разумеется, никогда не было времени подумать о Петрусе, у него были дела поважнее, и к тому же Петрусу было строго-настрого запрещено вертеться под ногами и трогать пробирки и машины отца. А Петрусу вовсе и не хотелось ходить, как все в доме, на цыпочках в войлочных тапочках, и поэтому он не сидел дома, а болтался где вздумается.
Когда Петрус начал ходить в школу, учителя просто пришли в отчаяние от его непослушания и упрямства. Они решили рассказать доктору Умникусу, как ведет себя его сын, но у доктора не нашлось времени их выслушать. Когда же они писали Петрусу замечания в дневник, он ухитрялся подсунуть отцу дневник как раз тогда, когда тот был ужасно занят каким-нибудь новым изобретением, и он подписывал дневник, даже не взглянув на замечания.
Хуже всего было то, что непослушание Петруса заразило его товарищей. Через год-другой уже целая компания озорников безобразничала в стране Выкрутасии, и во главе этой компании стоял Петрус.
В один прекрасный день доктор Умникус получил из школы письмо, в котором сообщалось, что Петруса исключили из школы, так как он подавал дурной пример всем своим товарищам. Доктор Умникус очень удивился, огорчился и хотел было задать Петрусу трепку, но мальчик исчез. Дело в том, что Петрус видел, как отцу принесли письмо, и решил спрятаться подобру-поздорову, подождать, покуда доктор займется новым изобретением.
Доктор Умникус, ужасно взволнованный, мерял шагами свой огромный кабинет длиной в сорок метров и с двенадцатью окнами вдоль стены. Он старался придумать, как ему быть с Петрусом, ведь ректор написал, что во всей Выкрутасии не найдется такой школы или такого учителя, которые согласились бы взяться за его воспитание. Доктор заложил руки за спину, в правой руке он держал трость, которой собирался отлупить Петруса, как только тот покажется. А Петрус лежал под одним из больших шкафов и подглядывал за доктором. Он решил, что, как только доктор задумается над одним из своих новых изобретений, можно будет незаметно улизнуть из кабинета.
Пройдя три с половиной раза взад и вперед по кабинету, доктор Умникус ударил себя по лбу: придумал наконец-то! Он изобретет воспитательную машину! И тогда в Выкрутасии не понадобятся больше ни школы, ни учителя. Детей будут запускать в машину, и они будут выходить из неё обученными, без всяких хлопот для учителей и родителей.
Это была гениальная идея, и доктор Умникус бросился к чертежному столу, чтобы набросать проект машины.
Петрус осторожно высунул голову из-под шкафа и собрался было выскользнуть из своего убежища, но тут слуга распахнул двери и объявил:
— Его величество король Выкрутасии!
Лишь один только король мог побеспокоить доктора в любое время дня. Взглянув на растрепанные волосы доктора, король сразу понял, что у него родилась абсолютно новая идея, и начал расспрашивать его.
И доктор Умникус с большим энтузиазмом рассказал королю про свою идею.
— Эта наша с вами беседа, доктор, имеет значение, — заметил король. — Я как раз на днях выслушал так много жалоб на безобразное поведение школьников, скоро в нашей стране Выкрутасии не останется ни одного человека, который согласился бы учить детей.
И король посулил выдать доктору Умникусу сколько угодно денег из государственной казны, чтобы он поскорее осуществил свою идею, ведь время терять было нельзя.
Да, с этим доктор был вполне согласен. Он с головой окунулся в новую работу и в течение нескольких месяцев знать, кроме неё, ничего не хотел. Про Петруса он в это время вовсе позабыл. А Петрус слонялся без дела, в школу ему запретили ходить. Но безобразничать он теперь стал меньше, потому что ужасно заинтересовался воспитательной машиной. Ведь в тысячу раз лучше ходить в школу, чем ждать, что тебя запихнут в машину. Первый раз в жизни он пожалел, что не вел себя в школе как следует, и завидовал своим товарищам, которые продолжали учиться.
И в то же время ему было ужасно любопытно узнать все про эту машину, и он пользовался каждым удобным случаем, чтобы взглянуть на записи и чертежи отца. Надо сказать, что Петрус довольно хорошо в них разбирался, — ведь он выучился кое-чему самостоятельно, когда тайком от отца слонялся по кабинетам и заглядывал в шкафы, где ему строго-настрого было запрещено до чего-либо дотрагиваться.
Вскоре чертежи были готовы, но, прежде чем начать сооружать большую воспитательную машину, доктор сделал маленькую экспериментальную, упрощенную и гораздо меньшего размера. Он запустил в неё пятерых маленьких крольчат, когда через месяц выпустил их, они были совершенно одинаковые и умели выполнять одинаковые штуки. Самое удивительное было то, что, когда их запустили в машину, один из них был целиком белый, один черный и один серый, а когда их выпустили, все пятеро стали пятнистые.
— Это просто великолепно! — сказал король, наблюдая с большим интересом за выскочившими из машины крольчатами. — Подумать только! Вот если бы все мои солдаты были одинакового роста, не такие, как сейчас: один выше, другой ниже, до чего было бы здорово!
К тому же гораздо справедливее, чтобы все люди выглядели одинаково, а то одни красивые, другие уродливые.
И вот доктор Умникус принялся строить большую машину. Она должна была быть гораздо сложнее маленькой, и он взял в помощь опытных инженеров и строителей… И какая же замечательная получилась машина! Хотелось бы мне описать её тебе подробно; но ведь я никогда её не видела, мне только рассказывали о ней, к тому же её построили так давно, да и страна Выкрутасия. лежит так далеко от нас, что выяснить подробности просто невозможно.
Однако мне известно, что снаружи эта машина напоминала обыкновенную школу, хотя окошечки у неё были очень маленькие и расположены высоко от земли. Внутри было много маленьких комнат, абсолютно одинаковых, со стенами, облицованными кафелем. На кафельных плитках были запечатлены подробные правила и расписание на каждый день недели. В каждой комнате имелся будильник, который через каждый час громко выкрикивал, что именно сейчас следовало делать. Если тот, кто жил в комнате, смел ослушаться будильника, его тут же обдавало ледяным душем.
Каждое утро ровно в шесть во всех комнатах раздавался звонок будильника, и как только он переставал звонить, кровати переворачивались и убирались в стену. Тут из пола поднималась ванна, и нужно было быстренько мыться, чтобы тебя опять не окатило холодным душем. Потом из стены выдвигалась полочка с завтраком, которая через полчаса задвигалась обратно. А ровно в семь начинались уроки. Ученик должен был сесть за парту на середине комнаты, и тут граммофон начинал бубнить один и тот же урок, до тех пор, пока ученик не затвердит его и не повторит громко, без запинки. Тогда начинался следующий урок. Ученику задавались также задания по счету и письму. И пока задача не была правильно решена или текст не был написан без единой ошибки, граммофон не переставал повторять одно и то же задание, с короткими промежутками. Каждый день ученики должны были по полчаса заниматься гимнастикой. С потолка спускались канат и трапеция, и граммофон принимался объяснять, какие движения следует делать, а через полчаса гимнастические снаряды убирались в потолок. Два раза в неделю показывались слайды и фильмы. Тут можно было увидеть много интересного, например, как нужно кланяться, как следует двигаться, как держать нож и вилку, когда ешь.
А в положенное время из двери выдвигался в меру горячий обед или ужин. Пока ученик ел, граммофон читал ему назидательные речи и поучительные истории.
Итак, все было очень хорошо продумано. Если ученику было одиноко и хотелось о чем-нибудь поговорить, то в определенное время вечером ему такая возможность предоставлялась. Если он задавал вопрос в трубку, висевшую на стене, потом нажимал кнопку, то граммофон давал ему ответы, иной раз просто замечательные.
В конце дня, когда появлялась ванна, а потом кровать, нужно было поторапливаться, потому что ровно в 9 часов в маленьких комнатках гасли все лампы, часы кричали: «Спокойной ночи!», и граммофон пел вечерний псалом.
Король с восторгом осматривал все эти приспособления, иной раз его сопровождали знатные дамы и господа. Все они задавали ужасно много вопросов:
— А не могут дети простудиться от ледяного душа?
— Конечно нет, — отвечал доктор Умникус, — в каждой комнате есть приспособление, регулирующее влажность, оно всасывает всю излишнюю влагу.
— А что будет, если дети заболеют?
— Это абсолютно исключено, — пояснил доктор, — комнаты очищены от микробов химическим способом, и в потолке имеется маленький стерилизатор, гарантирующий полное отсутствие микробов в воздухе. В этом воздухе микробы не могут существовать. Даже микробы непослушания — самые стойкие из всех микробов, которым подвержены дети, могут жить в нем не более двенадцати часов.
И знатные дамы восторженно улыбались, восхищаясь великолепной машиной.
Доктор Умникус показал им также пылесос, который каждое утро высасывал всю пыль в комнатах, и автомат для чистки одежды; каждую субботу дети складывали грязную одежду в одно его отделение, и тут же из другого отделения она выходила вычищенная. Показал им доктор и автомат для стрижки волос, похожий на кресло зубного врача. Этот автомат подстригал волосы с такой легкостью, будто чистил картошку.
Спустившись в кухонный этаж, дамы пришли в совершеннейший восторг при виде сервировочного автомата, который раскладывал готовую пищу в баночки, а потом в ячейки для каждой комнаты, для каждого ребенка на целую неделю.
Еда подогревалась автоматически и поступала в определенные часы, каждая баночка к своему школьнику.
Как объяснил доктор Умникус, благодаря безмикробному воздуху, прекрасному граммофонному обучению и отличной организации (ведь машина использовала каждую минуту учебного дня), дети могли успеть за год научиться тому, на что в обычной школе ушло бы пять лет. Таким образом, дети должны были через несколько лет стать вполне благовоспитанными и образованными, машина будет главным средством обучения в Выкрутасии, и эта страна станет самой сверхцивилизованной в мире, если она уже не стала ею.
Король был ужасно доволен, он хлопнул доктора по плечу и сказал, что ему хотелось бы снова стать ребенком и учиться в этой замечательной школе. То же самое сказали все знатные дамы и господа.
Однако детям Выкрутасии, как ни странно, никак не хотелось сидеть в воспитательной машине. Может, это из-за кроликов, которые вылезли оттуда такими пятнистыми, знаю только наверняка, что эта машина наводила на них ужас. Они изо всех сил старались быть послушными и прилежными в школе, надеясь, что тогда им не придется сидеть в машине. Но Петрус был уверен, что его засадят туда, хочет он, того или нет, и ломал голову над тем, как потом удрать оттуда.
И вот машина была готова. Петрусу и его приятелям, самым отчаянным озорникам, предстояло первыми занять 12 мест в машине.
Доктор Умникус сказал, что они должны просидеть там целый год, и лишь после этого можно посмотреть, что из них получилось. А не то опыт не получится, это всё равно что открыть духовку раньше положенного времени, когда печешь бисквит. Ведь бисквитное тесто может сесть как раз тогда, когда поднялось высоко и начало выпекаться. И вот состоялось торжественное открытие машины, с длинными речами, криками «ура!» и оркестром. Каждого из детей проводили в свою комнату, и доктор Умникус запер все двенадцать дверей одним ключом. Потом он спустился вниз, в главное машинное отделение, и пустил машину в ход одним поворотом гаечного ключа. Самое удивительное было то, что все: обучение, укладывание спать и побудка, кормежка, умывание и уборка комнаты и стрижка — включалось при помощи одной-единственной гайки. И сразу в машинном отделении все застучало, завертелось, закрутилось, а доктор Умникус стоял и улыбался, глядя на то, как дружно вцепились друг в друга зубчатые колесики, как слаженно работала машина.
Вот закрылись большие ворота, и люди снова прокричали «ура!» доктору Умникусу и отправились по домам, довольные тем, что эти шалопаи целый год будут в хороших руках, или, как я бы сказала, в хороших машинах.
А Петрус и другие мальчишки сидели каждый за своей партой, каждый в своей комнате, слушали граммофон, решали примеры, писали и делали гимнастические упражнения. А когда пришло время разговаривать с граммофоном, они принялись выкрикивать в трубку такие немыслимые вопросы, что граммофон отвечал невпопад. Ведь на такие странные вопросы ответов у граммофона не было. Но именно это и показалось мальчикам самым забавным из всей программы дня.
Часа через два после того, как мальчики улеглись спать и свет погас, Петрус поднялся с постели, прокрался к двери, освещая путь карманным фонариком, и достал ключ, спрятанный в подкладке пиджака.
За несколько минут он успел открыть все двенадцать дверей, выстроившихся в коридоре в один ряд. И из каждой комнаты вышел на цыпочках заспанный мальчик. Все они спустились вслед за Петрусом вниз по лестнице в кухонный этаж, где Петрус завязал большие узлы с продуктами. Потом он открыл ворота, и они оказались на свободе.
Дело в том, что Петрус тайком сделал оттиски ключей и изготовил их сам. Он решил, что им будет удобнее всего спрятаться в развалинах старого заброшенного замка, расположенного на острове неподалеку от города. Люди там появлялись редко, ходила молва, что там бродят привидения.
Ребята осторожно спустились к берегу, столкнули в воду лодку и поплыли к острову.
И, только очутившись в безопасности в погребе замка, они могли наконец вволю посмеяться.
Петрус заранее привез сюда все, что им могло понадобиться: матрацы, набитые соломой, старые одеяла, кастрюли и дрова. Поначалу им жилось здесь прекрасно. Они купались, рыбачили, варили еду, играли в индейцев и разбойников.
Тем временем в машинном отделении воспитательной машины крутились все колеса и колесики, а граммофон бубнил один и тот же урок, потому что ни один ученик его не повторял, часы отдавали приказы, а ледяной душ то и дело обливал непослушных мальчишек, которых в комнатах вовсе не было, еда выдвигалась из стен и задвигалась нетронутой, кровати раскладывались и убирались. Да, все шло как по маслу, вот только мальчиков там не было.
Через несколько дней еда у мальчиков кончилась, но Петрус и об этом подумал. Он знал, что повариха каждую субботу расставляет миски с едой в ячейки сервировочного автомата. Поэтому он каждую неделю отправлялся туда на лодке, прихватив нескольких ребят, и они забирали еду и ставили в автоматы пустые миски.
— Ну и ну, вот это аппетит! — восклицала повариха. — Все подчистую подъедают, ни одной котлетки, ни ложки каши не оставят. Видно, нехудо чувствуют они себя в этой воспитательной машине.
Ничего не скажешь, весело жилось мальчикам на острове, но время шло, и им такая жизнь потихоньку стала надоедать, иногда им даже хотелось почитать книжки. Правда, несколько книжек про индейцев они с собой прихватили, но их они уже почти выучили наизусть. Они пытались чем-нибудь заняться, чтобы убить время. Ну, например, размалевали друг друга под татуировку и стали походить на настоящих индейцев, законопатили стены и сделали настоящую печь, набрали хворост на дождливое время.
Конечно, переплывать озеро на лодке ночью по пятницам и возвращаться обратно незамеченными, прихватив съестное, было увлекательным приключением, но больше ничего особенно интересного у них не происходило. Досадно было и то, что одежда на них вовсе поизносилась. Из дыр на носках торчали уже и пальцы, и пятки, подошвы ботинок оторвались. Для починки одежды у них было лишь немного шпагата и ржавое шило. Проделают дырочки шилом, протянут сквозь них шпагат, глядишь, дыра на пиджаке или брюках кое-как зашита. Только красивого в этом было мало. Мыла и зубных щеток у них на острове тоже, разумеется, не было. Под конец они стали походить на настоящих дикарей — чумазые от грязи и копоти, загорелые, размалеванные под татуировку, длинноволосые и косматые.
Пока было тепло, ещё куда ни шло, они большей частью бегали нагишом, но когда пришло дождливое время, они стали мерзнуть — ведь рваная одежда почти не грела. И вот однажды вечером, прожив на острове уже семь месяцев, они стали держать военный совет.
Уже двенадцать дней подряд лил дождь, и даже развалины крепости не спасали их. Ребята промокли и озябли, и все им ужасно надоело.
— Поехали домой, — сказал один из них.
— Ну нет уж! — ответил Петрус. — Нас опять засадят в машину на целый год. Тогда уж нам оттуда не выбраться, ведь ключ-то они у нас точно отберут. Пожалуй, нужно вернуться в машину, залезть в свои стойла и переждать дождливое время. Уж пару-то недель всяко можно вытерпеть! А потом снова вернемся сюда, подстриженные, вымытые, в новой одежде, и опять сможем неплохо провести здесь время.
С этим предложением согласились все. Каждому хотелось поспать в настоящей кровати в чистой рубашке, даже для разнообразия послушать, что там будет болтать граммофон. И вот поздней ночью в пятницу двенадцать мальчишек прокрались через кухню в машину. Лодка плыла против ветра, им пришлось грести изо всех сил, и теперь они были сонные и усталые. Каждый из них в чем был рухнул врастяжку на кровать, но Петрус вначале запер все двери, чтобы никто не мог выйти из комнаты и натворить бед. Они спали так крепко, что, когда через час-другой начал звонить будильник, никто из них даже не пошевелился. Кровати перевернулись, но мальчики продолжали спать, лежа на полу, выдвинулась ванна, полил душ, граммофон принялся бубнить, а мальчики продолжали крепко спать, и казалось, ничто на свете не могло их разбудить.
В субботу утром повариха пришла, как обычно, расставить миски со свежей едой в сервировочный автомат. Увидев, что еда за всю предыдущую неделю была не тронута, она ужасно удивилась. Ведь мальчики в пятницу не успели, как всегда, заменить миски.
— Ну и ну! Что же это стряслось с мальчишками, отчего же они ничего не ели? — воскликнула она.
Кухарка тут же позвонила доктору Умникусу и другим родителям. И они примчались без промедления поглядеть, что случилось с их детьми. Явился сюда и король.
— Ничего страшного с ними не могло случиться, — успокоил доктор взволнованных родителей. — У них все время был такой прекрасный аппетит! Они наверняка так растолстели, что вполне могли прожить неделю за счет своего жира.
Тем не менее, они с большим волнением ожидали, когда распахнут двери комнат в машине.
И что же они увидели? Вместо чисто вымытых, хорошо воспитанных мальчиков они увидели на полу размалеванных, оборванных, лохматых, полуголых дикарей, спавших под аккомпанемент граммофона, непрерывно бубнящего один и тот же урок.
Доктор Умникус стоял в комнате Петруса, запустив все пять пальцев в волосы, что означало у него крайнее замешательство. И тут его обдали струи ледяного душа, — ведь начался урок письма, а никто не садился за парту.
— Помогите! Прекратите! — закричал доктор и выбежал в коридор, а стоявший тут же машинист опрометью пустился в машинное отделение и остановил механизм.
Граммофон замолчал, наступила такая необычная тишина, что мальчики тут же проснулись. Заспанные, уставились они на своих родителей и друзей, а те были счастливы, что дети были живы, а не умерли с голоду, как им сказала кухарка.
Мальчишки силились придумать, что бы им сделать, как бы половчее обмануть родителей, как вдруг доктор Умникус воскликнул:
— Я наконец все понял, машина дала задний ход!
Король и все присутствовавшие сразу же догадались, что это было единственно верное объяснение. Вместо того чтобы идти вперед по пути прогресса, машина отбросила бедных мальчиков назад и приблизила к первобытному состоянию.
Подумать только, какое счастье, что машину удалось остановить, прежде чем они дошли до периода людоедства!
Тут родители забрали своих детей домой, начисто оттерли их с мылом, подстригли и велели надеть чистую одежду. А мальчики были послушны, как овцы, и не промолвили ни словечка наперекор, даже когда мыльная вода щипала им глаза. Все же пребывание в машине пошло им на пользу, решили родители. И учителя подумали то же самое, когда дети вернулись в школу. Даже Петрус, которому позволили ходить в школу, пока не починят воспитательную машину, даже неисправимый Петрус вел теперь себя вполне прилично.
А доктор Умникус никак не мог взять в толк, что же все-таки случилось с машиной, отчего она дала задний ход. И так ему пришлось ломать голову над этой загадкой всю свою жизнь, — ведь неисправность в машине найти было нельзя, потому что её не было.
А тем временем эта замечательная машина стояла без употребления, о чем жители Выкрутасии весьма сожалели.
— Ведь раз эта машина сумела принести такую пользу, даже давая задний ход, какое прекрасное дело она бы сделала, если бы шла вперед! — рассуждали они.