ЧЕРНИЧИНКА, КОТОРЫЙ НЕ ЗАХОТЕЛ СТАТЬ ВАРЕНЬЕМ
В лесу было прекрасное летнее утро. Солнечные лучики играли с цветочками и листочками, но не так-то просто было им пробраться сквозь листву и узловатые ветки, чтобы пригреть маленькую скромную линнею, прятавшуюся во мху. Всюду сверкали утренние росинки, а зеленые стебельки травинок блестели после утреннего умывания. Муравьишки уже прилежно работали, а шмели еще не совсем проснулись и, полусонные, барахтались вокруг цветков клевера.
Проще говоря, было чудесное летнее утро той поры, когда землянички, высунувшиеся на своих стебельках, были уже собраны и съедены.
На солнечной прогалине было много черничника, но еще не было видно ни одной спелой ягодки, всюду были только зеленые, чуть-чуть начинавшие синеть.
На самом солнечном месте этой прогалины рос куст, который был больше всех других кустов, и зеленые ягоды на нем тоже были крупнее, чем другие. На верхушке этого большого куста сидела Мама Черничка и думала. Она ведь была мамой столь многих черничек-детишек, что не могла даже их всех сосчитать, а для настоящей мамы это всегда очень хлопотно. Но у неё была другая забота, которая её особенно беспокоила.
Дело было в следующем.
Ровно неделю тому назад она заметила, что именно на её кусте было необыкновенно много зеленых ягод.
Они сидели, тесно-тесно прижавшись друг к другу, и кажется, все были очень хорошо сложены. Этому действительно можно было порадоваться, и потому она произнесла серьезную вдохновляющую речь.
— Мои дорогие дети! — сказала она. — Если я не ошибаюсь, то наш куст в этом году побьет рекорд. Разумеется, очень хорошо, что вас так много, но имеется одна вещь, которая по существу своему является более важной. Вы должны следить за тем, чтобы стать не только крупными, но и синими. Всасывайте в себя как можно больше питания, пусть солнышко светит на вас, а дождевые капли сделают вас блестящими и красивыми.
— А зачем мы должны стать большими и синими? — пропищал самый маленький зеленый шарик, сидевший ниже всех на кусте.
— Разумеется, для того, чтобы нас собрали люди и сварили из нас варенье! Долг каждой чернички — стать вареньем.
На минуту наступило молчание. А потом что-то случилось! Маленький хилый шарик в самом низу закричал так громко, что многие кусты вокруг услышали его:
— Я не хочу быть вареньем! Я не хочу питаться и стать большим и синим, не хочу, чтобы на меня светило солнце. А от глупых дождевых капель я спрячусь!
Наверное, ни одна Мама-Черничка никогда не слышала ничего подобного. Она пыталась уговорить своего непослушного малыша и даже пугала его, но ничто не помогло.
Прошла целая неделя, а маленький негодник по-прежнему был крохотным, в то время как его братья и сестры росли и наливались. Вот так! Поэтому Мама-Черничка все время была очень озабочена. Да к тому же совсем недавно приходила Майя-Лийса из деревни Розенбю — проверяла черничник — и сказала, что через пару недель придет собирать ягоды. Эта прогалинка была секретным черничником Майи-Лийсы, и всем ягодкам очень нравилось быть вареньем для пирогов Майи-Лийсы из Розенбю.
Но что, же будет с этим упрямым малышом? Так он и будет сидеть здесь всю осень один, а когда наступят морозы, замерзнет до смерти?
А зеленый шарик, Черничинка, сидел в самом низу и презрительно смотрел на своих лиловых братьев и сестер.
— Вот хорошо-то мне будет, когда вас всех соберут, — сказал он. — Тогда я стану черничным королем на всей прогалине и буду командовать брусникой, а муравьям запрещу проходить здесь и…
— Ну, тебе скоро все это надоест, — прервала его одна сестренка. — Ты только подумай, как замечательно лежать в большой банке и быть вареньем! Это в тысячу раз лучше, чем быть королем этой прогалины.
Бедная Мама-Черничка, как она расстроилась! Она не слышала щебетания птиц и совсем не радовалась чудесному летнему утру.
Через пару недель черника поспела, и Майя-Лийса пришла с двумя большими корзинами и наполнила их доверху блестящими ягодами. Зеленого малыша она оставила.
— Бедняжка, ты останешься здесь совсем один, — сказала она. — Я уверена, что здесь ты слишком в тени.
И к великому негодованию малыша, она оборвала листья вокруг него, чтобы на него светило солнышко и чтобы дождик сделал его блестящим.
— Через неделю я вернусь и посмотрю, созрел ли ты, — сказала она.
Черничинка не мог больше прятаться от солнца, и не прошло и двух дней, как он стал лиловато-красным. А однажды вечером, когда шел дождь, дождевые капли падали прямо на него, и не было ни одного, хотя бы маленького, листочка, под которым он мог бы спрятаться. Кроме того, он очень проголодался из-за солнцепека, а поэтому жадно всасывал в себя питание, хотя вовсе этого не хотел.
— Ну уж вареньем-то я все равно не буду! — бормотал он.
На следующей неделе пришла Майя-Лийса взглянуть на него.
— Ты все еще очень маленький. Через несколько дней я снова приду, и тогда ты, наверное, совсем созреешь! Будь большим и синим, помни об этом!
Черничинка так разозлился, что готов был лопнуть от злости. Он был зол на Маму-Черничку, на солнце и на тучи на небе. Но больше всего он был зол, конечно, на Майю-Лийсу, которая приходит и распоряжается здесь! Он, Черничинка, не хочет быть вареньем, и он собирается доказать это.
— Что это ты всегда в таком плохом настроении? — спросила его одна старая Муравьиха. — Всё это лето я замечала, что ты не был таким веселым и приятным, как другие ягодки. Почему?
— Эх! — сказал Черничинка.
И он рассказал Муравьихе всё как было. Она была очень умная, эта старая Муравьиха. Она ползала по этой прогалине вперед и назад уже много лет и знала многое такое, чего не знал Черничинка.
«Упрямые дети требуют особого обращения», — подумала она и сделала вид, что надолго и серьезно задумалась.
Наконец она сказала:
— Мы их обманем, ты и я. Тебе не придется быть вареньем, раз ты не хочешь. Однажды летом, несколько лет тому назад, когда ягоды были необыкновенно крупные, Майя-Лийса сказала…
И Муравьиха что-то прошептала Черничинке, а когда они закончили перешептываться, то Черничинка был вне себя от счастья.
— Вот это ты здорово придумала, — сказал он. — Я проведу за нос и Маму-Черничку и Майю-Лийсу!
Й он начал есть с раннего утра до позднего вечера. И с каждым днем он становился все крупнее и синее.
Когда пришла Майя-Лийса, он был величиной со сливу. Она даже всплеснула руками от удивления, а по дороге домой показывала его всем, кого встречала.
Но Черничинка все-таки немножко нервничал. Он ведь точно еще не знал, что собирается с ним делать Майя-Лийса. Муравьиха, правда, заверила его, что он не будет вареньем, если вырастет очень большим.
Дело заключалось в том, что Муравьиха рассказала Черничинке, как однажды летом, когда ягоды черники были необыкновенно крупные, Майя-Лийса сказала, что сделает из ягод вместо варенья черничный компот. А компотом быть гораздо почетнее, чем вареньем. Поэтому Черничинка ел и ел, чтобы стать большим, как слива! Только бы не ошиблась старая Муравьиха!
Но она не ошиблась! Майя-Лийса сказала своей маме, что из такой красивой ягодки нужно обязательно сделать компот. Она немножко поварила его в сахарном сиропе и вылила в маленькую хорошенькую баночку, которую поставила в погребе рядом с банками варенья, в которых были Мама-Черничка и его братья и сестры. Ах, как обрадовалась Мама-Черничка, а все братья и сестры кричали «ура»!
— Ты пришел все-таки, — сказали они.
— Но я же не варенье, — сказал Черничинка. — Я компот. А между вареньем и компотом большая разница.
Мама-Черничка улыбнулась и подумала, что он все-таки очень милый, этот её упрямец.
И уж в этом-то она была права!
ТАГЕ ДАНИЕЛЬССОН
СКАЗКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ СТАРШЕ 18 ЛЕТ
Посвящается
добрейшему нашему папаше —
королю, само существование которого
подтверждает,
что мы живем в сказочной стране
ВСТУПЛЕНИЕ
Взрослые склонны вести себя, как дети: они забавляются автомобилями, карандашами и огнестрельным оружием; они топают ногами, если не получают того, чего им хочется. И, представьте себе, они частенько не доедают того, что положено им на тарелку.
Самое веселое для них времяпрепровождение — рассказывать друг другу сказки: сказки о высокой пенсии для престарелых, об аде и чистилище, о принцах, которые женятся на принцессах, о домовых, троллях, великанах, карликах и простофилях.
Поэтому разве не естественно, что взрослые любят дарить друг другу на Рождество книжки сказок, которые потом читают холодными зимними вечерами, когда дети улягутся спать?
На этот вопрос существует лишь один ответ:
— Конечно, очень естественно!
О СТРАШИЛЕ МАНФРЕДЕ
Жил-был парень двадцати шести лет, которого звали Манфред. Вы не поверите, до чего было его жаль! Жил он у своей мачехи вместе с двумя злыми сводными братьями — Кнутом и Никласом. Кнут и Никлас убегали по вечерам из дому и встречались с девушками. Манфред же никогда не встречался с девушками, потому что, во-первых, ему не разрешали выходить из дому, а во-вторых, лицо его было так уродливо, так изрезано морщинами, что девушки в его сторону даже не глядели. Так и повелось: пока братья наслаждались благами жизни, Манфред сидел дома и выполнял самую грязную домашнюю работу, готовил бутерброды по кулинарным рецептам телевизионной компании и вытряхивал пепельницы.
Но случилось так, что король задумал устроить в замке бал, желая выдать младшую принцессу замуж. Сначала у него дело не клеилось, но потом, по крайней мере, удалось-таки раздобыть подходящих женихов хоть для старших принцесс. Осталась одна младшая. И не в том дело, что трудно было подыскать жениха, которому бы она приглянулась: отнюдь нет, ведь хороша она была, как ясный день, а голова её начинена всякой премудростью, как календарь на целую неделю. Нет, сложность заключалась в том, что сама принцесса была страшно разборчива. Никто ей не нравился, да оно и понятно: если уж ты истратил уйму денег и времени на наряды и образование, то хочешь, по крайней мере, чтоб труды твои не пропали даром.
И вот король устраивает бал, и все самые прекрасные юноши из хороших семейств приглашены в замок. Приглашены были и братья Манфреда, потому что отец их был когда-то кем-то вроде королевского развлекалы, поскольку знал множество веселых историй, которые нравились королю. Когда выписывали пригласительные билеты, произошло недоразумение, и Манфреда тоже пригласили. Сначала Манфред страшно обрадовался, а потом с огорчением подумал: «Ну как же я пойду на бал в замок, ведь я такой урод, и лицо все в морщинах, и платья красивого у меня нет».
А братья еще подлили масла в огонь:
— Ха-ха, Страшила Манфред, куда тебе в замок! Принцесса со смеху умрет, глядя на твои прыщи да морщины!
Ночью Манфред заснуть не мог. Как ему хотелось увидеть прекрасную принцессу! Он тихо всхлипывал, лежа на своей узкой жесткой кровати.
И тут, как передают, внезапно Манфреду явилась фея и шепнула на ухо:
— Бриолин! Бриолин!
Манфред прямо подскочил на кровати. И как он не подумал об этом раньше! В ту ночь жизнь приобрела для него новый смысл. Он с трудом дождался утра.
Едва открылись магазины, Манфред отправился за покупками, вытряхнув из мешочка все медные монетки, которые братья разрешали ему добывать из карманов их брюк, так как боялись, что монетки в пять эре испортят изящную линию бедер. Теперь деньги оказались кстати. Как зачарованный ходил Манфред по сказочной стране торговой рекламы. Он накупил разных кремов, мазей, притираний, смокинг, а также зубную пасту двойного действия (у одних зубы от неё белеют, у других — желтеют). С чувством благодарности к доброй фее раздобыл он также бриолин. И — конец венчает дело — баночку «магических капель Елены Куртис», которые на целых пять часов сглаживают все морщины и прыщи на лице.
Насвистывая веселую песенку, отправился Манфред домой, заперся в своей жалкой каморке и принялся мыться, чиститься, растирать лицо, мазать его кремом, массировать, опрыскиваться одеколоном и одеваться. В семь часов вечера Манфред был готов. Осторожно нанес он «магические капли Елены Куртис» на свое морщинистое, прыщеватое лицо и выждал положенное время. Чудо свершилось!
Все морщины и прыщи исчезли ровно на пять часов!
В королевском замке уже собрались гости. То было блистательное собрание прекрасных дам и кавалеров, но прекраснее всех была, конечно, сама принцесса. Она сияла, как звезда, и сводила с ума всех мужчин.
Манфред вылез из такси, небрежно бросил шоферу две серебряные монетки и легкой, уверенной походкой модно одетого мужчины поднялся по лестнице. Со светской непринужденностью проложил он себе дорогу сквозь толпу гостей, слегка поклонился принцессе и поцеловал ей ручку. Собравшиеся вздрогнули, словно дуновение ветра пронеслось по замку: «Бриолин! Бриолин!»
Сводные братья Манфреда не поверили своим злым глазам. Неужто это их уродливый брат, болван и растяпа? Что за колдовство?! Все эти вопросы можно было прямо-таки прочитать в глазах сводных братьев.
А из глаз Манфреда, словно с неоновой рекламы, струился ответ:
«Пользуясь косметическими средствами, чувствуешь себя уверенным и красивым».
Принцесса, зачарованная блеском стильной прически Манфреда, смотрела на его гладкое, но мужественное лицо, а душа её исходила криком: «Пойду за него, только за него, и ни за кого другого!»
Манфред победоносно улыбался.
Весь вечер они видели только друг друга, ели, пили, танцевали, беседовали и, как все влюбленные в такие минуты, думали о том, чем бы могли заняться, останься они наедине.
Для принцессы и Манфреда время текло незаметно и таяло в розовой дымке счастья. Когда отзвучал последний танец, Манфред махнул рукой на строгий этикет королевского бала и прижался щекой к щеке принцессы. Сделал он это с чувством превосходства мужчины, уверенного в себе, — ведь он применил «Лосьон для бритья с легким запахом овчины и английского трубочного табака».
Манфред испытал чувство пьянящей радости оттого, что судьба наконец-то подарила ему победу после стольких дней поражения. Высвободив левую руку из руки принцессы, он, медленно танцуя вальс, нежно погладил её по волосам.
И тут он бросил взгляд на свои часы марки «Ролекс»- их носят мужчины, которые вершат судьбы мира. И, вздрогнув, остановился. Было двенадцать часов! Манфред почувствовал, как «магические капли Елены Куртис» начинают терять свое действие. Лицо его страшно сморщилось.
Манфред отвернул от принцессы лицо и стал смотреть на кончики своих ботинок. Французские лакированные ботинки для мужчин с узкой ступней. Но ступни Манфреда отнюдь не были узки. Ботинки лопнули по швам.
В дикой панике сбросил Манфред свою дырявую обувь и ринулся вниз по лестнице. Слезы безудержно текли по его морщинистым щекам, и он умчался в ночь.
Принцесса плакала семь дней и семь ночей и грозилась папаше-королю умереть с горя, если ей не вернут возлюбленного.
Король делал все возможное. Тысячи придворных с тем, что осталось от лакированных ботинок, были разосланы в разные стороны на поиски ног, которые заставили лопнуть по швам эти ботинки. Но нигде никаких следов Манфреда! Король приказал объявить розыск Манфреда по радио, по второй программе, потому что уж если ты король, то, естественно, хочешь произвести впечатление короля просвещенного. Но нигде никаких следов Манфреда!
Под конец на поиски Манфреда послали собак из замка. Но Манфред исчез, как будто его на свете не было, потому что всем, кто следит за рекламой, известно: дезодорант «Мум» настолько уничтожает всякие запахи, что даже ищейка не может обнаружить человека, который намажется им, как это предусмотрительно сделал Манфред.
О ДЕВУШКЕ, КОТОРАЯ ХОТЕЛА ПРОСЛАВИТЬСЯ
Жила-была девушка, которая работала на фарфоровой фабрике и которую поэтому звали Фаянс.
Ей постоянно хотелось новых переживаний и увлечений. Фаянс было 17 лет, и она была не замужем.
Фаянс работала на фарфоровой фабрике с восьми утра до четырех часов дня. Каждое утро она вставала в семь, чистила зубы, выпивала стакан грейпфрутового сока и читала «Иллюстрированный журнал». Часами могла она любоваться прекрасными кандидатками на звание «мисс Швеция».
«Вот бы стать «мисс Швеция»! — мечтала Фаянс. — Это тебе не работа на фарфоровой фабрике».
Когда был объявлен очередной конкурс, Фаянс послала свое фото (на этот раз речь шла не о титуле «мисс Швеция», а о звании «мисс Незамужняя»). Фаянс дали бесплатный билет, и она приехала на конкурс, где её со всех сторон обмерили, как водится на таких конкурсах, и включили в список кандидаток. А когда подошел конкурс, «мисс Незамужней» избрали именно Фаянс, и тут ничего удивительного нет, потому что она была прекрасна, словно фарфоровая кукла.
Как всякая «мисс», Фаянс трудилась на благотворительных базарах и официальных приемах с восьми утра до пяти часов дня, а иногда и целыми вечерами. Каждое утро она вставала в семь, чистила зубы, накладывала на лицо косметику, выпивала стакан грейпфрутового сока и читала «Иллюстрированный журнал». Часами могла она любоваться прекрасными манекенщицами.
«Вот бы стать манекенщицей! — мечтала Фаянс. — Это тебе не торговля лотерейными билетами на базаре Красного Креста и не копченая лососина, какую подают в Народном доме».
Однажды к Фаянс пришел какой-то представительный мужчина и спросил её, не хочет ли она стать манекенщицей. Платить ей будут хорошо, а иногда даже позволят оставлять себе платья, которые ей особенно понравятся.
Теперь Фаянс позировала в фотоателье с семи утра до шести часов вечера, а часто также на вечерних показах. Каждое утро она вставала в шесть, чистила зубы, накладывала на лицо косметику, выпивала стакан грейпфрутового сока и читала «Иллюстрированный журнал». Часами, если только у неё было время, могла она любоваться знаменитыми кинозвездами.
«Вот бы стать кинозвездой! — думала Фаянс. — Это тебе не фотоателье, где торчишь целыми днями перед фотоаппаратом, широко расставив ноги, выпятив живот, и непременно улыбаешься».
Однажды вечером некий кинопродюсер пригласил Фаянс на обед в погребок Оперы. Он поклялся, что сделает Фаянс кинозвездой, если она захочет. Конечно, Фаянс захотела.
И вот она получила главную роль в фильме, который предстояло демонстрировать на фестивале в Венеции и которому надлежало поэтому быть особенно прекрасным. Дебют Фаянс стал незабываемым событием для любителей кино. И не только потому, что она была прелестна, как фарфоровая кукла, но и потому, что её постоянное стремление жить весело и увлекательно преображало её чарующее лицо.
За одну ночь Фаянс так прославилась, что журналисты с самого утра добивались по телефону, какой номер обуви она носит, а контракты на новые фильмы посыпались на неё как из рога изобилия.
Теперь Фаянс снималась на киностудиях с шести утра до семи вечера и к тому же участвовала в вечерних и ночных съемках. Каждое утро она вставала в половине пятого, чистила зубы, выпивала стакан грейпфрутового сока и читала «Иллюстрированный журнал».
Часами, если у неё было время, могла она любоваться огромным — на восьми страницах — фоторепортажем о себе: шампанским, за которое платила редакция, бассейном для плавания, который наняла для фотосъемки редакция, мужчинами, которых редакция пригласила, чтобы запечатлеть, как Фаянс их обнимает.
«Вот бы стать такой, как она! — думала Фаянс. — Это тебе не то что сидеть тут в пять утра и попивать грейпфрутовый сок».
О ГУДРУН СПРАВЕДЛИВОЙ
Жила-была девушка, которая никогда не знала настоящей любви и потому всегда стремилась к разводу. Гудрун (девушку звали Гудрун) считала так: «Нет на свете справедливости».
Замуж она вышла за инженера, с которым познакомилась в универмаге «Темно», где продавала домашнюю утварь из пластмассы. Детей у них не было, и оба они работали. Гудрун ежедневно печалилась по поводу всех несправедливостей, которые выпали на её долю в замужестве. Ей приходилось покупать продукты и готовить обед, пришивать пуговицы к мужниной куртке и варить кофе, пока он смотрит телевизор. Все это приходилось делать ей, хотя работа у неё была не менее напряженная, чем у него. И можно согласиться с тем, что это несправедливо: действительно, можно ли считать помощью то, что муж делал кое-какие покупки, откупоривал бутылки и мыл свой автомобиль?
Ну этот развод устроился легко, так как им обоим жилось дома неуютно. В глубине души Гудрун решила, что если она когда-нибудь снова выйдет замуж, то уж тут, по крайней мере, все будет по справедливости.
Однажды, когда она стояла за прилавком в универмаге «Темпо», появился мужчина приятной наружности, который собирался купить унитаз из пластмассы. Он был так смущен, когда уходил со своим унитазом, что Гудрун по-настоящему его полюбила. И когда на другой день он снова пришел и купил совершенно бесполезную вещь — пластмассовый футляр для пары зубных щеток, Гудрун тотчас же поняла символический смысл этой покупки, и ей стало ясно, что чувства их взаимны.
Гудрун и Альбин (его звали Альбин) встречались некоторое время довольно часто, и оба думали о том, как чудесно будет, если они поженятся. Но Гудрун заявила Альбину, что в браке всё должно быть по справедливости. Альбин охотно с ней согласился, потому что он был кроткий и добрый человек.
Настало время, когда Гудрун и Альбин пришли к бургомистру и оба одновременно сказали «да»: ведь Гудрун решила, что, если один из них скажет «да» раньше, это будет несправедливо. И у Альбина в руках был точно такой же букет, как и в руках у Гудрун.
Когда они пришли домой в трехкомнатную квартиру, которая осталась у Гудрун после её первого замужества, Гудрун показала Альбину составленный ею длинный-предлинный список:
Глажение одной рубашки равно уборке двух кроватей.
Приготовление кофе по рецепту телевидения равно сервировке стола на двоих.
Пришивание одной пуговицы равно замене электрической пробки.
Кормление возможного в будущем ребенка равно стирке двух пеленок.
Покупка продуктов к обеду равна опорожнению ведра в мусоропровод.
Стирка одной пары чулок или носков равна очистке всех пепельниц в квартире.
Это и еще многое другое стояло в списке.
— Мы будем жить согласно этому списку, Альбин, — сказала Гудрун, — чтобы все было по справедливости, потому что справедливость — азбука супружества.
— Все будет хорошо, ведь главное — любить друг друга, — сказал Альбин.
Больше он ничего не сказал, потому что говорить больше ему не хотелось.
Так и жили Гудрун и Альбин довольно долгое время: съедали по две картофелины к обеду, выпивали по четыре рюмочки коньяку к кофе субботними вечерами, а потом любили друг друга настолько справедливо, насколько это возможно в ночной тьме.
В один прекрасный день Гудрун сказала:
— Альбин, мне кажется, у меня будет ребенок.
— Тогда, вероятно, будет и у меня, — по привычке ответил Альбии.
Но, понятно, только Гудрун родила ребенка.
Теперь стало ужасно трудно распределять все обязанности по справедливости. Альбин стирал пеленки, пока Гудрун кормила, и здесь проблемы не было. Но в доме, кроме того, оказалось столько работы, что Альбин был вынужден бросить службу. И это было только справедливо, потому что Гудрун тоже пришлось оставить работу. Когда ребенок кричал по ночам, родители просыпались и смотрели на схему, приколотую над кроватью. По нечетным числам ночную вахту от двух до шести нес Альбин, по четным — Гудрун. Когда же в месяце был 31 день, последняя ночь распределялась так, что Альбин дежурил от двух до четырех, а Гудрун — от четырех до шести. На следующее 31-е число порядок менялся на обратный.
Но, благодаря великой доброте и кротости Альбина, все шло своим чередом. Ребенок подрастал и уже начал говорить. Он оказался разумным и справедливым, потому что первое слово, которое он произнес, было «мапа», а второе — «пама».
В один прекрасный день Альбин сказал:
— Хорошо бы этому ребенку еще и сестричку!
— Не смотри на меня так, — ответила Гудрун, — теперь твой черед.
Тут Альбин не выдержал, да к тому же не знал он, как в этом случае быть.
Теперь Гудрун снова стоит за прилавком в «Темпо» и ждет человека, который уж совершенно точно знает, как все устроить по справедливости.
О ТОМ, КАК ЭРИК ЙЁРАНССОН БОРОЛСЯ СО ШВЕДСКИМ ОБЩЕСТВОМ
Эрик Йёранссон — так звали человека, которому пришлось не очень сладко, когда он вырос.
Отец его Хильмер Йёранссон зарабатывал столько денег, что большая их часть уходила на налоги. С годами у Хильмера Йёранссона накапливалось все больше и больше горечи и ненависти к государству и муниципалитету, которые неумолимо применяли свою систему прогрессивного налогообложения к его колоссальным доходам. Таким образом, самые важные для возмужания Эрика годы протекали в атмосфере горечи и ненависти к властям.
Когда Хильмер Йёранссон скончался, в его завещании обнаружили следующий пункт:
«Налоговая политика является причиной того, что у меня совершенно не осталось денег. Между тем за время моей добропорядочной жизни я выплатил государству 4 967 563,9 кроны. Я пользовался благами, предоставляемыми нашим обществом, его больницами, школами, военными казармами и т. д. на общую сумму максимум 1 695 156,85 кроны. Следовательно, остается 3 272 407,05 кроны, которые государство и муниципалитет должны мне и моей семье. Деньги эти я завещаю сыну моему Эрику. Пишу в здравом уме и твердой памяти.
Хильмер Йёранссон».
Эрик, конечно, обрадовался, что получит столько денег, и тотчас же отправился в соответствующее государственное учреждение, чтобы получить их. Но представьте себе удивление этого юного неискушенного существа, когда он и эре ломаного не получил.
Такая неслыханная подлость заставила Эрика пережить глубокий душевный кризис. Последняя воля его отца должна быть выполнена. Государство и муниципалитет узнают, с кем имеют дело!
Эрик стал думать, как бы ему выманить у государства и муниципалитета свои деньги. «Во-первых, — думал он, — я сам должен всю свою жизнь зарабатывать как можно меньше, чтобы налоги с меня были ничтожно малы. В противном случае задолженность общества мне только возрастет. Во-вторых, мне нужно позаботиться о том, чтобы так или сяк сам я неслыханно дорого обошелся государству и муниципалитету. Пусть покряхтят за папашины денежки!»
Эрик, когда отец умер, еще учился в гимназии. Он позаботился о том, чтобы несколько раз остаться на второй год, благодаря чему заработал 9560 крон, которые вырвал у властей в форме заработной платы учителям, школьных пособий и т. д. Так же прилежно вырезал он перочинным ножом дырки в партах, и те много раз пришлось заменять. Снова доход для Эрика в сумме 560 крон.
Когда пришел час сдавать экзамены в университет, он вдруг рьяно взялся за учебу, а так как голова на плечах у него была, то получил отличные оценки. Он рассчитывал, что в университете получит от государства стипендию и полное содержание.
Так оно и вышло. Но прежде того ему пришлось отслужить в армии.
Там Эрик служил на полном иждивении общества. Он съедал огромные порции казенной пищи (еда была невкусная, но ведь надо было проедать папашины денежки). Он был крайне небрежен с казенным имуществом и так отравлял жизнь младшему командному составу, что все, кто с ним имел дело, обратились к правительству с требованием повысить им жалованье — по причине невыносимо тяжелых условий воинской службы. Никогда еще в шведских вооруженных силах не служил солдат, который расстреливал бы вдребезги столько деревянных мишеней, просиживал бы столько штанов и пролеживал бы столько соломенных тюфяков.
Эрик вел тщательный подсчет каждого эре, потраченного на него государством и муниципалитетом. К концу военной службы общество выплатило ему не меньше 260 560,64 кроны из денег покойного Хильмера Йёранссона.
Приближалось время занятий в университете. «Интересно, люди какой профессии обходятся государству и муниципалитету дороже всего?» — думал Эрик.
И сам себе ответил:
— Разумеется, профессора гуманитарных наук, которые всю свою жизнь ведут за счет общества, получая жалованье за так называемую исследовательскую работу и прочее и не создавая для государства и муниципалитета абсолютно никаких материальных ценностей. Решено: стану профессором!