— Не совсем пустые?
— Да, там есть кое-какие интересные мелочи.
— И совершенно случайно вы их обнаружили?
— Ну, как бы да.
— Понятно. Сейчас я всех соберу, — и Ахмат резво побежал по храмам.
Минут через двадцать мы ввели местную власть, науку и одновременно служителей культа в зал Будды, а сами удалились в греческий зал. Всё-таки сидеть лучше, чем стоять. Ждали мы их больше часа. Успели даже обсудить, рассказывать ли об этом чуде света Бахтияру или нет.
— С него будет достаточно и моих рисунков в храме. А то, что находится здесь, культового, религиозного значения не имеет. Мне даже почему-то кажется, что, несмотря на старину, и исторического тоже. Если мы расскажем Бахтияру об этом, то он будет в полном замешательстве. А если увидит — то и в помешательстве.
— Вот этого не надо, — попросила Зубейда.
— Чего не надо?
— Замешательства и помешательства. Достаточно и того, что я в замешательстве и чуть не в помешательстве от увиденного.
— Значит, не говорим?
— Не говорим.
Оглядываясь по сторонам, в греческий зал вошла местная элита с выражениями одновременных восторга и растерянности на лицах.
— Нет слов! Мы поражены! И что вы со всем этим богатством намерены делать? — спросил нас Ахмат.
— Ничего, — ответила Шехерезада. — Оставим вам для сохранения и любования. То, что вы видите, не предметы религии, хотя в чём-то на них и похожи. Но вот красота необыкновенная! Она может быть предметом преклонения. Так что берегите ее. Неплохо было бы сделать и здесь, во дворце красоты, уборку, как вчера там — в храме религии. Только очень осторожно. Предметы очень старые, и от небрежного обращения некоторые могут рассыпаться. Пойдемте, мы покажем вам, как открываются и закрываются двери.
Показали, получили уверения, договорились, что можем приходить сюда полюбоваться с друзьями, и отправились к вдове опять — собираться домой. Хотя что собираться-то? Уже всё было собрано, и жуков не нужно с собой тащить. Проходя через храмовую площадь, я остановился и сказал:
— Вы, пожалуй, идите к вдове за нашими вещами, а я загляну в Храм науки, попрощаюсь с джинном. Встретимся здесь на площади.
Джинна не пришлось даже искать. Его защитная колба стоит на самом видном месте в пустой комнате, на которую мне указали ученики медресе. Прикрыл за собой дверь и постучал костяшками пальцев в стекло. Никакого ответа — не слышит. Достал монету и постучал позвучнее. Выглянул из горловины. Что-то спрашивает. Я показываю знаками, что ничего не слышу. Пришлось ему вылезать наружу в виде благообразного старичка.
— Что тебе опять нужно, хитроумный, но докучливый Сержи-сахеб? Чего тебя так тянет ко мне? До осени терпения не хватает?
— Да вот, понимаешь, какая штука. Мы тут рядом в подземном храме обнаружили три комнатушки, до верха набитые самыми разными смеющимися богами. Твоя работа?
— Комнатушки, говоришь? И притом доверху? Было такое дело, но очень давно. Лет с тысячу тому будет. Владел лампой один чудак. Путешествовать любил и много где побывал и чего повидал. Повелел мне вот такое сделать для него на память о виденном, но чтобы весело было. Я сделал. Доволен он был ужасно. Жил, кстати, этот чудак здесь, в долине.
— А карта Давида?
— Какая карта? Какого Давида?
— Понятно. Значит, карту Давида этот чудак сам состряпал. Карта Давида — это такая штука, по которой веселые комнатушки найти можно.
— A-а, я тут ни при чём. Может, ты хочешь, чтобы я всё убрал, раз хозяина нет?
— Нет-нет! Ни в коем случае! Разве можно такую красоту уничтожать? Так здорово у тебя получилось! Пусть люди любуются!
— Плохо не делаю, — самодовольно заявил джинн.
— Но вот тысяча лет — это всё-таки очень много для сохранности красоты. Там некоторые предметы совсем обветшали. Подновил бы.
— Ну, это несложно. Загляну как-нибудь — освежу. Всё, что ли?
— Всё.
— Суетливый же ты однако, хитроумный Сержи-сахеб. И всё не для себя. Прощай. До осени, — и растворился в воздухе.
На площади меня уже ждут. Вазир Ахмат проводил нас до самого выхода во внешний мир. Погрузились на корабль и в середине следующего дня прибыли в Багдад. Когда Багдад уже показался в виду, Ахмед сказал:
— Не знаю, как ты, а мне уже пора бы вернуться в Питер. Уже два дня прогулял на работе. Ничего не скажут, но всё же как-то неудобно. Сегодня уж ладно, но завтра утром я уйду.
— Тогда и я с тобой. Ты вот что скажи. Почему ты так держишься за жилконтору?
— Сам не знаю. Всё-таки, наверное, где-то я человек прошлого и привычки. Трудно объяснить. Мир наш питерский, советский и российский — это наш родной мир. Несмотря на все его издержки. Не знаю. Пойдем-ка скажем всем, что вечером встречаемся у меня.
Ахмед, Али-Баба и Зубейда отправились с корабля прямо в лавку, а я решил занести свои рисунки Бахтияру-хаджи.
— Очень, очень интересно, — произнес он, разглядывая рисунки. В самом деле — арамейский храм. Вы рисунки мне оставите?
— Конечно, но вот жука вашего я не могу вернуть. Так уж получилось. Хранители у храма теперь есть, и они упросили оставить жуков им в качестве реликвии. Мы не смогли им отказать.
— Ну и хорошо. Так, наверное, и надо.
На том и расстались. Придя домой, я сразу же подвергся решительному нападению.
— Это безобразие! Сколько времени вас обоих дома нет! Бабушка всего два раза мне куклу заводила. Вчера вечером и сегодня утром. Я не могу так долго терпеть!
— Ладно, ладно, Джамиля! Чтобы ты не расстраивалась, я заведу тебе куклу два раза подряд.
— Вот это очень правильно, Сержи-сахеб. Как же это называется? Дед как-то говорил. Ага, вспомнила! Искупление вины. Вот Зубейда домой вернется — пусть тоже два раза искупляет. Или искупывает? — и когда уходила, насмотревшись на танцующую куклу, сказала сама себе:
— Удачный сегодня будет денек.
Зубейда вернулась не просто так. Распахивала двери, а Ахмед и Али-Баба тащили за ней большой горшок с роскошным розовым кустом. Поставили его на террасе около двери в комнату Зубейды.
— Вот, пожалуйста, приходим в лавку — а там это стоит. Приказчики говорят, что куст приволокли игроки на Зубейду. Втащили в лавку и попросили передать Зубейде. Заявили, что ты разрешил. Было такое?
— Было, Ахмед, — спрашивали, можно ли сделать девушке что-нибудь приятное? Я разрешил.
— Тогда всё в порядке. А то в Багдаде с подарками чужим женщинам очень строго. Можно большие неприятности на свою голову накачать.
Вечернее пиршество ознаменовалось небольшой дискуссией по поводу того, можно ли наш поход считать приключением.
— Какое же это приключение, если ни трудностей, ни опасностей не было? — горячится Синдбад.
— Синдбад, трудности и опасности не есть единственная суть приключения, — пытается разъяснить ему Шехерезада. — Суть приключения — интересность, необычность.
— Тогда скажи: вот если на меня ночью на улице нападут грабители, то это приключение? Интересности-то тут нет никакой.
Шехерезада задумалась.
— Пожалуй, тоже приключение. Обычным делом грабеж не назовешь. Знаешь что, Синдбад, не дури мне и другим голову! Считай приключением хоть любую драку. А для меня приключение — всё, что заставляет сердце замирать, хоть от опасности, хоть от восторга. Второе предпочтительнее. Давайте я лучше вам какую-нибудь историю расскажу. Хотите про сметливого башмачника?
— Нет, про башмачника не надо, — отказался Аладдин. — Ведь нам теперь поклоняются, как богам. Расскажи что-нибудь божественное.
— Божественное? Божественное всегда скучно. Там шутки неуместны. За них можно и плетей отведать. Нет, не буду рассказывать про божественное, — и вдруг громко рассмеялась, словно вспомнила что-то свое, связанное с богами.
Когда расходились, Шехерезеда отозвала меня в сторонку.
— Мне нужна твоя помощь, Серж. Только вот не знаю, как начать.
— Напомнить мохнатому божеству о танцевальном долге?
— Вот-вот, именно. О танцевальном долге. С тобой, Серж, очень легко разговаривать. Ты без слов всё понимаешь.
— Какое время тебя устроит? Может быть, завтра после полудня на поляне?
— Давай завтра от полудня и часа два-три.
— Лодку достанешь?
— Конечно.
— Если что-то не сложится, то и послезавтра после полудня. Вдруг я его на месте завтра не застану.
— Хорошо. Спасибо.
Шехерезада чмокнула меня в щеку и ушла.
Утром мы с Ахмедом проводили Зубейду до лавки. Присели на дорожку, выпили чайку. Я поцеловал свое сокровище в лобик, носик, губки, ушко, шейку, и мы с Ахмедом нырнули в базарную толпу.
— Слушай, Ахмед, давай заглянем на минутку к старьевщикам. Вдруг опять что-нибудь интересное обнаружится.
— Давай зайдем.
Интересное обнаружилось. Везет мне что-то последнее время на старое барахло. Великолепная арабская астролябия[33]. Чего на ней только нет! Капитан будет в восторге.
Прибыв в Дом, мы разделились. Ахмед натянул рабочий комбинезон и отправился в свою жилконтору, а я поднялся к себе домой. Правда, ненадолго. Оставил астролябию и перенесся в Римскую империю.
Как бы на девочек не натолкнуться! А то сразу будет не уйти. Не выходя из леса, двинулся к саду и, само собой, по закону подлости вместо Габора наткнулся на Антогору! Лежит на скамейке с закрытыми глазами и шевелит губами.
— Можешь не подкрадываться. Я тебя уже больше минуты слышу, — говорит она, раскрывая глаза.
— Я и не подкрадываюсь, — отвечаю я, целуя ее в щеку. — Ты что тут делаешь?
— Пытаюсь сосредоточиться. Пробую считать в уме.
— Получается?
— Получается. Надолго, Сергей?
— Думал, что минут на пять по делам.
— Да ты что! Разве так можно?
— А что делать? Обстоятельства заставляют. Но я без вас очень скучаю.
Помрачневшая было Антогора заулыбалась.
— Умеешь, Сергей, сказать приятное. Нам без вас тоже не очень весело.