— Ну, нет, так нет, — отступился Жан. — Пойду за свой стол. Если Охота не возражает, то ее первым кавалером в танцах буду я. Вы мне подайте сигнал. А?
Охота благосклонно кивнула. Да и как не кивнуть. Жан — человек приятный и предупредительный. Да и пострадал в драке, благородно защищая честь той же Охоты.
— Когда это мы себя или тебя позорили? — вкрадчиво, въедливо и ехидно поинтересовалась Охота, когда Жан удалился.
— Хоть бы нас спросил, — поддакнула Ферида.
— Дорогие мои, бесценные амазоночки! — начал отбиваться я. — Вы не представляете, какое счастье быть в вашем обществе. Таланты ваши велики, а достоинства безграничны.
Амазоночки блаженно заулыбались на мою подкупающую лесть. От души же. Сами знают. А я тем временем продолжил:
— Но именно потому, что я вас бесконечно люблю, включая отсутствующую Антогору, я и не желал бы вам несчастья залезть на эту сцену.
— Почему это?
— Вот посмотрите представление, увидите, как танцуют здешние девушки, и тогда всё поймете.
— Ладно, посмотрим, чем это ты хочешь нас обидеть или запугать. Налей нам этого чудо-вина.
Я поднял руку и мгновенно подскочил официант с книжкой меню. Заказали сыр, салат и котлеты в соусе с картофелем. Девочки впервые встретились с картошечкой в Париже. Понравилась и жареная, и отварная, а сейчас попробуют и пюре.
Оркестр начал что-то тихо наигрывать, но танцевать никто не спешит. Звон ножей, вилок и бокалов. Ужин — есть ужин. Святое дело! Постепенно характерные звуки, сопровождающие прием пищи затихают, а музыка становится громче. Жан сидит вдалеке лицом к нам и время от времени бросает заинтересованный взгляд в нашу сторону. Вот и первые пары прокружились на небольшой танцевальной площадке. Заиграли фокстрот. Охота встает, бросает взгляд в сторону Жана и идет к площадке. Жан вскакивает и устремляется туда же. Ферида вопросительно взглядывает на меня и мы пробираемся между столиков вслед за Охотой. Сидящие вокруг танцевальной площадки внимательно и благожелательно следят за нашими танцевальными стараниями.
— Хорошо здесь, — с некоторым томлением говорит Охота, возвратившись обратно.
— Дальше будет еще лучше, — обещает ей Жан. — Требую, чтобы меня обнадежили хотя бы еще одним танцем.
— Конечно, Жан, — смеется Охота, указывая на синяк у того под глазом, — вы это без сомнения заслужили. Я позову вас.
Желающих потанцевать с девушками оказалось много. К чести Охоты и Фериды нужно сказать, что никому из кавалеров не было оказано предпочтения. С каждым танцевали только раз. Так что обиженных претендентов не наблюдалось. Последний танец, как и обещано Охотой был отдан Жану. После чего оркестранты поднялись и растворились в кулуарах кабаре.
Краем глаза я заметил, как к столику Жана подошла какая-то элегантная женщина лет сорока в сопровождении пожилого мужчины. Заговорили с ним, кивая в нашу сторону. Он вроде бы с чем-то согласился и те ушли.
Начался концерт. Песни разные и приятные. Аплодисменты хорошие. Но нельзя сказать, что внимание всех приковано к сцене. Все ждут танцевальной части, и она вот-вот начнется, ибо вскоре прозвучала и последняя песня.
Вся публика обратилась к сцене. Нельзя сказать, что замерла в ожидании. Неразборчивый гул голосов не прекратился, но настолько сдержан и ровен, что чувствуется всеобщее напряжение. Двинулся занавес. Послышались первые ноты музыкального вихря. Феерия зажглась!
Феерия. До ужаса затертое слово, но ничем другим представление в «Мулен Руж» по достоинству охарактеризовать не удается. Даже при богатстве русского языка. Все превосходные степени уже были когда-то и кем-то использованы. Девочки сидят затаив дыхание и с чуть приоткрытыми от изумления ртами наблюдают за открывшейся перед ними неповторимо красочной картиной безудержного движения, сопровождаемого музыкальной бурей.
Сцены оперетт, переработанные почти до неузнаваемости национальные танцы, имитации балета и еще что-то совсем непонятное, неизвестное, но привлекающее и будоражащее. Это нужно видеть и слышать.
Канкан! Это чудо конца девятнадцатого века так и не стареет, а, похоже, наливается всё новыми и новыми красками. А танцовщицы и танцоры? Это тоже стремительная, чертовски стремительная и при этом живая песня без слов. Глаза девочек прикованы к их движениям, а руки отбивают ритм канкана по столу.
В разгар представления, улучив момент перерыва между номерами, когда конферансье о чём-то треплется с публикой, Жан подводит к нашему столику ту элегантную женщину, которую я уже ранее приметил около него.
— Люсьена Ваньи, — представляет ее Жан. — Люсьена одна из владельцев и руководителей «Мулен Руж». Хочет с вами познакомиться и поговорить. Если вы не против, то я ее с вами оставлю.
— Мы не против, — отвечаю я, представляя нас всех и указывая на свободный стул, — но какой может быть разговор в такой обстановке, когда и самого себя с трудом слышишь?
— Я не спешу, — очаровательно улыбаясь, произнесла Люсьена, — и можем побеседовать в перерывах между номерами. А если что, то у меня и свой кабинет есть.
Чувствуется в этой даме парижский шарм — если и не врожденный, то уместно приобретенный. Но мне что-то становится несколько беспокойно. Понятно, что подкатила она к нам неспроста и интерес ее вовсе не во всех нас. Во всяком случае, не во мне. Учитывая характер заведения и ее положение в нём, будет охмурять девочек? Посмотрев на их восторженные лица сейчас, это очень легко, казалось бы, сделать. На самом деле не очень-то легко, но не в этом дело. Нельзя допустить, чтобы кто-то заронил им в души хотя бы призрак возможности другой жизни, нежели та, которая есть у них сейчас. Несмотря на воспитанное мужество, у них на редкость тонкие души. Они будут молчать и молча мучиться иллюзиями. Нельзя этого допустить в нашей неформальной, сказочной семье. Путешествие в Париж для них праздник. Пусть только праздником, о котором можно вспомнить, и останется.
— Что ж, если так, то давайте попробуем побеседовать в перерывах. Раз вы здесь руководитель, Люсьена, то в чём состоит ваше руководство?
— На мне сценическая часть. Всё, что касается балета и кордебалета.
— Поня-ятно, — протянул я и тут оркестр заиграл чардаш. Я нагнулся к уху Люсьены и почти что прокричал:
— Давайте лучше пройдем в ваш кабинет и спокойно поговорим, а девушки пусть наслаждаются представлением.
Похоже, ей это не очень понравилось, но после секундного размышления всё же кивнула и стала подниматься со стула. Я тоже встал. Охота удивленно и вопросительно взглянула на меня. Я успокаивающе подмигнул, и она опять впилась глазами в сцену.
Кабинет неплохой. Просторный и аккуратный. Мягкие кресла, диван, большой письменный стол для работы и маленький, низкий столик для приватных бесед с креслами вокруг него. Вот в эти кресла мы и погрузились. Интересная особа. Не красавица, но приятна и, кажется, весьма не глупа. Как-то необычно внимательно прислушивается к моим словам.
— Кофе или вино? — поинтересовалась хозяйка кабинета.
— Ни то, ни другое. Если можно, то черный чай с каплей сахара, но чай покрепче.
Люсьена распорядилась насчет моего чая и сухого вина для себя. Доставили вмиг. Железный порядок в заведении!
— Так чем мы вас заинтересовали, Люсьена? — спросил я в лоб, помешивая ложечкой в чашке.
— Ну, как же не заинтересоваться таким событием даже простому парижскому обывателю, а мне уж и подавно любопытно, — с улыбкой произнесла дама, выкапывая с нижней полки столика газету «Фигаро» с «романом» о бальной драке в «Ритце».
— Это понятно, но интуиция подсказывает, что это не весь ваш интерес.
Моя собеседница задумалась и вдруг ушла в сторону от предмета.
— В газете написано, что вы приехали из Рима. Но ваша речь, Серж, не характерна для Италии. Я бы сказала, что вы вовсе не итальянец, а русский.
— Сдаюсь! Вы меня раскрыли, — рассмеялся я. — Правда, это не такая уж ужасная тайна. Наверное, и ваша тайна тоже невелика.
— Моя тайна? Какая тайна?
— Полноте, Люсьена, хорошо уловить тонкость произношения речи, характерную для национальности, может только носитель этой речи. Или бывший носитель. Подозреваю, что вы происхождением оттуда же, откуда и я.
А имя ваше вовсе не Люсьена Ваньи, а, скажем, Людмила Иванова.
Мадам заметно вздрогнула, но мгновенно взяла себя в руки.
— А вы проницательны. Сергей? Да?
— Да.
— Я давно случаем покинула Россию. Уже лет двадцать прошло. С тех пор так там и не была ни разу. Нева, мосты, Невский проспект, Летний сад, подруги детства и юности… Такое не забывается. А в Париже, и вообще во Франции, очень много осевших здесь вроде меня русских.
— Как понимаю, вы из Петербурга. Если не секрет, то где именно вы жили?
— У Ломоносовского моста на Фонтанке. Как раз напротив Баранки, а потом на Сергиевской улице, — тяжело вздохнув, ответила совладелица «Мулен Руж».
— Понятно. Но, может быть, вернемся к вашему интересу к нашей компании?
— Что ж, давайте вернемся, раз вы на этом настаиваете. Мне бы хотелось поговорить с вашими спутницами.
— Вполне законное желание, но говорить придется со мной. Я за них отвечаю перед семьей, и они не станут беседовать с вами без моего согласия.
— Даже так? Однако они ведь совершеннолетние и могут говорить с кем захотят.
— Люсьена, я вам определенно симпатизирую, и мне не доставляет удовольствия отказывать вам. Но девочки росли в редкой среде воспитания. Они добры, доверчивы, отзывчивы и их нужно защищать. Вместе с тем, они послушны и, если им сказано не отвечать на вопросы незнакомых людей, то они с вами разговаривать не будут. Понимаете?
— Отчасти. Значит, вы диктуете им судьбу?
— Вот и видно, что поняли вы меня только отчасти. Никто судьбы по своему разумению им не диктует. Но они многого не знают о мире, в котором сейчас находятся, и мое дело — не дать им сделать ошибку по неведению. Теперь понимаете? Вы ведь и сами, Люсьена наверняка, впервые попав в Париж, наделали уйму досадных ошибок, каких при нынешнем разумении и опыте никогда не сделали бы.