– Сержи-сахеб, а чего ты такой голый? Зубейда ограбила? Ну, я ей задам! Хотя нет, вон твои штаны позади тебя лежат.
Подлетает мать Джамили. Смеясь и отводя от меня глаза, хватает дочь.
– Сержи-сахеб, меня опять уносят! Да вы что, сговорились все, что ли? Каждый день одно и то же…, — доносится уже откуда-то издалека.
Полить некому. Так что моюсь одной рукой, в другой держа кувшин. Хорошо хоть, что вчера Ахмед снабдил меня безопасной бритвой. Скребусь. Вроде ничего рожица в мутном зеркальце. В меру смазливая, в меру мужественная, а вообще-то ничего особо примечательного. За что она меня любит? Загадка. Семнадцать лет, как заметила Шехи? Или восемнадцать? Сам как-то стесняюсь спросить. Наверное, всё же не больше. Почти крайний срок девичества на Востоке.
Прибыл завтрак, а с ним и гость.
– Сегодня я позавтракаю с вами, — говорит Ахмед, — поговорим заодно о некоторых делах в наше отсутствие.
Все трое расселись и принялись вкушать.
– Я, собственно, больше по поводу Зубейды. Неизвестно, сколько мы будем отсутствовать, а ей нужно будет чем-то время занять. Гюльнара, конечно, может ее чем-нибудь загрузить по дому, но для молодой девушки это скучно. Али-Баба вчера хорошую мысль подал. А, Зубейда? Не хочешь торговлей тканями заняться или фарфором? Интересно, весело и время незаметно летит.
– Спасибо, Ахмед-ага. Я подумала. Наверное, интересно. Но я ведь не умею торговать. Да и этим обычно мужчины занимаются. Как смотреть на нас будут? Что скажут?
– Да пусть говорят, что хотят. Поговорят и перестанут. Мы убедились ведь, что чувство красоты у тебя есть, и при этом изрядное.
– Вот-вот, — поддержал я, — взять, скажем, торговлю тканями. Что может подсказать торговец-мужчина женщине о ткани на платье, которая была бы ей к лицу? Ничего. А ты можешь, и со стороны женщин к тебе будет больше доверия. Тем более что у тебя теперь есть новый друг — Али-Баба. Он как начальник тебе поможет, научит. Ну что — попробуем?
– Как скажете, Сержи-сахеб.
– Ну вот, опять то же самое. А свои-то желания у тебя есть?
– Я согласна. А вдруг не получится?
– Вот и хорошо. Всё у тебя получится, Зубейда,— Ахмед поднялся, — собирайся, и пойдем учиться продавать ткани и ковры. А ты, Серж, чем займешься? Не забудь, что днем мы уезжаем.
– Не знаю, пойду прогуляюсь. Потом зайду к вам в лавку. Оттуда и двинемся.
Захватил мешок со своей отстиранной, отглаженной джинсой и зашел попрощаться с Гюльнарой-ханум.
– Очень благодарен вам, Гюльнара-ханум, за кров и пищу.
– Да что там, Сержи-сахеб. Мы всегда вам рады. Ахмед сказал, что угловая комната навсегда ваша. А за Зубейдой я присмотрю. Не беспокойтесь. Очень хорошая девушка, — помолчала и, вздохнув, добавила: — Мы с Ахмедом встретились почти сорок лет назад. Он и тогда был взрослым мальчишкой. Таким и остался до сих пор — старый мальчишка. А я так и не могу привыкнуть к его внезапным появлениям и исчезновениям. Хотя и ни о чём не жалею. С ним интересно и покойно, когда он здесь. Вы ведь, Сержи-сахеб, тоже оттуда, куда он исчезает? Конечно же, оттуда. И характер у вас похожий. Почему-то думаю, что Зубейда тоже ни о чём жалеть не будет. Возвращайтесь. Здесь всегда вас ждут.
Бреду потихоньку к базару и размышляю. Почему-то во всех мирах, которые я посетил, нас — пришельцев — воспринимают одинаково. Как сказала Гюльнара-ханум: "С ним интересно и покойно". Несмотря на сумасбродства. Наш Дом отобрал схожих по характеру, морали людей? Как это ему, Дому, а, вернее — Генриху Швейцеру, удалось?
Теперь я начинаю понимать, почему там, у себя в Питере, мы обречены на самоизоляцию. Это вовсе не только ради свободы перемещений. А потому, что создали в другом мире то, что больше нигде повторять нельзя. Во всяком случае, по нашим собственным моральным принципам. Зубейда — это хотя мне и очень дорогое, но еще не неповторимое, хотя может им стать. А вот семья Ахмеда — уже то неповторимое, которое нельзя множить. Думаю, что если Ахмед почувствует, что его время на исходе, то он уйдет сюда насовсем. А что касается меня, то всё-таки Багдад — это не мой мир. Чёрт, а что может помешать перетащить Зубейду в свой мир? С ее согласия, разумеется. Надо же, какая мыслишка любопытная проскочила!
Шумит и суетится восточный базар. Карманные деньги, которыми меня обеспечил Ахмед, так все и не потрачены. Бренчат и оттягивают карман. Интересно, а то чудное вишневое платье Зубейды, которое я назвал парадным, уже было у нее или куплено на деньги Ахмеда? Тащить монеты с собой в Питер не стоит. Стало быть, надо спустить всё здесь. А на что? Кого это я пытаюсь надуть таким вопросом? Когда ясно заранее, на что — на подарки. Причем и известно кому.
Так, где тут европейцы? Вон они, держатся особнячком. Чего это они на меня с таким интересом уставились? Ну да, конечно — физиономия европейская, а штаны турецкие. А вот и лавка венецианского купца. Торговец очень похож на персону с портрета руки Леонардо. Зеркала? Пожалуйста. Ого! Настенное стоит двадцать золотых динаров. Это нам не по карману. А ручное? Да-да, вон то — овальное. Четыре? Это нам подходит — беру! Очень даже миленькое, чистое зеркало в изящной оправе. И низенький ларчик для него. В мешок! Куда дальше?
Вспоминаю о китайском фарфоре в одной из лавок Ахмеда. Пробираюсь к ней сквозь базарную толчею. Приказчик узнает меня. Дружелюбно здороваемся. Как же его зовут? Ага, вспомнил.
– Мустафа, покажи, пожалуйста, китайские статуэтки. Все, какие есть.
– Люди, животные или растения? Их много всяких, Сержи-сахеб.
Смотри-ка, и он меня по имени знает! Хотя в прошлый раз Ахмед нас не знакомил.
– А вот об этом-то я как раз и не подумал. Пожалуй, люди.
– Таких в этот раз привезли немного, и все женщины.
– Давай всех их и посмотрим.
Мустафа вытаскивает изделия из разных углов. Некоторые приходится распаковывать. Помогаю расставить их на одном из сундуков и начинаю рассматривать. Разные. Есть грубоватые, а есть и тщательно сделанные. Одна сразу привлекает внимание. Большая фигурка девушки — наверное, сантиметров тридцать пять в высоту. Идеальная, тонкая работа! Складки одежды. Гармонично подобранный, сочный колорит. Изящная поза и жест рук. Тончайшие пальчики и нежнейшие цветочки. Тщательно прорисованные мельчайшие детали лица совсем вроде бы не китаянки. Или китаянки, похожей то ли на индианку, то ли на персиянку. Слегка подрумяненные щечки. И во всём вместе что-то неуловимо похожее на Зубейду. Восхитительно!
– Вот эту возьму. Сколько?
– Полтора динара.
Высыпаю на сундук всю наличность.
– Давай считать, Мустафа, хватит ли?
– Хватит, и еще останется. Вот один золотой динар есть, и серебром отсчитаем остальное. Вот это остается.
– Понимаешь, Мустафа, мне еще нужен гребень. Лучше из слоновой кости и красивый. Этого хватит?
– Должно хватить.
Статуэтка завертывается в ткань, потом в циновку и укладывается в специально для нее сплетенную корзиночку. Мустафа объясняет, как добраться до изделий из кости.
Гребней и гребешков просто завались. Из слоновой кости тоже немало. Объясняю торговцу, для кого гребень и показываю, сколько есть денег. Оказывается, на такие деньги можно получить даже набор резных гребней из слоновой кости. Выбираю. Вот набор из пяти предметов разного размера и частоты зубьев. Недурно, недурно — беру. Всё! Пустой. Можно идти в лавку к Ахмеду.
Смотри-ка ты — у Зубейды уже клиент. Вернее, клиентка. Первая? Стоят у полок с пестрыми тканями и, вытащив концы нескольких рулонов, что-то оживленно вполголоса обсуждают. Али-Баба с помощниками внимательно за ними наблюдают из-за прилавка. Какой-то мужик в богатом халате с унылым видом сидит в сторонке и пялится на Зубейду. Наверное, он кошелек клиентки и скучает уже давно. Не хочу мешать и, скинув в нужном месте башмаки, тихо проскальзываю во внутреннее помещение. Ахмед тут.
– Что это ты набрал, — наблюдая за выгружаемыми свертками, подозрительно спрашивает он.
– Наши подарки для Зубейды.
– Наши?
– А ты как думал? Деньги-то твои. Да и вообще — ты меня втянул в рабовладение и теперь думаешь в стороне остаться? Дудки! Последствия делим по справедливости. Мне радости — тебе траты.
– Ну-ну. Видел, что там творится? Зубейда прямо слёту уже вторую покупательницу обрабатывает.
– И как?
– Предыдущая модница пришла купить головной платок, а ушла с ним и еще с материей на три платья, — со смехом говорит Ахмед.
– Ты знаешь, Ахмед, у меня в моем мире хорошая доля в модельном, пошивочном деле. Если что, можешь советоваться. Тут же можно так развернуться! А если наладить обмен опытом между мирами? Модник — он всегда и везде модник.
– Что-то ты городишь про обмен опытом между мирами? Обмен опытом хорош при личном ознакомлении, а не по переписке или с чужих слов
– Видимо ты, Ахмед, не до конца меня понял. Что, например, мешает нам ту же Зубейду в два приема перекинуть отсюда в мой мир, а потом вернуть обратно. Вот тебе и личный обмен опытом. В моем мире есть чему поучиться. Я уж не говорю о нас самих.
– Знаешь, в этом что-то есть. Заманчиво. И новые приключения притом, — тут у него загорелись глаза. — Подумаем. А вот насчет Зубейды, то я тебя насквозь вижу. Уж очень это смахивает на переманивание кадров. Вот она возьмет и не захочет сюда возвращаться. Жулик! Из молодых, да ранний! Ай-ай-ай, старого Ахмеда решил вокруг пальца обвести!
Нашу пикировку прервало появление в комнате Зубейды и Али-Бабы. Зубейда довольно улыбается.
– Ее и учить ничему не надо, — заявляет Али-Баба. — Покупатели-женщины — это ее стихия и талант. Тут скорее нам есть чему поучиться. Только вряд ли. Я послушал, о чём они говорят. Мне бы такое никогда и в голову не пришло. Чтобы понять женщину, нужно самому быть женщиной. Давно нам надо было это усвоить и брать женщин на работу. Плевать на всякие торговые традиции, если они делу мешают. Пожалуй, надо присмотреть еще одну такую работницу.