Ма Лян взял кисть, вскрикнул от радости и проснулся.
«Какой хороший сон мне приснился, — подумал юноша, — жаль, что это только сон!»
Он открыл глаза. Уже рассветало, и Ма Лян увидел, что на его старом дырявом одеяле лежит та самая кисть, что ему приснилась. Юноша вскочил. Он сорвал с окна бумагу, положил её перед собой, потом наскоблил со стенок очага немного сажи, развёл её водой и обмакнул кисть.
«Нарисую сороку, приносящую счастье», — решил Ма Лян.
И он стал рисовать сороку с чёрными крыльями, белыми боками и длинным хвостом. А когда он вывел последнее пёрышко, случилось то, чего он совсем не ожидал. Нарисованная сорока завертела хвостом, расправила крылья и, крикнув Ма Ляну на прощанье — ча-ча! — вылетела в раскрытую дверь.
«Вот какая это кисть! — подумал Ма Лян, — она и вправду волшебная! Попробую нарисовать цветок, он-то никуда не улетит».
Ма Лян нарисовал тонкий, длинный стебель с узорчатыми листьями и большим полураскрывшимся цветком ириса. Вдруг цветок развернул лепестки, и в лачуге чудесно запахло. Юноша побоялся, что нежный ирис увянет, и посадил его в землю перед своей лачугой. Когда Ма Лян осторожно присыпал землёй тонкие корешки растения, из соседней фанзы, горько плача, вышла старая женщина.
Ма Лян поднял голову и спросил, о чём она плачет.
— У меня разбился последний горшок, — ответила женщина, — теперь мне не в чем сварить суп.
— Это не такая большая беда, — весело сказал Ма Лян и быстро нарисовал волшебной кистью на пороге её фанзы три глиняных горшка.
Горшки вышли красивые, блестящие, и когда Ма Лян щёлкнул по ним ногтем, они звонко загудели. Женщина засмеялась от радости, подхватила горшки и скрылась за дверью своей фанзы.
С тех пор не бывало дня, чтобы к Ма Ляну не приходил кто-нибудь из бедняков. Одному надо было соху, другому — рыболовную сеть, третьему — мотыгу, четвёртому — корчагу для засолки овощей, детям хотелось игрушек, девушкам — красивый гребень в волосы. И каждый уходил от художника весёлый, унося что ему было нужно.
Однажды поздно ночью Ма Лян возвращался из соседнего явления, где помогал богатому крестьянину строить новую фанзу. До его лачуги было уже недалеко. Он шёл и думал, как хорошо будет сейчас лечь и крепко заснуть.
Вдруг из покосившейся хижины, мимо которой он как раз проходил, послышался стон. Ма Лян остановился и прислушался. Стон повторился. Юноша открыл дверь и вошёл. Он знал, кто тут живёт. Это был старый батрак Чу, всю свою жизнь гнувший хребет на помещичьих полях. Теперь, когда он стал слаб и болен, он оказался никому не нужным. В хижине ничего не было, кроме рваной циновки, на которой лежал больной.
— Что с тобой, Чу? — участливо спросил Ма Лян.
— Умираю, — слабым голосом ответил старик. — Хотелось бы только дождаться утра, чтобы ещё хоть раз увидеть зарю. Но рассвет далёк, а смерть совсем близка.
— Не горюй, — сказал Ма Лян, — поверь мне, заря придёт раньше, чем смерть.
Но старик только покачал головой.
Тогда Ма Лян вынул кисть и стал рисовать на стене хижины. Вдруг на стену лёг розовый отблеск восходящего солнца. И дедушка Чу увидел далёкие горы в утренней дымке, озеро с притихшей водой, белые лотосы у его берегов.
Старый батрак так много и тяжело работал, что у него не хватало ни сил, ни времени оглядываться по сторонам, — всегда он видел перед собой только чужую землю, которую надо рыхлить тяжёлой мотыгой, или камни, которые надо разбивать, чтобы вымостить дорогу к приезду императорского чиновника.
Чу приподнялся на локте.
— Сынок Ма Лян, как ты узнал? Это озеро и эти горы я видел, когда был ребёнком. С тех пор мне казалось, что нет места на свете красивее. Ты вернул мне детство, и смерть ушла далеко-далеко. Смотри, заря встала такая ясная, верно, день будет солнечный и погожий.
Чу улыбнулся совсем по-молодому, приподнялся ещё выше, легко вздохнул и умер. Сразу в хижине стало темно. Только тоненький фитилёк потрескивал, догорая в светильнике.
Ма Лян закрыл глаза старому батраку и тихо вышел. Пошатываясь от усталости, он побрёл в свою лачугу досыпать короткий остаток ночи.
А наутро к Ма Ляну пришла беда.
Нет изгороди, через которую не проникал бы ветер! Весть по о чудесном мастерстве Ма Ляна дошла до ушей помещика, итожил в той же деревне. Он велел слугам схватить художника и привести к нему.
— Напрасно твои слуги тащили меня, — сказал помещику Ма Лян, — я ведь всем рисую, когда меня просят. Нарисовал бы и тебе. Чего тебе не хватает? Моя кисть мигом исполнит твоё желание.
Помещик расстелил перед художником кусок шёлка и сказал:
— Первым делом нарисуй мне позолоченную плётку с семью хвостами. Правда, есть у меня, на страх слугам, старая пятихвостка, но мне она не нравится, да и бьёт она не больно.
Ма Лян с детства рос среди бедняков и сам был бедняк. Много раз он слышал, что у богачей злое сердце и чёрные мысли. Но Ма Лян был чист душой, и ему не верилось, что это правда. А теперь он будто подержал на ладони злое сердце помещика и с отвращением отшатнулся.
— Я никогда ничего тебе не нарисую! — крикнул Ма Лян. — Даже не пошевельну для тебя кистью!
Помещик очень рассердился и приказал запереть Ма Ляна в пустом амбаре. Три дня юноше не давали ни пить, ни есть. А на четвёртый день к вечеру вдруг ударил мороз, выпал снег и покрыл всё кругом толстой белой пеленой. Богач подумал: «Если за три дни голод не заставил Ма Ляна быть послушным, то уж холод наверняка сделает его сговорчивым».
Одевшись потеплее, помещик пошёл к амбару. Смотрит — сквозь щель в двери на белый снег падает красная полоска, будто от пламени, да и пахнет чем-то вкусным. Помещик приложил к щёлке глаз, видит — в амбаре ярко пылает очаг, а Ма Лян сидит перед огнём и ест горячие лепёшки. Очень удивился помещик — откуда всё это у Ма Ляна! А чему тут было удивляться? — Зндь Ма Лян не расставался со своей волшебной кистью, вот он и нарисовал себе очаг, чтобы не замёрзнуть, и лепёшки, чтобы поесть.
Пока помещик подглядывал в щёлку, Ма Лян покончил с едой, и ему захотелось пить. Недолго думая, он взял кисть и нарисовал на полу амбара чашку с чаем. Густой душистый пар поднялся от чашки, и Ма Лян начал пить маленькими глотками.
«Собачий сын! — разгневанно подумал помещик. — Себе рисует, а для меня и кисточкой шевельнуть не хочет. За это он достоин самой лютой казни!»
Помещик громко закричал, призывая слуг, а когда слуги сбежались, приказал открыть дверь и убить непокорного художника. Пока слуги возились, открывая большой замок и отодвигая ржавый засов, помещик от нетерпения топал ногами. Но вот дверь растворилась и злой богач вместе со слугами вбежал в амбар. Однако художника там уже не было, лишь у восточной стены стояла лестница, нарисованная Ма Ляном, а камышовая крыша в этом месте оказалась разобранной. Помещик бросился к лестнице и стал карабкаться вверх, но не долез и до половины, как раздался треск и толстый богач свалился. Это под его ногами рассыпалась лестница, потому что художник нарочно нарисовал очень тонкие перекладины.
А сам Ма Лян в это время уже добежал до восточного конца деревни. Он понимал, что богач не оставит его в покое. Лучше уж совсем бежать отсюда. Ма Лян стал быстро рисовать на снегу коня. Один взмах волшебной кисти, другой, третий — и перед ним топнул копытом белый скакун.
Ма Лян обернулся к деревне, помахал рукой бедным фанзам — прощайте, дорогие друзья! — потом сел на коня и помчался.
Мало ли, много ли он ехал, вдруг слышит позади: «сюаньхуа, сюаньхуа!» Обернулся, видит, — сквозь падающий снег мерцают дымные факелы, скачет богач с десятком слуг за ним в погоню.
Ма Лян, не слезая с коня, нарисовал на полах куртки большой лук и длинную оперённую стрелу.
«Сюаньхуа, сюаньхуа» — выбивают копытами кони, приближаясь к Ма Ляну. Впереди несётся богач, размахивая блестящим мечом.
Тут Ма Лян повернулся в седле и натянул тетиву. «Сао!» — пропела стрела и вонзилась в горло богача. Помещик свалился с лошади, слуги разбежались в разные стороны, а Ма Лян стегнул своего белого коня и поскакал дальше.
Остановился он в большом городе, далеко от родной деревни. Город понравился Ма Ляну, и он решил тут поселиться.
За ночлег на постоялом дворе платить надо, кормить тоже даром никто не станет, а денег у Ма Ляна не было. Конечно, он мог нарисовать себе волшебной кистью и фанзу, и вкусную еду и даже целую кучу серебряных монет, но Ма Лян помнил, что старик подарил ему кисть совсем не для этого. Он должен помогать беднякам, а не становиться самому богачом. И ещё Ма Лян подумал: «Если в деревне нашёлся жадный человек, пожелавший завладеть чудесной кистью, то и в городе такой найдётся. Не буду рисовать волшебные картины, стану рисовать простые и продавать их на базаре».
Но кисть у Ма Ляна всё же была волшебная, и юноше пришлось пуститься на хитрость. Нарисует оленя, а одно копыто не дорисует, нарисует петуха, а гребень у него без зубчиков, они и не оживают. Ма Лян рисовал хорошо, и картины его охотно покупали.
Однажды задумал Ма Лян нарисовать белого журавля. Сел он перед домом под деревом и принялся за работу. Вот на бумаге показались длинные ноги и длинный клюв, вот появились нежные пёрышки, хохолок на голове. Совсем, как живой, журавль, только глаз у него нет. Ма Лян сам залюбовался птицей.
В это время проезжал мимо в паланкине важный чиновник. Увидел издали картину и захотел её купить. Чиновник окликнул Ма Ляна, тот вздрогнул от неожиданности, и капелька туши с кисти упала как раз на то место, где у журавля должен быть глаз.
Белый журавль сразу захлопал крыльями, крикнул по-журавлиному, поджал ноги и взвился в воздух.
Чиновник долго смотрел вслед птице, задрав голову и раскрыв от изумления рот.
Когда птица скрылась, чиновник опомнился и подумал: «Вот чудо, достойное внимания Сына Неба. А если я первый сообщу ему об этом чуде, я, наверно, получу богатую награду!»
И чиновник приказал носильщикам нести паланкин в столицу, прямо к императорскому дворцу. Услышав о чудесном художнике, император тотчас послал придворных разыскать и доставить его во дворец.