Поэтому дело не в собаках, а в трубке. Оми всегда выходит из дома, тщательно окутав голову облаком ароматного дыма, с неизменной пенковой трубкой в зубах. Она, похоже, вообще никогда не гаснет, по крайней мере, Оми на моей памяти еще ни разу не прерывал игру, чтобы вычистить и заново набить трубку, а дым при этом исправно клубится, как бы мы ни засиделись. Не понимаю, как ему это удается. Тайна за семью печатями, сорок три тысячи восемьсот двадцать девятый пункт в моем неполном пока списке чудес этого света, на составление которого я ухлопал уже добрую дюжину лет, несколько сотен блокнотов и столько же – строго по одному на блокнот – карандашей.
Санн всегда приходит сразу вслед за Оми. Буквально десять секунд спустя, как будто нарочно пряталась где-то рядом за углом, высматривая, когда он появится, лишь бы не усаживаться за стол первой.
Санн среднего роста и сложения, но поначалу всем почему-то кажется очень высокой и тонкой, как натянутая струна. У нее смуглая кожа, густая копна вьющихся пепельных волос и глаза, серебристые, как озера в пасмурную погоду.
Санн всегда одета так тщательно, что кажется – она начинает продумывать свой гардероб чуть ли не за неделю до встречи. На самом деле Санн всегда собирается впопыхах, но на результате это не сказывается – ни одной случайной детали, все на своих местах. Если одна из ее прядей выкрашена в зеленый цвет и заплетена в косицу, значит из-под многослойной цыганской юбки рано или поздно покажется соблазнительно тонкая щиколотка, обтянутая таким же зеленым чулком. А узор на одной из бусин ее браслета, можно не сомневаться, в точности повторяет рисунок, вышитый по краю шали. И так далее.
Я же неизменно опаздываю на каждую встречу; причиной тому не безалаберность, а пунктуальность. Просто я знаю, что Оми нравится приходить первым, а Санн обожает являться сразу следом за ним. И мне совсем не трудно прийти на четверть часа позже, дать этим двоим спокойно помолчать о разных вещах, которые в моем присутствии пришлось бы обсуждать вслух.
Собравшись наконец вместе, мы заказываем напитки. Оми пьет светлое пиво, Санн – брусничную воду, а я беру джин-тоник и еще целый стакан колотого льда. За игрой мне всегда жарко, даже зимой, даже если забыть дома шарф и сесть подальше от обогревателя.
После того, как на столе появляются стаканы, Оми достает из кармана колоду карт. Всякий раз новую, еще в упаковке. Не то чтобы мы не доверяли друг другу, просто Оми любит покупать карты, Санн – их разглядывать, а мне все равно.
Мы играем в Рамми[25]; из множества вариантов этой игры мы выбрали нечто похожее на Рамми-пятьсот – такая же запись заработанных и штрафных очков, два джокера в колоде, возможность брать любую скинутую карту, а не только верхнюю. Но сдача у нас по тринадцать карт, как в Каллуки. И стоимость туза в любой комбинации пятнадцать очков. И еще некоторые нюансы.
Конечно, мы делаем ставки. Скучно играть, как говорится, «на интерес». Но и на деньги в нашем случае – вполне бессмысленно. Оми настолько к ним равнодушен, что даже не знает, богат он, или беден; Санн слишком щедра и, чего доброго, может начать поддаваться ради удовольствия сделать нам подарок. Что до меня, я-то как раз не против заработать хорошей игрой, но всему свое время и место. Наши ставки в любом случае привлекают меня куда больше.
Потому что мы играем на людей.
Каждый, кого волей случая занесет на улицу Радвилу, пока мы сидим на веранде «Старой лодки», может оказаться ставкой в нашей игре. А может и не оказаться. Тут требуется точность, надо пройти мимо «Старой лодки» в тот момент, когда один из нас тасует карты перед очередной сдачей.
А еще надо нам понравиться.
Победитель – тот, кто первым выложит все карты на стол – может рассказать о назначенном ставкой прохожем, что взбредет в голову. Давать волю воображению не возбраняется; впрочем, сохранять сдержанность тоже не считается дурным тоном. Если у кого-то из проигравших наберется больше очков, чем у победителя (при игре в Рамми такой случается), он может делать уточняющие замечания и даже вносить поправки. Но мы стараемся не злоупотреблять этим правом.
…Я тасую карты. Мимо идет невысокая миловидная женщина в сером льняном костюме. Переглядываемся. Я вопросительно поднимаю бровь. Санн неопределенно взмахивает рукой – дескать, будь что будет. Оми кивает: годится.
Можно сдавать.
Оми берет карты по одной, по мере того, как они ложатся на стол; он хмур и безмятежен, как всегда во время игры. Санн сгребает по несколько штук за раз, щурится, разглядывая добычу, и адресует мне традиционный укоризненный взгляд – дескать, мог бы сдать и получше. Это вовсе не означает, что карты действительно плохи. Окажись у нее на руках полдюжины джокеров вперемешку с тузами, укоризны во взоре не убавилось бы ни на йоту.
Закончив сдавать, я беру свои карты и торжествующе улыбаюсь. Вовсе не потому, что они мне так уж нравятся, скорее наоборот. Просто кто-то из игроков должен улыбаться после всякой сдачи, и пусть это буду я, у меня, говорят, неплохо получается.
Впрочем, итог все равно предрешен. Первую сдачу у нас всегда выигрывает Оми. Это тоже своего рода традиция. Дальше игра может пойти как угодно, но первая сдача всегда его, не знаю уж, почему.
– Все-таки очень неприятно с тобой играть, – говорит Санн, подсчитывая штрафные очки. – И сам ты только на первый взгляд милый человек. А на самом деле очень неприятный!
Оми ухмыляется, затягиваясь трубкой. Ему нравится, когда проигравшие делают вид, будто сердятся. От меня в этом смысле толку немного, зато на Санн всегда можно рассчитывать.
Оми никогда не торопится. Вот и сейчас он медленно перебирает карты, медленно складывает вслух: «Сорок шесть плюс девять. Пятьдесят пять?» Дождавшись от меня подтверждения, продолжает: «Пятьдесят пять плюс одиннадцать…» Назвав окончательную сумму, непременно перепроверяет, наконец, веско повторяет результат: «Сто сорок три».
– Неприятное какое число, – завистливо вздыхает Санн.
– Ну же! – не выдерживаю я. Но Оми молча пыхтит трубкой. Думает.
– Однажды наша женщина в сером, – наконец говорит он, – найдет на улице старую книгу без обложки и нескольких первых страниц; следовательно, без имени автора. В этой книге будут детально описаны судьбы… ну, скажем, восьми человек. И подробно рассказано, как каждый из них может избежать ожидающих его неприятностей, а в некоторых случаях – преждевременной гибели. Сперва женщина в сером решит, будто в руки ей попал чрезвычайно оригинальный роман, не похожий на все, что она читала прежде. И даже предпримет ряд усилий, чтобы узнать имя автора – увы, безрезультатно. Зато однажды она случайно познакомится с одним из персонажей. Сперва будет удивляться и радоваться полному совпадению имени и биографических деталей. Но после того, как новый знакомый погибнет в возрасте сорока трех лет при обстоятельствах, полностью соответствующих предсказанию, женщина в сером проведет в раздумьях бессонную ночь. Потом еще раз внимательно перечитает книгу и составит список – в какой последовательности надо разыскивать ее персонажей. То есть кому из них серьезные неприятности угрожают в ближайшее время, а кому еще нескоро. Начнет подтягивать порядком забытый немецкий язык и с нуля учить испанский – чтобы, когда придет время, иметь возможность объясниться. Поскольку она не настолько богата, чтобы нанимать частных детективов, возьмется за поиски сама. Нечего и говорить, что жизнь ее полностью изменится, заполнится новыми знакомствами и удивительными приключениями. Шесть лет спустя все персонажи будут предупреждены и, следовательно, вооружены, а наша героиня обнаружит себя где-нибудь у черта на куличках. Ну, предположим, на острове Антигуа, чего мелочиться. Загорелой, похорошевшей, очень счастливой и по уши влюбленной – в кого именно, оставляю на ее усмотрение. Но в целом – вот такая картина.
– Ну ничего так дамочка развлечется, – киваю я.
Оми знает меня не первый год. Он в курсе, что мое «ничего так» дорого стоит. Высший балл. Отсутствие подлинного восторга я легко и охотно маскирую одобрительными формулировками. А когда по-настоящему зацепило, становится не до церемоний. Это не поза, а просто устройство организма, внешнее поведение никогда не соответствует внутреннему состоянию, самому смешно.
– По-моему, ты сделал этой женщине в сером королевский подарок, – вздыхает Санн. – Я ей почти завидую.
– Сперва чуть не сглупил, – смущенно признается Оми. – Думал просто сделать ее королевой бабочек. Ну, чтобы бабочки слетались к ней отовсюду и порхали вокруг ее головы, куда бы она ни пошла. Но вовремя опомнился. Решил, что было бы нечестно вот так запросто решать за всех здешних бабочек, как им себя вести. В конце концов, бабочки – не ставка. И какого черта, раз так.
– Было бы красиво, – неуверенно говорит Санн.
– Ты тасуй давай, – говорю я. – Руки уже чешутся отыграться.
– Да ладно тебе. Чешутся – ишь.
Оми любит и умеет держать паузы, и с этим, увы, ничего не поделаешь.
Тасовать теоретически можно очень долго. Хоть до самого вечера. Улица Радвилу – не то чтобы главная пешеходная магистраль. И даже не второстепенная. Если называть вещи своими именами, тут вообще почти никто не ходит. Туристы сюда не забредают, да и среди местных желающих срезать путь от улицы Тилто до набережной или в обратном направлении совсем немного. Хорошо, что хозяин «Старой Лодки» с самого начала сделал ставку на формирование круга завсегдатаев, не особо рассчитывая на случайных клиентов, а то бы давным-давно разорился, и где тогда, скажите на милость, мы бы собирались.
Впрочем, нам-то как раз грех жаловаться, дольше нескольких минут на моей памяти ждать не приходилось. Вот и сейчас, стоило Оми наконец взять карты в руки, как на Радвилу появились сразу трое прохожих. Мальчик с рыжим сеттером на поводке, рано облысевший клерк в темно-синем костюме и старушка с кошелкой, едва ковыляющая на опухших, негнущихся ногах. Из кошелки торчат букеты, составленные из полевых и садовых цветов. До проспекта Гедиминаса, где она обычно торгует, любой из нас, не спеша, дошел бы отсюда минут за пять, а она будет добираться не меньше часа. Но ничего, добредет. А потом, собрав скудную выручку, обратно. И так все лето и осень, ни единого дня не пропуская. Потому что – надо, точка. Снимаю шляпу.