Я не спрашиваю, кто этот таинственный «он», чей телефонный звонок не укладывается в представления о возможном, – пингвин, или единорог. Я знаю, о ком речь. Вернее, догадываюсь. Но мне, в общем, не очень интересно. Вечно одно и то же. У каждой девочки непременно есть свой бездонный колодец, во тьме которого таится какой-нибудь очередной «он», который не звонит, не приходит, не понимает или еще что-нибудь «не», мучает девочку, болван. Если в колодце никого нет, значит, был совсем недавно и скоро, вот буквально на днях, заведется новый, это, я так понимаю, закон природы: всякая замечательная девочка должна целыми днями пялиться в этот проклятый колодец и мучительно размышлять о поведении его обитателя, забыв, что вокруг вообще-то огромный удивительный мир, все чудеса которого теоретически к ее услугам. Вернее, были бы к ее услугам, если бы она не воротила нос, бормоча: «Спасибо, не надо», – лишь бы отпустили поскорее обратно к колодцу, смотреть в темноту.
Нечего и говорить, что меня это страшно бесит.
Но есть вещи, которые я не могу изменить.
А есть – которые могу.
Да, я отличаю одно от другого. Как правило.
Нина тем временем снова берет кофейную чашку и глядит на нее с некоторым недоумением. Дескать, знакомый предмет. Сейчас вспомню, что с ним обычно делают. Сейчас-сейчас.
Момент самый что ни на есть подходящий. Встаю, беру ее за плечи, разворачиваю к окну, говорю: «Гляди-ка».
По улице Пилес неторопливо шествует единорог. Сияющий белоснежный зверь с серебристой гривой – в общем, как на иллюстрациях к сказкам, только лучше, конечно, потому что живой. Следом ковыляет императорский пингвин, фрачная пара из мастерской матушки-природы сидит на нем безупречно. Четверо прохожих стоят на противоположной стороне улицы, разинув рты; дама лет сорока в малиновых шортах явно изготовилась завизжать, как поведут себя остальные, пока непонятно. Ладно, их проблемы. Девочка лет пяти за соседним столиком, которая вот уже полчаса с тоской во взоре ковыряла пирожное, теперь прилипла кокну. Не издает ни звука, даже маму, безнадежно увязшую в иллюстрированном журнале, пока не дергает. И правильно. Есть вещи, о которых мамам лучше не знать.
Нина не верещит, конечно, держит слово, но смотрит, не отрываясь, глаза становятся круглыми, как у совы, губы складываются в испуганную улыбку, я уже почти торжествую, и тут у нее начинает звонить телефон. Нина вздрагивает, хватает сумку и принимается там рыться. Астматик, которому срочно понадобился ингалятор, в сравнении с нею – воплощенное спокойствие, айсберг, без пяти минут Будда. На пол с грохотом падают две связки ключей, кошелек, книжка, пестрый платок, еще ключ с брелком в форме экзотической рыбы, снова какая-то книжка; наконец, она достает телефон и, едва взглянув на экран – не тот номер! не тот! – швыряет его обратно. Потом, прикусив губу, начинает аккуратно складывать в сумку прочее имущество. В окно она больше не смотрит.
Какое-то время мы молчим.
– Слушай, – наконец говорит Нина, – что это за фигня была? Я имею в виду эти звери на улице. Откуда они взялись?
– В соседнем переулке с утра кино снимают, – отвечаю. – Наверное, оттуда ивзялись.
– А, – с облегчением вздыхает Нина. И разочарованно добавляет: – Ну да, тогда понятно.
Обманывать, я знаю, нехорошо, а в данном случае – просто немилосердно, но в моем сердце пока нет места милосердию. Тут уж ничего не поделаешь, надо просто подождать. Скоро опять появится.
Единорог и пингвин уже скрылись за углом. Девочка за соседним столиком снова принимается крошить свое пирожное. Иногда она поглядывает на маму, лицо ее при этом делается лукавым и упрямым. У нее есть тайна.
Улица Пилимо (Pylimo g.)Полиция города Вильнюса
Все было хорошо, пока Янина шла через двор, белый от вишневого цвета, разглядывая пестрые пропеллеры, развешенные на столбах вместо фонарей. Даже три старухи, несущие вахту на лавке, ее не насторожили – ну, бабки, подумаешь, надо же им где-то сидеть, а что вид неприветливый, так в их возрасте почти все так выглядят, особенно в сумерках.
Она не устояла перед искушением, уже в подворотне обернулась и показала зловещей троице язык, а потом побежала, разгоняясь, чтобы взлететь, в таком настроении это обычно сразу получается, но сейчас не вышло – ноги налились свинцом и словно бы прилипли к земле. При этом они не стояли на месте, а продолжали идти каким-то неведомым, самостоятельно выбранным маршрутом; Янина не знала, куда направляется, а они, похоже, знали, и как же ей это не нравилось.
Двор с вертушками и старухами находился, по ее ощущениям, где-то на спуске с холма, между улицами Басанавичюс и Калинауско, однако вышла Янина возле центрального рынка, и сердце ее сжалось в маленький, твердый, зеленый, как неспелое яблоко (цвет она ощущала как-то особенно отчетливо), комок, тяжелый и вязкий, как пластилин. Обычно в это место ее заманивали хитростью, здесь назначали свидания любимые, сюда ее приводили за руку друзья, в этом направлении всегда бежали сорвавшиеся с поводка щенки и летели бабочки, которых ей поручали пасти. Но сегодня обошлось без ухищрений, Янину предали собственные ноги. Теперь они вероломно шагали по направлению к троллейбусной остановке. Минуты не пройдет, и Янина будет стоять там по стойке «смирно», лицом к проезжей части, не в силах заставить себя уйти, или хотя бы обернуться и посмотреть в глаза убийце. Не то чтобы она верила, будто это может помочь, а все-таки хотела попробовать, но до сих пор ни разу не получилось.
Воздух стал густым и тошнотворно сладким, кислый запах страха Янины смешался с терпким звериным ароматом невидимого убийцы, и это интимное соединение телесных испарений было, кажется, хуже всего, хотя в таком деле, конечно, все – хуже. Янина содрогнулась от омерзения, попыталась повернуть, или хотя бы остановиться, но ноги по-прежнему шли вперед, ей не удалось даже замедлить шаг, и тогда она наконец закричала от ужаса и отчаяния, но так и не проснулась. Ей никогда не удавалось проснуться от собственного крика. Наоборот, начиная кричать, Янина еще глубже увязала во сне, как в трясине – похоже, здесь действовало поганое болотное правило: не трепыхайся, тогда проживешь на целых три минуты дольше. Может быть.
До троллейбусной остановки оставалось всего несколько шагов, когда Янина услышала стук. Она встрепенулась, прислушалась и вдруг, о чудо, застыла на месте, так и не переступив роковую, черт бы ее побрал, черту. Стук становился громче, теперь он грохотал повсюду – впереди, позади, в небе и под землей, гудел в Янининой голове, вибрировал в животе, заполнил ее тело, и когда оказалось, что там больше не осталось свободного места, Янина взорвалась, и глаза ее наконец открылись.
Она не вскочила, а выкатилась из постели на ковер, уткнулась лицом в его колючий ворс и только тогда осознала: спасена. На этот раз – спасена.
А потом Янина поняла, что стук раздается по-прежнему. И ладно бы, просто стук – дверь ее, того гляди, вот-вот слетит с петель.
За окном чернильная тьма безлунной ночи начала наливаться свинцово-синим предрассветным мраком. Значит, где-то около шести утра. Кого, интересно, принесло в такую рань? В любом случае благослови его Боже!
Янина встала на все еще непослушные ноги, набросила поверх пижамы старое вязаное пальто, заменявшее ей домашний халат, и поковыляла к двери.
– Кто там?
– Это полиция, – ответил женский голос. – У вас все в порядке? Мы проходили мимо и услышали крики…
– Понимаю. Это я кричала, – сказала Янина. – Подождите, я открою. Сейчас.
…Их было двое: худенькая остроносая молодая женщина с очень густыми каштановыми волосами, подстриженными и уложенными так неудачно, что они больше походили на огромную валяную шапку, чем на прическу, и седой мужчина лет пятидесяти, по-крестьянски кряжистый, флегматичный и основательный. Они с недоверчивым удивлением разглядывали сияющую Янину, которая сбивчиво повторяла:
– Спасибо! Спасибо вам, что зашли! Такое спасибо!
– А что случилось-то? – настороженно спросила женщина. Перейдя нашепот, уточнила: – В доме еще кто-то есть? – И, поколебавшись, почти не размыкая губ, добавила: – Муж?
– Нет-нет, никакого мужа. Я одна живу. И сейчас одна. Это я во сне кричала. Кошмар приснился. Очень страшный сон. А вы услышали, пришли и разбудили, спасибо вам за это… А знаете что? Давайте я вас кофе напою. Хотите?
Полицейские изумленно переглянулись и снова недоверчиво уставились на Янину.
– Я просто еще боюсь оставаться одна, – честно сказала она. – А вы, наверное, всю ночь дежурили, кофе не помешает. Правда же?
– Не помешает, – наконец решил мужчина.
А женщина просто улыбнулась.
Янина тоже заулыбалась в ответ и метнулась на кухню, бормоча:
– Проходите-проходите, разуваться не надо, я сейчас, я быстро-быстро, вот увидите.
Поставила джезву на самую мощную конфорку – не по правилам, конечно, хороший кофе надо томить на медленном огне, чем дольше, тем лучше, но сейчас, честно говоря, сойдет и просто умеренно неплохой. Не до жиру.
Полицейские нерешительно остановились на пороге кухни.
– Садитесь, садитесь! – затараторила Янина. – В кресло или на диван, все равно, куда нравится… Вы все-таки разулись? Ой, зря, не надо было! У меня тапочек нет…
– Ноги устали, – сказала женщина. – Вроде удобные туфли, но я их только второй раз надела. И уже часов семь не снимала. Мне сейчас разуться даже нужнее, чем кофе.
– Нехорошо в обуви на кухню, – добавил мужчина. – Обувь грязная, а на кухне еду готовят.
Он сел в кресло, его напарница с ногами залезла на диван, достала сигареты и нерешительно посмотрела на Янину.
– Курите, курите, я сама тут курю, – закивала она.
Женщина чиркнула зажигалкой, жадно затянулась дымом и наконец представилась.
– Меня зовут Таня.
– А меня Альгирдас, – сообщил ее напарник.
– А я Янина. И наш кофе уже почти готов. Еще минуточку.