– По-моему, это самое лучшее твое кольцо, – восхищенно вздыхает Анна.
– Ты всегда так говоришь.
– Ну что ж я могу поделать, если они у тебя с каждым разом все круче и круче! Еще зимой я просто радовалась, что у тебя получается – ну, в смысле, ровненько, аккуратно, отлично для начинающей. Но слушай, теперь уже в голову не придет присматриваться, ровненько, или не очень. Потому что сразу видно, что тут поработал крутой ювелир. И я теперь даже не могу вспомнить, когда это изменилось. Но точно не вчера. А все равно это кольцо лучше всех.
– На этот раз правда ничего так вышло, – кивает Рута. – Это кольцо я бы сама с радостью носила.
– Ну так и я бы носила! – с энтузиазмом соглашается Анна. – Совсем дурой надо быть, чтобы такую красоту не носить.
– Ой, слушай. Ты бы носила? Об этом я как-то не подумала. Это не очень ужасно, что я его тебе не подарю?
– Совершенно ужасно! – безмятежно улыбается Анна. – Но я переживу. Дело есть дело. Клад в сто раз важней. Ну и размерчик, мягко говоря, не мой.
– Да, я делала на крупную мужскую руку.
Рута кладет новенькое, буквально только что законченное кольцо с гелиодором – он же желтый берилл – в специальную коробочку для колец, коробочку – в пластиковый пакет, пакет – в крошечный сундучок, целую партию которых по счастливой случайности купила прошлой весной на блошином рынке. Анна сует в сумку садовую лопатку, и они идут обуваться.
До Барбакана от Рутиного дома совсем недалеко, буквально десять минут быстрым шагом, а они почти бегут, подгоняемые ночным ветром, дующим в спину и собственным нетерпением. Зато потом долго-долго ходят вдоль подновленной крепостной стены, вроде бы, выбирают место и проверяют, нет ли в ближайших кустах каких-нибудь ненужных свидетелей, но на самом деле, просто растягивают удовольствие. Выкопать яму садовой лопаткой – минутное дело, опустить в нее сундучок, засыпать и аккуратно прикрыть дерном – тоже минутное. Раз – и все. И можно по домам. Давно пора спать.
– Это был девятнадцатый, – говорит Рута.
– Ого! А по моим подсчетам, тринадцатый. То есть шесть кладов ты зарыла без меня?
– Ну да. Мне казалось, это слишком безумная идея – делать драгоценные кольца и зарывать их в землю, потому что под городом обязательно должны быть тайные клады, без них – не то. Не решалась тебе рассказать. И не рассказала бы, если бы ты однажды не упомянула своего приятеля, который пишет стихи… ну или не стихи, а какие-то странные тексты, как бы письма не то городу, не то охраняющим его духам, и сразу сжигает, чтобы никто кроме адресата никогда их не прочитал. Я подумала, если ты его одобряешь, то и меня наверное поймешь.
– Везучая я, – улыбается Анна. – Круто быть хранителем таких тайн.
– Сколько лет сюда к тебе приезжаю, не перестаю удивляться, – говорит Беатриса, и Мартинас вопросительно поднимает бровь: – Ты о чем?
– Все-таки очень странный у вас город, – объясняет Беатриса. – Я тебе, по-моему, всегда это говорю. Потому что каждый раз заново не понимаю, в чем тут штука. Вроде бы, город как город, симпатичный, зеленый, в меру большой, удобный для жизни, но таких на самом деле много, чуть ли не пол-Европы. И большинство постарше вашего, побогаче и, чего уж там, красивей. Но нигде больше нет этого удивительного ощущения, будто вот-вот начнется какая-то невообразимая мистерия, или даже уже началась, и пока мы ходим по улицам, глазеем по сторонам, пробуем кофе, выбираем место для ужина, слушаем уличных музыкантов, разглядываем нелепые граффити на стенах заброшенных зданий, с нами происходит нечто неописуемое, но безусловно важное, словно у нас, ты только не смейся, в это время растет душа. Стремительно, метр в сутки, как японский бамбук.
– Если так, она уже к вечеру второго дня перестанет помещаться в теле, – улыбается Мартинас.
– Да, это бы многое объяснило. И ведь толком не сформулируешь, что именно кажется мне здесь удивительным. Ничего конкретного, сразу все! Как будто у каждого человека, предмета и действия здесь появляется дополнительный смысл, а земля под ногами только кажется твердой, на самом деле там такая зыбкая темная глубина, что лучше о ней не думать, а просто дышать в ее ритме, и тогда… Нет, конечно, ничего особенного не случится. Но придет уверенность, что случилось. Вот откуда оно берется, это неуловимое, но явственное ощущение чего-то совершенно невозможного? Причем я уверена, дело не во мне самой. Я довольно много путешествую, и не припоминаю ничего похожего – ни дома, ни в других городах.
– Ну, согласно общеизвестной легенде, Вильнюс результат пророческого сна, – говорит Мартинас. – Может быть именно поэтому ему присущи особая зыбкость и глубина. Или только иллюзия глубины. Но какая разница.
Он всегда в подобных случаях ссылается на удобную легенду. А что еще говорить.
Но Беатриса смотрит на него так серьезно, словно и правда ждет какого-то разумного объяснения, которое немедленно, кто бы сомневался, расставит все по своим местам.
– На самом деле я наверное понимаю, о чем ты спрашиваешь, – говорит Мартинас. – И конечно не знаю ответа. Но подозреваю, это делается как-нибудь так.
Он достает из кармана вчетверо сложенный бумажный листок, очередную любовную записку зыбкой глубине, о которой пытается рассказать ему Беатриса, чиркает зажигалкой, чуть не обжегшись, кидает вспыхнувшую бумажку в пустую металлическую пепельницу, и потом оба зачарованно смотрят, как она там горит.
Улица Шяулю(Šiaulių g.)Третья сторона
«Люблю тебя бесконечно», – говорит Стефан и кладет телефон в карман. Или выбрасывает в реку. Или, чего доброго, сует себе в ухо, как ярмарочный фокусник. И хранит там до следующего звонка. Кто его знает.
Фира даже не улыбнулась, вообразив это зрелище. Ну в ухо и в ухо, а чего, нормально, ему бы пошло.
Свой телефон она прятать не стала, ни в ухо, ни просто в сумку, бросила на пустое пассажирское сидение, пусть будет под рукой. И заодно на виду. Когда рассекаешь по городу в золотистом кабриолете, прекрасном и неуместном, как саламандра на электрогриле, гордо откинув верх – все выхлопные газы мои! – чертовски приятно выставлять напоказ старую боевую «Нокию», обмотанную изолентой, синей и еще немножко желтой, какая под руку в момент катастрофы попалась, такой и обмотала, а потом взглянула не дело рук своих и решила, что это хорошо, зачем что-то менять.
Фире пятьдесят девять лет, у Фиры голубые, как майское небо глаза, темно-лиловые – крашеные, не свои, увы – волосы, серое шелковое платье в мелкий цветочек, великолепные, скульптурной красоты руки, без единого кольца, зато с маникюром на отдельно взятом правом мизинце, ноготь которого тщательно выкрашен в канареечно-желтый, в тон изоленте на телефоне, цвет. У Фиры голос, даже не так – Голос. В смысле контральто. Уникальное, как утверждают специалисты. И вот прямо сейчас, когда Фира, одновременно нажав на газ и на кнопку магнитолы, начинает подпевать Егору Летову: «Монетка упала третьей стороной, монетка упала третьей стороной, армагеддон попс», – в этом могут, содрогнувшись, убедиться фланирующие по бульвару прохожие, так уж им повезло в этот солнечный июньский день.
На самом деле Фира никогда не любила «Гражданскую оборону». А эту конкретную песенку вообще терпеть не могла, да и сейчас не то чтобы может. Но уж больно хорошая шутка, контекстуальная, никому не понятная, кроме самой Фиры и, может быть, еще четырех человек. Впрочем, их-то сейчас нет рядом.
«…ваш автомобиль марки «Крайслер», государственный номер BND-007 был обнаружен по адресу город Клайпеда, улица Тайкос угол…»
Чего?!
Перечитал еще раз. Что за чушь.
Какой, к лешему, автомобиль? Какая может быть Клайпеда? И, самое главное, при чем тут я? Я же продал старика… – дай бог памяти – семь, если не все восемь лет назад. Бедняга Бонд! Какой нелепый финал.
Нериюс вертит в руках листок плотной розовой бумаги, неровно оборванной по краю, зато украшенной самой настоящей круглой печатью, полицейской или нет, без лупы не разберешь, но вроде бы…
Ай, ну да. Дошло. Лупу можно не искать.
Нериюс достает из кармана телефон, по памяти набирает номер, которого нет ни в одном из списков, черт его знает, почему, Стефан никогда не просил хранить его координаты в секрете, сам не захотел записывать; возможно, просто потому, что так и не решил, в какую группу определить Стефана. «Семья»? «Друзья»? «Клиенты»? «Коллеги»? Даже не смешно. Ладно, какая разница, главное, что не забыл.
– Один-ноль в твою пользу, – объявляет Нериюс, когда долгие гудки наконец сменяются бодрым баритоном: «Слушаю».
– Розыгрыш совершенно идиотский, – укоризненно говорит Нериюс. – Тем не менее, он удался. Я поверил, что это самое настоящее извещение и даже начал судорожно вспоминать, в какую далекую галактику засунул документы о продаже бедняги Бонда, столько лет прошло. Ну чего ты ржешь? Да, настоящее извещение на розовом бланке, почему нет. Откуда я знаю, какие сейчас у вас порядки? Может вы еще и засушенные фиалки подозреваемым рассылаете, я бы не удивился… А почему ты просто не позвонил? Я вполне мог бы до вечера воскресенья домой не вернуться. Или просто мимо почтового ящика пройти.
– Не мог, – говорит Стефан. – Ты всегда все делаешь вовремя. – И, помолчав, добавляет: – Люблю тебя бесконечно.
В его устах эта фраза всегда кажется своевременной и уместной. Хотя, по идее, должно быть просто смешно.
Спрятав телефон в карман, Нериюс, крупный сорокалетний мужчина в элегантном летнем костюме, совладелец перспективной риэлторской фирмы, достает из холодильника бутылку лимонада «Тархун», привычно откупоривает ее обручальным кольцом, выходит на балкон и залпом выпивает пол-литра ледяной ярко-зеленой газированной жидкости. Лучше бы, конечно, чего-нибудь покрепче, но перед работой покрепче нельзя.