– Вот это точно, – улыбнулась Нонна.
– А судьба? – укоризненно спросила Даля. – Вот вернется он домой, счастливый и окрыленный, а судьба все та же. Полный провал.
– В самом худшем случае теперь у него будет возможность решить, что новая судьба тоже оказалась как-то не очень, и коэффициент экзистенциальной муки ноль-две десятых совсем не подарок, зато через год можно будет попробовать еще раз, – заметила Нонна. – Надежда часто делает нас полными дураками, но лично я предпочитаю по возможности ее иметь.
– А может быть, он вернется домой такой довольный, вдохновленный нашими обещаниями, что теперь все действительно пойдет иначе? – предположила Хлоя. – Так иногда бывает. Эффект плацебо никто не отменял.
– Фыр, – вдруг сказала кофейная машина. Немного помолчала и бодро повторила: – Фыр-фыр-фыр!
– Матерь божья, это что же она, починилась от наших разговоров? – ахнула Даля.
– Сейчас проверим, – встрепенулась Нонна. – Эффект плацебо, значит? А что ж, все может быть.
Два дня спустя, когда была Далина очередь открывать кафе, у запертой калитки, ведущей в крошечный внутренний дворик, топталась какая-то странная девица. И дело совсем не во внешности, таких сейчас полный город, с бритыми головами, зелеными челками, разноцветными татуировками, серьгами в носу и в рваных колготках, которые стоят втрое дороже целых, это Даля знала не понаслышке, ее собственной дочке только что исполнилось четырнадцать лет.
Странным был взгляд незнакомки – испуганный, заискивающий и одновременно доверчивый, как у потерявшегося щенка.
– Вы работаете в кафе «Музыка и цветы»? – почти беззвучно спросила она, когда Даля достала ключи.
– Я его хозяйка, – гордо кивнула Даля.
Как бы скверно ни шли дела, но говорить: «Я – хозяйка кафе», – ей по-прежнему было приятно. Как в первый день.
– Я… – начала было бритая девица, умолкла, смущенно потупилась, наконец набралась решимости и выпалила: – Мне сказали… сказал один человек, у вас тут можно получить новую судьбу?
Даля мысленно схватилась за голову. Ох, мамочки. Уже разболтал. Но вслух строго сказала:
– Только при условии, что вы совершеннолетняя. И учтите, сейчас их на складе всего две. Хотите иметь большой выбор, приходите в конце недели. А еще лучше – в понедельник, чтобы наверняка.
– Нет, – помотала головой девица. – Это ничего, что две. Мне и одной хватит, лишь бы прямо сейчас. Я вчера вообще в окно хотела… Нет, не слушайте меня, это неважно. Просто долго точно не вытерплю. И мне уже девятнадцать. Хотите, за документами сбегаю? Я тут рядом живу.
– Сбегайте, – кивнула Даля. – У нас с этим очень строго, – и, чтобы девица не передумала возвращаться, добавила, сменив суровый тон на ласковый: – А я пока кофе сварю.
В пятницу вечером, когда в кафе были Даля и Хлоя, пришла еще одна барышня, в розовом пальто, без татуировок, с гладко причесанными волосами, но, судя по выражению лица, с космических масштабов бардаком в голове. Спросила: «У вас еще осталась одна судьба?» – и разревелась. Как такой отказать?
В понедельник на голову Нонне свалились сперва две бойкие подружки, с порога деловито спросившие: «Ну что, завезли новую партию?» – а ближе к вечеру – толстый молодой человек, которому восемнадцать лет должно было исполниться только через месяц. Но с такими отчаянными глазами, что пришлось сделать для него исключение. В смысле дать погрызть кофейное зерно.
Во вторник толстяк привел в «Музыку и цветы» своего приятеля, а пятничная барышня – старшую сестру. Ну а дальше заработало сарафанное радио, поток клиентов нарастал. В основном это были студентки, иногда с приятелями, но чаще с подружками, иногда – большими компаниями. Кофейные зерна расходились на ура. Мальчики приходили ближе к закрытию, поодиночке. Вид имели независимый и решительный, некоторые с порога объявляли, что ни в какие глупости не верят, а сюда пришли на спор, поэтому ладно, давайте сюда вашу судьбу с низким коэффициентом экзистенциальной муки… правда, что ли, может полегчать?
Впрочем, большинство новых клиентов заходили просто так, из любопытства, о новых судьбах не заикались, но явно знали, это было заметно по напряженным лицам и возбужденно блестящим глазам. Но каждый что-нибудь да заказывал, это главное. Дела в «Музыке и цветах» понемногу пошли на лад.
Еще до начала лета подруги с удивлением обнаружили, что их заведение постепенно становится популярным молодежным кафе, хотя формат, как им до сих пор казалось, был не совсем подходящий. Но сменить его оказалось несложно: частично обновили музыкальный репертуар, научились заливать разноцветной глазурью свои фирменные шоколадные кексы, превращая их таким образом в модные капкейки, в букеты стали добавлять декоративную капусту, студентки раскупали их на ура, а для чаевых завели копилку, пестрый керамический череп, назвали Эдо в честь дурацкого берлинского шутника. Студентки его обожали, а порой, перебрав «Восторженного кофе» с ромом и сливками по Нонниному рецепту, норовили украдкой поцеловать.
Кудрявый берлинский блондин, вопреки их прогнозам, больше не появился, но в сентябре прислал фотографию джазового квартета, он – с контрабасом, на обратной стороне подпись: «Я не верил, а все получилось!», а в конце декабря открытку с красными розами из Барселоны: «Счастливого Рождества». Нонна повесила оба послания над барной стойкой. Как раз удачно совпало: музыка и цветы.
Улица Онос Шимайтес(Onos Šimaitės g.)Море по колено
– Как пройти к морю?
Почему именно к морю, сам толком не знал. Может, потому, что родился у моря, но прожил там совсем недолго и ничего об этом не помнил, когда отца перевели в Москву, ему даже двух не исполнилось. Потом, конечно, ежегодно ездили к морю в отпуск, и было отлично, но ни по этим летним поездкам, ни по детству в целом, он вроде бы не особо скучал.
Однако это была его любимая игра – приехать в незнакомый город, все равно какой, лишь бы не приморский, и спрашивать там прохожих: «Как пройти к морю?» Дурацкая шутка, но какой же прекрасный иногда получался эффект.
Спрашивать прохожих о море, которого нет, придумал очень давно, на первом, кажется, курсе; впрочем, тогда выходило не особенно смешно. Прохожие в лучшем случае раздраженно пожимали плечами и шли дальше, а некоторые ругались, как-то неожиданно, несоразмерно обстоятельствам зло. Ничего не поделать, пока ты выглядишь, как подросток, тебя не принимают всерьез.
Зато вопрос про море оказался отличным способом знакомиться с девчонками-ровесницами, но это была уже совсем другая игра.
Кстати, с будущей – то есть теперь уже бывшей – женой тоже именно так познакомился, вышел наперерез, спросил про море, и она не смогла устоять. После семи лет почти еженедельных поездок друг к другу, детских ссор на пустом месте и пылких примирений, они поженились; почти сразу выяснилось, зря. Жить вместе оказалось совсем не так увлекательно, как об этом мечтать. В ссорах жена часто в сердцах говорила: «Сама виновата, что с тобой связалась, сразу могла бы понять, что про море в Казани может спросить только последний дурак».
Вот за это ей, кстати, большое спасибо, а то бы, может, и не вспомнил, что была у него когда-то такая прекрасная игра.
После тридцати наконец-то начал выглядеть на свои годы. Прежде не особо помогала даже отпущенная для солидности борода, и вдруг как-то внезапно во всех окружающих зеркалах обнаружился взрослый, серьезный дядька, с виду вполне заслуживающий доверия, сам бы такого с первого взгляда зауважал.
Осенью, как раз вскоре после развода, его послали в командировку в Челябинск, и там было так скучно и непривычно без постоянных нервных звонков жены, что однажды вечером вопрос про море сорвался с языка как бы сам. Пожилая женщина, к которой он обратился, остановилась, растерянно моргнула и беспомощно уставилась на его солидный костюм. «Не может такой человек быть сумасшедшим! Наверное, я что-то неправильно поняла», – было написано на ее лице. Не стал мучить тетку дополнительными расспросами, извинился и пошел своим путем. Но эффект запомнил. И с тех пор не отказывал себе в удовольствии остановить на улице какого-нибудь прохожего, одарить серьезным вдумчивым взглядом абсолютно нормального, заслуживающего доверия взрослого человека и вежливо спросить: «Извините пожалуйста, как пройти к морю?» Больше можно ничего не говорить и не делать, только стоять и смотреть.
Особенно любил так развлекаться в путешествиях. Ездил много: дважды в год ему полагался отпуск, а в остальное время обычно удавалось договориться, прибавить отгул к выходным и умотать куда-нибудь на три дня. Ради этих поездок, собственно, и работал как проклятый все остальное время, а то бы давным-давно бросил все к чертям.
Заграничные прохожие в ответ на вопрос прилично одетого иностранца о море обычно не зависали в состоянии когнитивного диссонанса, а сочувственно улыбались – эй, мужик, ты перед поездкой на карту смотрел? Некоторые начинали всерьез объяснять, где продаются билеты на самолеты, поезда и автобусы, но случались и замечательные сюрпризы: в Берлине его потащили с собой в отличный клуб, в Праге прямо на улице угостили марихуаной, в Кракове нелепый диалог о море неожиданно перерос в короткий, но очень счастливый роман, а в Гранаде толстая смуглая старуха сняла с пальца кольцо и надела ему на мизинец, бормоча: «Амулето, синьор». Хотел отказаться от подарка, но смог его снять только в гостинице, с мылом; кольцо оказалось серебряным с красивым прозрачным камнем, голубым, как морская вода. Носить его не носил, конечно, кольцо было явно женское, но неизменно таскал с собой, все-таки «амулето», даже из кармана в карман не забывал перекладывать, а ведь сколько раз деньги и документы вместе со штанами стирал.
Иногда ездил к настоящему морю, вернее, к разным морям. Жарился на пляже, добросовестно проплывал несколько километров, с аппетитом ел в прибрежных ресторанах рыбу, мидий, кальмаров – что дадут. Оставался доволен, но вместо того, чтобы вернуться при первой возможности, снова ехал куда-нибудь в Мюнхен или Рим, где можно часами бродить среди каменных стен, то и дело озадачивая прохожих своим дурацким вопросом; в глубине души сам понимал, что разговоры с незнакомцами о несуществующем, несбыточном море нравятся ему гораздо больше, чем оно само.