ещё до рассвета, завязывал себе глаза и отрабатывал удары и стойки во дворе. Сестра, поймавшая его за этим престранным занятием, однажды свесилась через перила и ехидно поинтересовалась, что за дурная идея опять пришла в его пустую голову. Объяснений, конечно, не получила, как и через день, и через неделю, пока не притащила за рукав сонного отца, догадавшись, что уж ему-то в ответ её брат промолчать не сможет.
Пойманный за шиворот Кан сознался, что это не просто так, и он всё-всё понял и предусмотрел. Он так благодарен отцу за дозволение ему учиться военному делу (всего-то и потребовалось суток пять, хоть и не подряд, постоять на коленях и выслушать серию нотаций о том, какой он болван). Но вот беда – что делать воину, если против него окажется такой же, как отец? Магия – опасное оружие, особенно против человека, будь у него в руках хоть самый распрекрасный гуань дао. Печати шэнми одним своим видом способны либо глаза выжечь, либо разум отнять, – отец сам говорил. А значит, надо научиться драться вслепую.
Амань эту речь восьмилетнего воителя выслушал скептически, заявив, что сын его беспросветно находится разумом своим в тяжёлой хвори. Но раз ему нечем заняться в такую рань, а сестре его, судя по всему, тоже, то вот пусть она его и колотит. А тот, кто не может побить девчонку, шэнми тем более не победит. Сюин предложение восприняла с совершенно излишней радостью и вот уже которую неделю избивала Кана бамбуковой палкой.
Получив порцию синяков от сестры, Кан завтракал и встречал преподавателей, потому что те послабления, которые допускались для мальчиков, отдавших предпочтение войсковой службе вместо службы в кабинете, на него, по мнению отца, не распространялись. Хочет махать оружием – прекрасно, но он не позволит своему сыну стать таким же безграмотным идиотом, как эти недоразумения рода человеческого, что растут в генеральских семьях. Разобравшись с классической литературой, каллиграфией, историей и прочими науками, Кан шёл к преподавателю фехтования, а от него уже полз домой. Если отец был дома, доползал он до того самого подвала, где с завязанными глазами учился по выжженным на земле печатям повторять заклинания. И хотя каждый раз, когда Кан спускался, сердце сжималось, – он молчал. Засыпал он уже без сил, слабо чувствуя собственное тело, а голова и вовсе отказывалась работать.
Так было день за днём. Пока в его жизни не появился этот проклятый Бай.
Бай перешёл к его преподавателю, когда Кану исполнилось девять. Он и его дружки – каждый старше Кана на три года минимум, все из военной аристократии, – появились на пороге тренировочного дома жарким летним днём. И первое, что они сделали – затащили «сынка шэнми» на задворки и от души избили мешками с песком, настоятельно посоветовав не позорить их призвание и убираться вон читать свои книжки.
– Думал, меня смутят твои пугалки? Ни-че-го ты не можешь, знай своё место, – сплюнул Бай, с презрением глядя на Кана, сжавшегося на земле.
– Да пошёл ты…
– Только вздумай взрослым вякнуть, тень папочки! Неделя тебе, чтобы исчезнуть, или побрею налысо, помяни моё слово.
Кто-то из троицы пнул его в бок на прощание, но Кану уже было всё равно. Кое-как встав, он принялся стряхивать с себя пыль, морщась от боли и думая о том, что впереди ещё тренировка, а рёбра как-то нехорошо болят. Плохо. Следов гад не оставил – видимо, Кан не первый. Обойдётся. Сжимая под палящим солнцем деревянный меч и в который раз повторяя выпад, Кан впервые думал не о Чудовище. Оно осталось в тенях подвала, но сейчас, при свете дня, появилось ещё одно: оно рядом, скалится и поджидает его. Кан упорно взмахивал мечом снова и снова, погружаясь в какой-то гипнотический транс, чтобы отвлечься от прыщавой рожи. Он пришёл сюда не за тем, чтобы сбегать от каждой проблемы. Рёбра болели, перед глазами расплывались алые круги, но одно он осознал окончательно: в этом ухмыляющемся уроде он видел всех, кто дразнил его. Всю эту аристократическую шваль, растущую в домах по соседству, не способную смириться с тем, что проклятый может не гореть на костре, а беречь семью и служить Императору. Его не призна́ют ровней. Никогда. А ведь его род не менее древний, чем у того же Ляо. И всё почему? Потому что они боятся. Но не Кана – в этом-то и заключается самая большая проблема. Неделя, значит… Хорошо.
– Кан! Кан, ты в порядке?
Почему голос учителя звучит, как сквозь вату?
– Смотрите, малохольный в обморок грохнулся! – раздалось откуда-то сверху, и последним, что он услышал, был смех…
Рёбра очень болели.
Прошло три дня. Преподаватель потребовал открыть книги на двадцать пятой странице и внимательно изучить схему блокирования удара. Кан, как и все ученики, погрузился в чтение с непроницаемым лицом, но про себя он считал секунды. Он не выдал своего нетерпения ни взглядом, ни дрогнувшими уголками губ, ни даже жестом, только сердце бешено колотилось, что у птицы.
– Я… Я… Учитель, я… я не вижу! Ничего не вижу! Учитель!
Все ученики замерли, замер и Кан. Вместе с десятком остальных он синхронно повернулся в сторону дружка Бая, который отпрянул от книги и слепо хватал руками воздух перед собой тощими бледными пальцами. Изумление на лице прыщавого сменилось ужасом, а радужки глаз стремительно затягивали сизые бельма. Тишина нависла над залом всего на пару секунд, как штиль перед бурей, зазвенела в сухом летнем воздухе, а затем с грохотом разбилась о топот ног, крики жертвы, шорох разлетающихся книг и безуспешные попытки учителя угомонить толпу.
Кан первый побежал за лекарем.
Бай смотрел на него.
А Кан ухмылялся уголком рта. Он только начал.
Амань очень спокойно и чинно проводил сына домой, но стоило им переступить порог, как он схватил его за ухо и поволок к себе в кабинет, мгновенно превращаясь в самого настоящего демона.
– Паршивец! Я сам скормлю тебя Бездне, видит Небо, иного ты не заслуживаешь! Печать! Ты нарисовал печать в его учебнике!
– Но никто же не понял!
– Ещё бы понял, бестолочь! Тебя казнят, если хоть кто-то об этом узнает, и не посмотрят, что ты человек, хотя иной раз мне кажется, что я породил осла! Я для этого учил тебя печатям?! Чтобы ты мстил каким-то недорослям?! Где страница?!
– Вот, – Кан вытащил вырванную из учебника двадцать пятую страницу. В ней не было совершенно ничего необычного, точно такой же лист и такая же схема, как в его собственной книге.
– Кхм… – Амань повертел в руках пергамент и нахмурился. – Лимонный сок?
– Ага. – Сын потёр красное ухо и на всякий случай сделал шаг в сторону. – Не видно же. А смотреть он всё равно смотрел. Ты же сам говорил, что, даже если человек нарисует печать шэнми, то надо закрыть глаза, чтобы не ослепнуть.
– И ты от теории перешёл к практике… Вот зачем?
– Потому что у меня проблемы.
– Ну-ка, какие это детские проблемы необходимо решать запретными знаниями, Кан?
– А что мне было делать? Ты видел его? Ты видел Бая?! У меня нет друзей, чтобы дать ему сдачи, а куклой для битья я быть не хочу!
– Так не надо было лезть туда, где бьют. Или тебе уже все мозги вышибли? Сутки во дворе, глупый мальчишка, и в следующий раз избавь меня от необходимости объяснять министру, что ты не умеешь колдовать! Если хочешь сделать что-то опасное – сделай так, чтобы никто не смог тебя обвинить. Обзаведись друзьями, не ослепляй противников очевидными способами. Этому тебя бы учили, если бы у тебя хватило ума слушаться отца!
Кан нахмурился, сжал руки в кулаки и опустил голову:
– Ты прав. Прости меня.
– Всё ещё хочешь поехать на войну?
– Да.
Амань всплеснул руками и закатил глаза.
– Ну, может, там тебе наконец снесут с плеч эту пародию на голову…
Сюин спрыгнула с лестницы во двор, обошла кругом Кана, качнулась с пятки на носок и наклонилась, заглядывая ему в глаза с проказливым, свойственным только девчонкам любопытством.
– Допрыгался?
– Не скачи, а то рядом встанешь.
– И встану! Ты, как-никак, мой брат.
Сюин действительно встала на колени рядом с ним, пачкая шаровары и рассматривая окно отцовского кабинета. Она наверняка поняла: Кан натворил что-то серьёзное, раз уже шестой час торчит тут в ожидании, пока отец его простит. Поняла и догадалась, в чём дело.
– Это правда? Про печать?
– Уже слышала?
– Да, папа так кричал, что сложно было не услышать. Ну ты и дурак. – Сестра легко пнула Кана в бок. – Слушай, а дождика не будет?
– Птицы высоко летают.
– Жалко. Я-то уйду. Да ладно тебе! Кан… Ты должен быть хитрее, правда. Отец седым станет с тобой.
– И что ты предлагаешь?
– Мозгами пораскинуть, – хихикнула сестра. – Не надо плодить эти сказки – тебе либо не поверят, либо сожгут.
– Но работает же!
– А ты не думал, какой ценой? – Сюин царапнула ноготком пыль на земле. – Ты не думал, почему все этого боятся? Почему отец нас учит? Мы же не шэнми.
– Потому что даже в наших руках это оружие.
– Печати? Дурак! Вот точно дурак. Это не оружие, это защита. Ты вообще его слушал? – Сестра выпрямилась, отряхнула тунику, запрокинула голову и, явно пародируя отца, язвительно продолжила: – Бездна, маленькие оболтусы, в каком-то смысле материальна. Она – такой же мир, как наш, лишь скрыта по ту сторону. Проклятые – люди, отмеченные Бездной, но не каждый проклятый – шэнми, и не каждому хватит силы им стать. Если не защитить себя от её влияния, она сведёт тебя с ума, вырвет душу и заберёт жизненные силы. Именно для этого и созданы печати. Печати позволяют прикасаться к Тени, не обжигаясь, подчинять демонов своей воле, не рискуя быть поглощённым заживо, потерять себя и…
– И что?! Это я и без тебя знаю!
– А ты не думал, что здесь что-то не так?
– В смысле?
– Ну… – Сюин легла прямо на пыль перед Каном и подтолкнула его туфелькой. – Дедушка был шэнми. Ты помнишь, как он закончил?