23. Перемирие
– Он точно мне руку не откусит?
– Нет, но диких не гладь. Я скоро.
Это была последняя шахта, и Кан благодарил Небо за то, что Лин согласился на его предложение. Идея с зеркалами хорошо себя показала. Цинь подробно объяснил Сяо и другим капитанам, что делать после шествия, чтобы не обнаружить у себя в деревне незваных гостей, готовых обглодать все кости. Но повторять подвиг с остальными шахтами он не мог, а рисковать людьми совсем не хотел.
Как ни старался лекарь, а шевелить раненой рукой было тяжело, и Кану уже бессчётное количество раз приказали до полного её восстановления не махать оружием. Именно поэтому согласившийся на сделку Лин казался спасением, хотя Кан с болью думал о том, что придётся совершить визит к цы-ши и попытаться наладить отношения, испорченные Цзыданем. Видит Небо, нужно обладать потрясающим талантом, чтобы создавать столько проблем из могилы.
Лин отдал приказ волку на каком-то северном диалекте, и Кан осторожно коснулся загривка, замерев от мальчишеского восторга. Эти твари были… невероятными! Когда переговоры закончились, Кан взгляда не мог оторвать от северных чудовищ. Глаза умные, точно у собак, тела размером с лошадь, а клыки… Не хотелось бы на такие напороться. Мех был настолько густым, что Кан позавидовал зверю, ведь холода накрыли Линьцан и приграничные земли. Хмыкнув, Лин исчез в шахте, а Кан остался под охраной волка.
Четвертый день северный шэнми занимался тем, что запечатывал демонов в шахтах – по шахте за день. Кан был единственным, кто ходил и проверял безопасность, – это давало им время присмотреться друг к другу. Одно дело – заявить о намерениях, другое…
Но каждый убеждался в том, что удача наконец-то улыбнулась. Лин держал слово и никак не мог взять в голову, что не так с этим Цинем. На третий день, когда они сидели у костра, до него наконец-то дошло: Кан не чувствовал к нему неприязни. Как и с пленником, Цинь разговаривал с ним о десятках вещей, тактично обходя любые вопросы о защите Линьцана или войсках. Казалось, он даже испытывал какое-то облегчение от бесед, хотя в форте он вряд ли мог найти собеседника. Лин отвечал осторожно, но Циня не останавливал.
В тот день он не выдержал и всё же спросил:
– Тебя успокаивает компания шэнми?
– Напоминает о доме. – Кан разделывал подстреленного зайца, невольно размышляя о том, что ещё больше он скучает по домашней кухне. – Я знаю, что вы с отцом не ладили, но…
– Кроме проклятия, у нас нет ничего общего.
– Конечно. Кстати, он просил передать вам долгих лет здравия.
– Это «здравие» Амань может отправить себе в могилу. – Лин нахмурился, но затем смягчился. – Ты не похож на него.
– Он тоже так говорит, – хмыкнул Кан. – Если вы добавите что-нибудь про пустоголовость, то я начну подозревать, что вы сговорились.
– Не думаю. Юношеского безрассудства много, но голова у тебя не пуста.
– А сами вы таким не были?
– Юным? Был. Но риск на севере – дорога в землю, особенно для шэнми.
Почему-то Кан верил. У Лина была мягкая улыбка, но совершенно пустые глаза. Кошками скреблось на душе странное чувство: Кану казалось, что любой шэнми должен быть таким же, как отец, но Лин больше походил на ожившего духа Линьцана.
– Вас как-то не так обучали в храме? Не так, как отца?
– А про храм тебе Амань или разведчик рассказал?
– Оба.
– И много ты знаешь о колдовстве?
– Достаточно, чтобы в форте меня считали шэнми.
Лин чуть не подавился чаем, который заварил на костре.
– Повтори-ка ещё раз, мальчик.
– Нет. Вы расскажете про Юнъаньский храм, а я расскажу, откуда взялся труп в лесу, – хитро улыбнулся Кан. – Договорились?
– Милая попытка провести разведку, пусть и наивная.
– Я не об этом.
Кан развесил над огнём мясо.
– Почему северяне не жгут шэнми? Не может же такого быть, чтобы на юге их боялись, а здесь – нет.
– Значит, мучает вопрос, чем я отличаюсь от твоего отца? Тебе нужно меньше оглядываться на Аманя, Кан. И не искать его призраков. Впрочем… – Лин протянул пиалу с чаем Кану. – Расскажу. На севере любому проклятому дают выбор: уйти в храм или умереть.
– Кхм! Хороший выбор.
– Ну, получше, чем быть сожжённым, если не получишь одобрение Императора. В храме проклятых учат тому, как колдовать, но ещё больше – тому, как не поддаваться Тени.
– Разве шэнми не подчиняют Тень?
– Твой отец так считает. И ещё много людей так считали до него, – Лин пожал плечами. – Но мы не подчиняем Тень. Мы берём из неё. А она – из нас. Любое колдовство чего-то стоит, Кан. Тень ходит за каждым шэнми, прячется в темноте и ждёт момента вернуть своё. Тень не даст умереть спокойно, круг перерождений не предназначен для нас. После смерти я, твой отец, твоя мать – все мы упадём в Бездну, потеряем разум и станем охотиться за родными и близкими. Это неизбежно, однако Тень забирает больше. Души проклятых и так принадлежат ей с первым вздохом. Но сотвори печать хотя бы раз – и окажется, что ты взял больше. И должен больше. Ты расплатишься не только собой.
– А… чем?
– Тем, что тебе дорого. Тень всегда забирает самое дорогое. Это чудовище не обмануть… Кан? Что с тобой?
Кан замер. Могло показаться, что он даже перестал дышать. Ужас, тяжёлый и холодный, парализовал его. Лин уже отложил пиалу, но Кан взял себя в руки, сделав глубокий вдох.
– Всё… всё хорошо.
– Уверен?
– Да. Дурное воспоминание. Тень может забрать не-шэнми?
Лин молчал. Кан помедлил и задал следующий вопрос:
– А у вас она что заберёт?
– В этом, Кан, мы с твоим отцом различаемся. – Лин повернул тушку зайца на костре. – У меня нечего забирать. Тень не ходит за шэнми севера. Для этого и существует храм Юнъань.
– Бред какой-то. Почему тогда в Хань нет такого храма?
– Хороший вопрос. Задай его отцу. Уверен, он скажет, что в наших методах нет жизни. И будет прав.
Кан открыл было рот, чтобы продолжить расспросы, попробовать выведать больше… Но остановился. Не мог. Его всё ещё трясло от осознания, что именно в детстве он видел в подвале, от чего бежал, из-за чего взялся за оружие. Как можно победить Тень? Как можно убежать от Тени?
– Вы очень храбрый, Лин.
– Что?
– Храбрый. – Кан криво усмехнулся. – Знать, что попадёте в Бездну… И не иметь ничего, что вам дорого. Защищать свой народ. Не жить из-за храма… Я никогда не видел такого.
– Что ж, кажется, с шахтами мы закончили.
– Только Небо знает, насколько я благодарен вам.
– Брось. – Лин почесал своего волка за ухом и забрался на него. – Напиши хорошие отчёты в столицу, как любят ханьцы. Кстати, о твоём рассказе про бунт… Не делай так больше.
– Как?
– Не используй печати отца. Знаешь, на севере есть поговорка: куда вода – туда и рыба.
– И это значит?..
– Не прокладывай путь тому, чего не хочешь встретить. Что ж, – Лин оглянулся на шахту и улыбнулся, – мне пора. Было бы приятно, если бы и остальные форты поменяли своё отношение к переговорам. Чистого Неба тебе, Цинь Кан.
– И вам, Лин из Хэшэри-хала.
– Запомнил!
– Я быстро учусь. – Кан погладил волка и забрался на свою лошадь. – А нельзя таких выловить? Лошади здесь страдают.
– Можно, но волчата быстро поужинают твоими людьми. И избавь меня от весточек твоего отца в следующий раз, хорошо?
– Договорились.
В Линьцан и приграничные земли пришла зима. Для Кана это было впервые: настоящий холод, сугробы, через которые приходилось прорывать тропы, бесконечные ночи и вой диких зверей за стенами форта. Но их положение налаживалось, хотя Лоян не отвечал на просьбы об увеличении снабжения, которые следовали из рапорта в рапорт. С каждым днём столица казалась всё дальше и дальше, вместе с лоском и размеренной жизнью, а Кан разрывался между обустройством форта и вновь заработавшими рудниками.
В середине зимы, несмотря на то что перемирие позволяло охотиться рядом с фортом, пришлось окончательно перейти на запасы из кладовой Цзыданя. На следующий год их не хватит, и это действительно беспокоило Кана. Цы-ши принял его холодно, но был приятно изумлён вестью как о смерти Цзыданя, так и о том, что каторжники смогут вернуться к работе.
Иногда приезжал Лин. Кажется, ему было любопытно посмотреть, жив ли Кан, и в такие дни он отправлялся с ним на охоту. Удивительно, но только с Лином Кан мог наконец-то поговорить о чём-то, кроме солдат, форта, провианта и выработки металла. Лин рассказывал о легендах и поверьях Севера и учил зимней охоте, а Кан вспоминал о сказках юга и своём детстве. Впервые в жизни он чувствовал, что ему не нужно никому ничего доказывать и оглядываться на чины и звания. Видимо, это было одной из вещей, за которые Линьцан называли варварским местом, но, видит Небо, Кан не имел ничего против.
Солдаты, заходя на спорные земли, действительно расходились, не проливая крови. Мир выстраивался напряжённо и осторожно, но шло время и к новому порядку привыкали. А внутри форта пересуды о Кане сошли на нет: после бунта никто не хотел быть проклятым или казнённым. Кан требовал субординации и строгого соблюдения правил, но неизменно подавал пример сам. Со временем за глаза его беззлобно стали называть «безумным цзюэ», хотя бы потому что для всех в форте это было в новинку: осторожный лидер, который, казалось, больше делал, чем говорил. Но в эту зиму форт Илао не отчитался ни об одной смерти, на кухне не заканчивалась еда, и все сошлись во мнении, что такое начальство получше прочих.
А чтобы окончательно примириться, капитаны приняли решение познакомить Кана с местным праздником Середины зимы и вручить ему шкуру молодого северного волка в качестве подарка. И это был первый и единственный раз, когда они видели искреннее замешательство Кана.
Впрочем, подарок был не единственным. Теневой ворон в тот день принёс небольшой свёрток, а в нём Кан обнаружил горстку резных каменных бусин, которые северяне вплетали в косы, и деревянную табличку с аккуратно вырезанным посланием: «Ты говорил, что сестра любит всё необычное».