– Пожалобиться хотела о том, что в лифтовых кабинках безобразники кнопки поджигают, мочатся и прочие безобразия творят! Житья от их хулиганства нет, а это всё на нас, диспетчерах, отражается!
– И давно ты, тварь болотная, у меня на «объекте» дежурным диспетчером пристроилась? – подал голос пришедший в себя начальник строительства.
– Так почитай уже третий день, – пропищала кикимора. – С тех пор, как Высший Совет прислал, так и работаю.
– Это четвертая! – выдохнул Романов. – Слышишь, Малюта? Трое поросят с «правильной» национальной ориентацией и плюс вот это «…преданье старины глубокой»! Да убери ты её из кабинета поскорее, а то вся обивка на мебели болотом пропахнет!
Верный слуга, ни слова не говоря, изобразил что-то вроде поклона и торопливо покинул кабинет. Через мгновенье в приёмной раздался пронзительный женский крик – это была реакция секретаря на появление Малюты в паре с кикиморой Мюрфуткой.
После того, как волнение улеглось, Романов вышел из кабинета и обнаружил, что желающих попасть к нему на приём больше нет.
«Распугала нечисть челобитчиков!» – подумал про себя Пётр и велел секретарю вызвать машину.
– Позвони Лекарю и предупреди, что я скоро у него буду, – добавил он.
– Уже звоню! – эхом отозвалась секретарь, но Романов этого не услышал. По широкой, застланной ковровым покрытием лестнице он спустился на первый этаж, где его ждал Малюта Скуратов. От Скуратова неприятно попахивало болотной тиной, но Пётр сделал вид, что не замечает последствий общения с кикиморой и пригласил в свой персональный автомобиль.
– Поехали к докторам, здоровье поправлять, – велел он водителю и откинулся на спинку кожаного сиденья.
«ОСЧ» – объектовая санитарная часть – была предметом гордости начальника строительства. Подсознательно Пётр с молодых лет тяготел к искусству врачевания, поэтому, когда ему представилась реальная возможность оборудовать «лекарню», он лично следил за набором медицинского персонала и оснащением ОСЧ последними новинками медицинской техники.
Возглавлял ОСЧ опытный врач Устименко, которого Романов шутя, величал Лекарем. Главврач ОСЧ был сильно похож на главного героя кинофильма «Дорогой мой человек» в исполнении молодого, но уже популярного актёра Алексея Баталова, поэтому и звали главврача не иначе, как Владимир Афанасьевич Устименко.
Владимир Афанасьевич встретил высоких гостей на лестнице у главного входа и, пожимая Романову руку, на пару секунд приложил пальцы к запястью начальника.
– А пульс-то у Вас, Пётр Алексеевич, частит! – укоризненно заметил доктор. – Нехорошо это, нехорошо!
– Да уж, хорошего мало, – согласился Романов. – Так ведь не дают, черти, нормально работать!
– Вы это сейчас о чертях в прямом или переносном смысле?
– В обоих! – заверил медика Пётр.
– Тут у нас такой случай произошёл… – попытался вклиниться в разговор Скуратов, но Романов недовольно дёрнул уголком рта и Малюта мгновенно умолк.
– Мне можете ничего не говорить, – предупредил визитёров доктор. – Через четверть часа я сам всё узнаю.
– Как узнаете? – поёжился Малюта, вспоминая собственные методы ведения дознания.
– По результатам обследования, – пояснил Устименко. – Прошу вас пройти в смотровую комнату.
Осмотр действительно занял не более четверти часа, но для этого хозяин ОСЧ задействовал весь свой технический арсенал и почти весь персонал санчасти.
– Признаков серьёзных заболеваний я не вижу, – наконец заявил главврач. – Всё укладывается в те условия, которые определяет выбранный Вами, Пётр Алексеевич, образ жизни, ну и, конечно же, возраст: несколько очагов затемнения в лёгких – это результат длительного курения, холестериновые бляшки – ну, это возрастное изменение, печень увеличена – это, батенька, Вы сами знаете, почему, на коренных зубах многочисленные сколы эмали и кариес. Вы что, голубчик, зубами орехи разгрызаете? Нет? Аккуратнее в вашем возрасте надо: со временем кальций из костей вымывается, и кости становятся хрупкими.
– И зубы тоже?
– Нет, зубы остаются прежними, но это уже не «молочные» зубы, и они регенерации не подлежат.
Устименко так же, как и главный герой кинофильма, говорил тихо, не повышая голоса, но уверенно, с расстановкой акцентов, что придавало его речи вид окончательного диагноза.
– Вот что меня особенно беспокоит, так это ваша нервная система, – продолжил Владимир Афанасьевич. – Приступы беспричинного гнева бывают?
– На всё есть причина!
– Значит, бывают. Спите плохо?
– Когда как. Бывает хорошо, а бывает, бессонница мучает.
– Значит, сон неглубокий, прерывистый и тревожный. Утром после пробуждения чувствуете усталость?
– Иногда, но только до первой трубки.
– Это понятно: никотин впитывается в кровь и разносится по всему организму, отчего у Вас возникает ощущение бодрости. Это я, конечно, в упрощённом виде поясняю, но процедуры принять я бы Вам советовал незамедлительно.
– Какие ещё процедуры? – ощерился Пётр.
– Успокоительные: расслабляющий массаж и наш новый метод – оздоровительный сон.
– Я и без вашего метода хорошо могу дома выспаться.
– Вы не поняли, – улыбнулся Устименко. – Никто не предлагает Вам восемь полноценных часов сна. Вам погрузят в искусственный сон на пятнадцать минут, после чего Вы почувствуете себя отдохнувшим и полным сил.
– Ладно, Лекарь, давай, попробуем твой новый метод. Веди в опочивальню.
Хорошенькая медицинская сестра нежно взяла Романова под локоток и, чуть-чуть больше чем обычно покачивая бёдрами, повела чистыми коридорами в цокольный этаж, где располагалась приёмная доктора Баюна – ведущего специалиста по внедрению методик лечебных сновидений.
Василий Тимофеевич Баюн при появлении высокого начальства сладко сощурился, словно кот, узревший сметану, и мелодичным необычайно приятным голосом не проговорил, а почти промурлыкал слова приветствия.
Романов в ответ кивнул и беглым взглядом осмотрел кабинет. Ничего примечательного в кабинете не было, разве что широкая застеленная белоснежной простынёй тахта.
– А где приборы и всякие хитрые приспособления, которыми вы меня лечить собираетесь? – задал мучавший его вопрос Пётр.
– Нет никаких приборов и никаких хитрых приспособлений, – промурлыкал в ответ Василий Тимофеевич и снова сладко смежил веки. – Есть только Вы, я, и мой голос.
С этими словами он задёрнул штору и отделил тахту от остального пространства кабинета.
– Можете смело скинуть верхнюю одежду и надеть приготовленный специально для Вас халат. Если хотите, можете весь сеанс оставаться голым, всё равно Вас никто не увидит.
– Это обязательно? – насторожился Пётр.
– Обязательно! – ответил Баюн и Романов уловил в его «медовом» говоре приказные нотки. – Обязательно! Какой может быть лечебный эффект, если Вас стесняет верхняя одежда? Вы должны как можно сильней расслабить мышцы тела, а какое может быть расслабление при затянутом галстуке и давящем на брюшину ремне?
– Уговорили! – подал голос из-за ширмы Романов и, накинув халат, удобно устроился на тахте. – Я готов! Можете начинать!
Он хотел ещё что-то добавить, но тут сумрак больничного кабинета сменился на приятный сиреневый свет, исходивший откуда-то из-под плинтуса, и зазвучала приятная музыка. Романов попытался уловить мелодию, но вскоре понял, что никакая это не музыка, а самая настоящая тоскливая, бередящая душу песнь бродяги-ветра. Пётр смежил веки и воочию увидел, как ветер, завывая, летит над землёй, задевая верхушек вековых сосен, а потом взмывает под облака и, достигнув самой высокой ноты, отвесно падает вниз – на травяной ковёр, чтобы рассыпавшись на тысячи звонких нот, зазвучать вновь, но уже тоньше и пронзительней, так, как умеют это делать только невидимые глазу цикады. Пётр почувствовал, как тёплое теченье неведомой реки омыло его усталое тело и измученную заботами душу и понесло его на своих тёплых и влажных ладонях навстречу сияющей звезде. От звезды исходили тонкие золотистые лучи, которые, причиняя сладостную боль, проникали в самую душу, в самые потаённые уголки сознания, отчего хотелось плакать и смеяться одновременно. Потом звезда закрыла собой весь небосвод, и Пётр, не чувствуя тяжести своего тела, в лёгком золотистом мареве полетел ей навстречу.
– Ещё чуть-чуть! – шептали его губы. – Ещё немного!
И в тот момент, когда ему показалось, что вот сейчас наступит тот благостный миг, который люди привыкли называть счастьем… всё вдруг закончилось.
Пётр замотал головой и понял, что лежит на тахте в больничном халате, и нет никакой музыки сфер и никакого золотистого сиянья.
– Зачем? – обиженным тоном спросил он у стоявшего в изголовье врача.
– Зачем я Вам не дал испытать абсолютное удовольствие? – ухмыльнулся Баюн. – Нельзя, батенька! Никак нельзя! Продли я сеанс на несколько секунд, и больше бы не было волевого и уверенного в себе начальника строительства.
– Я мог умереть?
– Хуже! Ваш мозг запомнил бы ощущение удовольствия, точнее, абсолютного удовольствия, и Вы бы навсегда остались наркоманом. Вас больше бы ничего не интересовало – ни работа, ни отношение близких к вам людей, ни даже собственная участь. У Вас развился бы глубинный паралич воли. Вы бы позабыли все свои обязанности, так как они казались бы Вам мелкими и ненужными. Вы всеми правдами и неправдами стремились вновь достичь состояния неземного блаженства. С этой целью Вы стали экспериментировать с медицинскими препаратами и в результате рано или поздно умерли бы от передозировки или стали бы законченным наркоманом.
– А как Вы всё это делаете? – развёл руками Романов. – Я имею в виду музыку, свет, реальное ощущение полёта, переходящее в состояние блаженства! С помощью каких приборов?
– Я уже говорил, что нет никаких приборов и приспособлений. Вы слышали только мой голос и чувствовали только то, что я Вам внушал.
– Да Вы доктор, оказывается, страшный человек! – пошутил Пётр.