– Вы даже не подозреваете, Пётр Алексеевич, насколько Вы близки к истине, – промурлыкал Баюн и, распрощавшись, ушёл по своим одному ему ведомым делам.
Медсестра помогла Петру переодеться в его повседневный костюм и сопроводила в кабинет главврача.
– Ну-с, пациент, как Вы себя чувствуете? – полушутливо поинтересовался Устименко.
– Такое ощущение, что я сбросил с плеч тяжёлый груз и помолодел лет этак на десять! – радостно поделился новыми ощущениями начальник строительства. – И что особо приятно – никаких тебе таблеток или уколов! И давно у вас в санчасти такой кудесник работает?
– Так уж третий день пошёл! – радостно сообщил Владимир Афанасьевич. – А ощущение такое, что он здесь всегда был!
– Как третий день? – воскликнул Романов. – Он что, из той полудюжины специалистов, присланных Высшим Советом три дня назад?
– Получается, что так! – развёл руками главврач.
– Это уже пятый, Пётр Алексеевич! – радостно заявил присутствовавший в кабинете Малюта Скуратов. – Осталось шестого отыскать.
– А чего его искать? – удивился Устименко. – Вон он, в фойе возле главного входа стоит. Он у нас и за охранника и за медбрата, а когда надо, то и за донора! Чудо, а не мужик! Да его и мужиком назвать язык не поворачивается, потому как образован и воспитание чувствуется. И при этом ещё неимоверно силён, но больше чем его феноменальная сила, меня поражает его доброта. Вы не поверите, но я таких отзывчивых людей ещё не встречал! Илья в санчасти по ночам в качестве охранника дежурит, а днём горшки за лежачими больными убирает и самых тяжёлых на руках в сад на прогулку выносит. А по вечерам, если надо, то кровь сдаёт! «Я сам, говорит, тридцать лет и три года парализованный на печи лежал. Судьба ко мне милость явила в виде трёх калик-перехожих. Они-то меня на ноги и поставили. Теперь, говорит, мой черёд долги отдавать!»
– А как, говоришь, зовут молодца?
– Да Ильёй кличут, а сам он из города Мурома – недалече от Москвы будет.
– Малюта! – зычно позвал слугу Романов.
– Здесь я, Пётр Алексеевич! – вынырнул из-за спины главврача Скуратов.
– Скольких я приказал из последней полудюжины назад депортировать?
– Так всю полудюжину и отправим! Не сумневайся, отец родной! Всё сделаем, как надо!
– Глуховат ты с годами становишься, Малюта! Огорчает меня это!
– Твоя, правда, государь! – смекнул Скуратов. – Глухота проклятая помешала мне твой наказ правильно разобрать! Четверых! Четверых депортировать ты государь повелел!
– То-то же! – с довольным видом произнёс Романов и, распрощавшись с главврачом, сел в персональный автомобиль.
Когда автомобиль выехал за территорию ОСЧ, на крыльцо главного корпуса выбежала молоденькая медсестра.
– Владимир Афанасьевич! – прощебетала она, глядя на главврача влюблёнными глазами. – Вам по телефону главный санитарный врач «объекта» звонит. Что прикажите ей передать?
– Передайте доктору Власенковой, что я скоро ей сам перезвоню, – скупо ответил Устименко и, глубоко засунув руки в карманы накрахмаленного до хруста белого халата, торопливо зашагал обратно в помещение корпуса: начинался вечерний обход.
– У него с Власенковой роман? – тихо поинтересовалась подошедшая из регистратуры медсестра, которая уже год как носила обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки.
– Да кто их там разберёт! – с досадой ответила ей незамужняя девушка. – По мне так не влюбиться в такого мужика, как Устименко, надо быть круглой дурой!
– А Власенкова на дуру что-то не похожа, – как бы невзначай заметила опытная женщина и, помедлив, прибавила, – да и ты тоже!
На следующее утро Яков Брюс явился в рабочую резиденцию Романова в старинном камзоле и обильно напудренном парике, букли которого доставали его владельцу до плеч.
– Это что ты так, друг сердечный, вырядился? – с удивлением спросил его Романов.
– Исключительно для повышения эффекта исторической достоверности, mein Herz! – вежливо ответил Брюс и, шаркнув ножкой, как в былые времена изогнулся в глубоком поклоне. Тяжёлый парик под собственным весом соскользнул с головы чернокнижника и, поднимая облачко пудры, упал к ногам начальника строительства. Яков Брюс обречённо вздохнул, погладил ладошкой гладко выбритый череп и водрузил парик обратно на свою яйцеобразную голову.
Возникла немая сцена.
Народ безмолвствовал, и лишь Малюта Скуратов, укрывшись за широкой спиной Романова, беззвучно корчился от смеха.
Глава 5О плюрализме мнений, бесплатной медицине и профилактики народных волнений
Случилось это осенью, но точно не в сентябре, и не в начале месяца, а ближе к его середине, но никак не в третьей декаде и, конечно же, не во вторник, а скорее всего в пятницу.
Да, именно в пятницу, в слякотную туманную пятницу, пронизанную мелким холодным дождём, Шалтай Болтаев, по причине личного разгильдяйства, ровно в 8 часов 30 минут выпал с третьего этажа.
В это время у начальника строительства полным ходом шла утренняя планёрка. Совещание шло по давно отработанной схеме: сначала начальники служб и участков отчитывались о выполнении недельного плана, после этого наступала очередь плановиков и снабженцев, и заканчивала «программу обязательных выступлений», как всегда, бухгалтерия. Во втором отделении «марлезонского балета» солировал начальник строительства, который раздавал всем по заслугам – «…кому пышки, а кому и шишки», после чего ставил новые задачи на неделю.
Романов уже заканчивал постановку задач, когда в кабинет заглянула секретарь.
– Пётр Алексеевич! Включите, пожалуйста, телефон! Там начальник отдела безопасности труда хочет Вам сообщить что-то важное.
По заведённым Романовым правилам, во время проведения любых совещаний телефонная связь отключалась, и это правило соблюдалось неукоснительно. В другой раз Романов отчитал бы секретаря, но вид у девушки был явно встревоженный, поэтому он, не вдаваясь в дальнейшие расспросы, просто щёлкнул тумблером и услышал в трубке трагический голос главного специалиста по охране труда Варфоломея Боякина.
Варфоломей Боякин был знаменит тем, что жил и работал по принципу «как бы чего не вышло», поэтому занимался не столько организацией безопасности труда, сколько перестраховкой от всех мыслимых и немыслимых несчастных случаев. В каждом ещё не посаженном на раствор кирпиче Боякин видел потенциальную угрозу прежде всего для своей, стриженной под «полубокс» головы, поэтому всегда, даже в помещении, носил пластмассовую оранжевую каску, за что заслужил от рабочих прозвище «Бойся-Бой».
Дрожащим голосом Бойся-Бой доложил начальнику строительства, что при проведении высотных работ на уровне третьего этажа офисного здания «Думский приказ», с рабочих лесов сорвался каменщик Шалтай Болтаев, и его с многочисленными переломами и травмами увезли в санитарную часть.
Романов тут же перезвонил в ОСЧ, но до главврача Устименко не дозвонился.
– Владимир Афанасьевич сейчас проводит срочную операцию и к телефону подойти не может, – вежливо сообщила секретарь.
«Если Лекарь взялся за скальпель, значит, ещё есть надежда, значит не всё потеряно!» – решил Романов про себя и объявил об окончании совещания.
– Машину! Срочно! – дал он команду секретарю и стал спускаться по лестнице.
В объектовой санитарной части был свой стационар на десять коек. На этом ещё на стадии возведения главного корпуса настоял Устименко, который к обязанностям главврача приступил задолго до сдачи санитарной части в эксплуатацию. В настоящее время стационар пустовал. Романов знал об этом и мысленно молил Создателя, чтобы сегодня в него положили первого пациента.
– Уволю! – скрежетал зубами Пётр по дороге в ОСЧ. – Если выживет – обязательно уволю! За грубое нарушение мер безопасности уволю! Сначала отправлю этого Шалтая в санаторий, оплачу все «больничные листы», дам ему выходное пособие и уволю! Пусть в любом другом месте из окна падает, но только не у меня на «объекте»!
Ждать пришлось около часа, и Романов по-хозяйски расположился в кабинете главврача. Устименко появился, когда Пётр уже начал терять терпение. Снимая забрызганный кровью бледно-зелёный операционный костюм, Владимир Афанасьевич устало кивнул головой. Это означало, что в этот раз Шалтая Болтаева собрать по частям удалось, и ему суждена долгая, но, принимая во внимание бесшабашную натуру пациента, беспутная жизнь.
Романов интуитивно понял это и без объяснений главврача, но не удержался и спросил:
– Ну как он там?
– Перелом трёх рёбер, закрытая черепно-мозговая травма, – устало перечислял Устименко, тщательно вымывая руки под струёй горячей воды. – Пришлось удалить селезёнку, но жить будет. Если всё пойдёт хорошо, то через месяц выпишу, но предстоят ещё реабилитационные мероприятия.
– Ух! Ты, Афанасьевич, точно камень с моей души снял! – облегчённо выдохнул Пётр. – Давай теперь за твои руки – руки хирурга, и за здоровье пациента по маленькой замахнём! – И Романов достал из кармана металлическую фляжку.
– Спасибо, Пётр Алексеевич, но я алкоголь употребляю очень редко, а на работе вообще не пью.
– Так я же не предлагаю напиваться, – смутился Пётр, – а так, чисто символично!
– Я таких символов не признаю, – устало произнёс главврач, усаживаясь в кресло. – Я на фронте без спирта обходился, а сейчас, в мирное время, и подавно…
– Вот только про фронт, Лекарь, не надо! – вдруг перебил его Романов. – Не был ты на фронте! Не был!
– Не был, – согласился Устименко. – Я знаю, что все мои воспоминания о прошлом – это фантомная память, но мне от этого не легче! Это моя память, и я ею живу!
– Хорошо! Давай закроем тему, – согласился Романов. – Ты прав: это наши воспоминания! – после неловкой паузы продолжил Романов. – И неважно, что я реально не был под Полтавой! Я там не был, но она мне снится, и неудачный поход на Азов тоже снится! Я тоже живу чужими воспоминаниями. Вот ведь как получается – на чужом пиру похмелье! Ну как тут с ума не сойти?