Уже под вечер, когда солнце скрылось за горами, приехал Анруш на поляну. От леса легли на нее темные тени. Серый, холодный туман медленно плыл над ручьем. Сумрачно шумели деревья. Черные вороны летали над лесом. Хлопая крыльями, взлетели вороны с деревьев, окружавших поляну, взвились к потемневшему небу и стали кружиться со зловещим карканьем над поляной. Почуяли вороны добычу. Слез с коня Анруш, подошел к трупу Рукуджа и долго стоял над ним, опустив голову. Слезы струились из глаз его и падали на грудь Рукуджа, всю залитую черной, запекшейся кровью. Опустился Анруш на колени, поднял голову друга и поцеловал его холодные губы. Вынул несчастный красавец Анруш из-за пояса острый нож, тот нож, которым убил он Рукуджа, замахнулся и вонзил себе нож прямо в сердце. С тихим стоном упал Анруш на труп друга и умер. А под столетним дубом раздался зловещий, торжествующий смех. То смеялась злая урма.
Как Флорис добыл себе жену – «дочь ниваша» и как погиб завистливый Кропан
В одном цыганском таборе жили два молодых цыгана – красавец и весельчак Флорис и косой угрюмый Кропан. Не любили в таборе Кропана, и не только за его постоянную угрюмость, а главным образом за его злой и завистливый характер. Всем и во всем завидовал Кропан: и тому, у кого лошадь хорошая, и тому, у кого палатка новая, словом, не было ничего такого, чему не завидовал он. Это бы еще ничего. Пускай завидует на здоровье. Но Кропан старался всегда чем-нибудь да насолить тому, кому он завидовал, чем-нибудь испортить радость, выпавшую на долю другого. Весельчаку же Флорису, общему любимцу всего табора, Кропан положительно прохода не давал. Чем только не донимал он его: то подымет на смех, то пустит про него какую-нибудь нехорошую, злую выдумку, то испортит начатую работу. А Флорис только смеется да говорит: «Пускай старается косой Кропан, это он все от зависти. Когда-нибудь сам свалится в яму, которую другим роет».
Так оно в конце концов и вышло.
Однажды поздним вечером разговорились молодые цыгане у костра. Как и полагается молодежи, говорили они о красивых цыганках окрестных таборов. Были среди молодых цыган и Флорис с Кропаном. Флорис весело рассказывал о красавице Розе из соседнего табора, расхваливал ее красоту, а потом подумал минуту и сказал:
– Всем хороша Роза: и красива на редкость, и умна, только одна беда – уж очень она ветрена и капризна. Тяжко будет мужу с такой женой.
Кропан молча слушал разговоры цыган, угрюмо уставившись в огонь косыми глазами. Слыхал он и то, что рассказывал Флорис. Обернулся к Флорису Кропан и сказал:
– Коль ты, Флорис, хочешь иметь верную жену, да при этом еще писаную красавицу, то добудь себе в жены «дочь ниваша», красивее и вернее жены и не придумаешь. Пойди ночью на берег реки, может быть, какая-нибудь «дочь ниваша» пленится тобой, ведь ты у нас и сам красавец писаный, как раз под стать «дочери ниваша». Только верхнюю губу придется тебе потерять; как ни хитри, а бимуйакром (безгубым) тебе стать придется.
– Ну, отдать за красавицу жену верхнюю губу всякий согласится! Ты, Кропан, не пожалел бы небось и обеих, хотя они у тебя смотри какие толстые, – весело воскликнул Флорис, – только вот горе, как достать «дочь ниваша»? Может быть, ты, Кропан, меня научишь? Ведь ты у нас умник, все знаешь.
Молодые цыгане громко рассмеялись. Кропан же зло посмотрел на Флориса и проворчал себе под нос:
– Я-то знаю, да тебе не скажу.
– Нечего хвастать! – крикнул на Кропана самый старший из цыган, Тодор. – А коль знаешь, то говори. А не хочешь, так мы тебя заставим сказать. У нас ты так не отделаешься.
– А с какой стати мне скрывать? – ответил Тодору Кропан, сильно побаивавшийся здоровенных кулаков Тодора. – Дело простое! Нужно выследить, где пляшут ночью, в полнолуние, «дочери нивашей», да посыпать на этом месте семена дурмана. Когда на следующую ночь выйдут «дочери нивашей» из реки плясать, то та из них, которая наступит на семена дурмана, так и прирастет к земле. Бери тогда ее и веди в табор. Вот и вся хитрость.
– А как разыскать то место, где пляшут в полнолуние «дочери нивашей»? – спросил Тодор.
– Вот уж этого я не знаю. Это место вы уж сами ищите, – сказал Кропан, встал и пошел к себе в палатку.
То, что сказал Кропан о «дочерях нивашей», заставило сильно призадуматься Флориса.
«А что, если на самом деле добыть себе в жены „дочь ниваша“! Вот будет жена-то: и красавица, и верная какая, любящая. Ведь это значит стать счастливым на всю жизнь», – думал Флорис.
Когда все молодые цыгане разошлись спать, Флорис встал и пошел к реке. На реке было тихо. Полная луна отражалась в воде. Чуть шелестели прибрежные камыши. Долго стоял Флорис над рекой и думал о «дочерях нивашей». Наконец он махнул рукой и прошептал:
– Эх, нечего думать о пустяках. Все это вздор. Наверно, нарочно наболтал Кропан про «дочерей нивашей», чтобы потом поднять меня на смех.
Пошел Флорис назад в табор. Идет, а сам все думает о «дочерях нивашей». Когда он проходил мимо высокого дуба, росшего у самого табора, его кто-то окликнул:
– Флорис, погоди-ка минутку, я кое-что скажу тебе!
Остановился Флорис, оглянулся и увидал около дуба старую цыганку Изу. Подошел к ней молодой цыган, а она сказала ему:
– Я слыхала все, что рассказывал косой Кропан о «дочерях нивашей». Правду он говорил. Достать себе в жены «дочь ниваша» можно. Только одного не сказал Кропан. Не знаю, оттого ли, что сам не знает, или оттого, что хочет погубить тебя. Ох и не любит же тебя косой Кропан!
– Чего же он не сказал? – спросил Изу Флорис.
– А вот чего, – ответила Иза, – нужно твердо помнить: как остановится одна из «дочерей нивашей», наступив на семена дурмана, прежде всего надо снять у нее с ног красные туфельки. Не снимешь их, ну и погиб. Разорвут тогда тебя «дочери нивашей». Все дело в красных туфельках! А остальное, что рассказывал Кропан, – все правда. Однако прощай, поздно уже. Пусть сопутствует тебе удача – ты славный малый и заслуживаешь счастья.
Простился Флорис со старой Изой. Глубоко запали ему в сердце слова старой цыганки, и он решил на следующую же ночь идти добывать себе в жены «дочь ниваша».
Была теплая летняя ночь, когда Флорис вышел из табора и пошел к реке. В таборе никто не видал, как ушел молодой цыган. Медленно шел он вдоль реки. Луна ярко светила на небе, и по реке тянулась широкая блестящая дорога, чуть подернутая рябью. Было тихо, только коростели кричали по ту сторону реки. Прошел Флорис через небольшую рощицу и вышел на поляну, окруженную с трех сторон лесом. На поляне легкой пеленой лежал туман. Луна освещала его, и вся поляна казалась серебряной. Сквозь туман неясно виднелись прибрежные камыши и отблеск луны на реке. Флорис остановился. Какой-то таинственной показалась ему поляна. Сам не отдавая себе отчета, почему он это делает, Флорис стал разбрасывать по поляне семена дурмана из бывшего с ним маленького мешочка. Разбросав дурман, он встал на краю поляны, ближе к реке, за дерево и стал ждать. Так стоял он довольно долго, прислушиваясь к малейшему шороху. Вдруг показалось ему, что на реке что-то всплеснуло, словно большая рыба, и тотчас зашелестели камыши. Он стал присматриваться и увидал, как вереницей выходили одна за другой из камышей «дочери нивашей». Покрытые своими длинными серебристыми волосами, они почти сливались с туманом, и Флорис с трудом различал их. Легкий ветерок потянул с реки. Туман на поляне заколыхался и поплыл к лесу. Понемногу вся поляна очистилась от тумана, и на траве ее в лучах луны засверкали, как алмазы, крупные капли росы. Теперь Флорис ясно видел «дочерей нивашей». Взявшись за руки, они неслись по поляне веселым хороводом. Дивный был этот хоровод. Высокие, стройные, окутанные шелком своих волос, «дочери нивашей» плясали, чуть касаясь красными туфельками верхушек травы. Они плясали и пели:
Приходи на поляну ты в лунную ночь,
Когда лес мирно спит, а камыш
Чуть трепещет над сонной рекой.
Все заботы забудь и гони ты их прочь.
Посмотри, что за ночь, а кругом что за тишь,
Ведь другой не видать тебе ночи такой.
По душистой траве на поляне лесной
Так отрадно, привольно плясать при луне!
Приходи же скорей ты на берег речной!
Посмотри: кто сравнится красою со мной?
Неужель не влечет тебя сердце ко мне?
Приходи же скорей, о цыган молодой!
Заслушался Флорис песней «дочерей нивашей». Он чувствовал, как их пение все сильнее и сильнее очаровывает его и влечет к легкому хороводу. Он хотел уже выйти из-за дерева и идти к хороводу. Он забыл, что слыхал о «дочерях нивашей», как заманивают они молодых цыган и уводят навсегда в свои золотые дворцы на дне реки. Флорис сделал уже шаг, как вдруг одна из «дочерей нивашей» вскрикнула и остановилась, словно приросла к земле. Она наступила на семена дурмана. Остальные «дочери нивашей» тотчас прекратили пение, и одна из них воскликнула:
– Сестрицы, здесь кто-то есть! Кто-то разбросал по поляне семена дурмана. Скорее, скорее! Спрячемся в камышах!
«Дочери нивашей» бросились к камышам и скрылись в них. Лишь одна осталась посередине поляны, испуганная, беспомощная. Бессильно опустив белоснежные руки, она озиралась по сторонам, как бы моля кого-то о помощи. Подбежал к ней Флорис, нагнулся и снял с ее ног красные туфельки. Теперь «дочь нивашей» была в его власти, не могли больше помочь ей сестры. Флорис был в безопасности – «дочери нивашей» не смели его тронуть. Сошла с места, усыпанного семенами, «дочь ниваша», взяла Флориса за руку и сказала:
– Теперь ты мой господин, и всю мою жизнь я буду верна тебе.
С этими словами обняла она молодого цыгана и крепко-крепко поцеловала его в губы. Флорис почувствовал легкую боль, схватился рукой за губу – половины верхней губы как не бывало. Он стал бимуйакром (безгубым). Что за беда! Ведь зато у него была теперь дивно прекрасная жена, которая будет верна ему до гроба.
Вернулся Флорис с «дочерью ниваша» в табор. Наутро все узнали, что добыл-таки себе весельчак Флорис такую красавицу жену, в сравнении с которой все самые прославленные красавицы цыганских таборов покажутся дурнушками.