Косой Кропан позеленел от зависти, когда увидал Флориса с женой. Но что мог он сделать? И обидеть-то Флориса и его жену он не смел, так как отлично знал, что в обиду не дадут их «дочери нивашей» и будут теперь во всем помогать им.
– Ладно! – думал Кропан. – Коль какой-нибудь глупый Флорис добыл себе жену, то я в грязь лицом не ударю и добуду себе жену еще лучше, еще красивее.
Решил Кропан в ту же ночь идти добывать «дочь ниваша».
Пошел Кропан ночью на реку. Ночь была хоть и ясная, лунная, только не тихая летняя ночь. Порывами набегал ветер. По реке темными полосами тянулась крупная рябь, и река казалась отлитой из темной стали. Тревожно шумели камыши. Облачка быстро плыли по небу и то и дело закрывали луну. Долго шел Кропан по берегу реки. Миновал он рощу и поляну, на которой добыл себе Флорис жену-красавицу, вышел к тому месту на реке, где противоположный берег был крутой, обрывистый, а река очень глубока. Кропан знал, что в этом месте глубокий омут. Здесь-то, наверно, и должен стоять в омуте, как думал Кропан, золотой дворец «дочерей нивашей». Разбросал он семена дурмана, да не на поляне, а у самого берега.
– Как выскочите вы из воды, – шептал Кропан, – так сразу попадетесь мне в руки. Да небось из вас не одна какая-нибудь наступит на семена дурмана, а несколько, а я выберу из вас ту, которая покрасивее. Я вам не дурак Флорис! Первую попавшуюся брать не стану!
Разбросав семена дурмана, Кропан стал ждать. Он даже и не подумал спрятаться, чтобы не сразу заметили его «дочери нивашей». Стоит Кропан у самого берега реки и ждет. А ветер становится все сильнее, все чаще закрывают облака луну. Неприветливо на реке. Вода в омуте черная-черная, и, словно в бездонную пропасть, смотрятся в нее деревья, растущие на самом обрыве противоположного берега. Даже Кропану стало как-то не по себе. Вот наконец всплеснула вода на реке. Кропан вздрогнул. Из воды, словно лебедь, вынырнула «дочь ниваша» и в своих красных туфельках побежала по воде к берегу. Вот добежала она до берега, ступила на него, не сделала и трех шагов, как громко вскрикнула и остановилась как вкопанная. Коршуном налетел на нее Кропан, обхватил руками и хотел поднять. Не тут-то было! Он и с места не мог сдвинуть «дочь ниваша». Ведь туфельки-то снять с ее ног он и не подумал, а в них-то и была вся сила. Громко рассмеялась «дочь ниваша», угроза прозвучала в ее смехе. Она поняла, что спасена. Но Кропан не обратил внимания на ее смех. Он напрягал все свои силы и старался оторвать от земли «дочь ниваша». Не слыхал Кропан, как всплеснулась река, не видал, как показалась на ее поверхности целая толпа «дочерей нивашей». Только тогда опомнился он, когда кинулись на него «дочери нивашей» и схватили его. В ужасе закричал косой Кропан, он силился вырваться, молил о пощаде. Лишь смехом ответили «дочери нивашей» на его мольбы. Разорвали на части «дочери нивашей» Кропана, освободили свою сестру и скрылись одна за другой в глубоком омуте реки. Так погиб завистливый Кропан. Никто не знал, куда пропал он, только Флорис догадывался, что разорвали его «дочери нивашей».
Счастливо зажил весельчак Флорис со своей красавицей женой. «Дочери нивашей» во всем помогали им и исполняли все их желания. Ни у кого во всех цыганских таборах не было столько золота и серебра, таких лошадей, такой роскошной палатки, как у Флориса. Да не было никого и счастливее Флориса и его жены. А уж дети у них, так все были красавцы, как на подбор.
Мудрая Гула Камакри
Жила-была некогда на белом свете мудрая старуха цыганка, звали ее Гула Камакри. По всему Семиградью славилась она своим умом, и не было ни одного города, ни одной деревни, где бы ее не знали. Гула Камакри была не только мудрой, но и крайне доброй женщиной. Никогда не отказывала она никому в помощи, лечила больных от всех болезней, делилась с бедными последним куском хлеба и давала всем советы, кто бы за ними к ней ни обращался. Уж если посоветует, бывало, Гула, то так, что хоть век думай, а лучше не придумаешь; из любой беды выручали ее советы. И любили же все мудрую Гулу Камакри. Идет, бывало, табор, в котором она жила, через деревню, так все крестьяне выходят на улицу и наперебой зовут мудрую Гулу к себе в гости, ни за что не дадут ей ночевать в палатке, а уложат спать на пуховой постели, накормят и напоят всем, что только есть лучшего в деревне, да и на дорогу надают денег и всякой снеди столько, что чуть не весь табор сыт целый день. Да и как было крестьянам не поить и не кормить Гулу Камакри и не дарить ей подарков? Она их лечила, роженицам помогала, скот лечила и погоду предсказывала. Обступят ее крестьяне и спрашивают:
– Скажи, Гула Камакри, можно ли начинать покос? Не пойдет ли дождь и не испортит ли нам сена? Ишь, вон и ветер дует.
Посмотрит Гула на небо, посмотрит на горы, землю рукой пощупает, подумает и ответит:
– Можно. Начинайте покос. Дождя не будет. Недели две, а может, и больше будет стоять ясная да жаркая погода. Ветер не на дождь дует!
Как скажет, так оно и будет. Никогда не ошибется.
Хорошо жилось и всему табору, с которым кочевала Гула Камакри. Благодаря ей не знал он ни в чем недостатка. Если же в таборе случалось что-либо неладное, то мудрая Гула всегда выручала.
Однажды, как раз в ночь под Ивана Купалу, остановился табор Гулы Камакри у берега реки на опушке густого леса. Цыгане свили длинную нитку и протянули ее через реку, чтобы могли в эту ночь не ушедшие еще в загробное царство души умерших переправиться в табор и напиться там молока, которое было поставлено у каждой палатки в горшке или кружке. Вечером, когда пора было всем идти на покой, Гула Камакри сказала собравшимся у ее палатки цыганам:
– Идите-ка спать, а меня оставьте одну в моей палатке. В эту ночь хочу я остаться наедине с душами моих умерших родственников.
Разошлись цыгане, и Гула Камакри осталась одна. Посидела она немного у палатки и пошла спать. Легла на постель – не может уснуть, да и только. Все вспоминаются ей умершие родственники, которых давным-давно нет уже на белом свете. Взгрустнулось старухе: одна она, никого родных у нее не осталось. Вспоминались ей и всякие события из ее долгой жизни. Сон бежал от ее глаз. Наступила полночь. Петухи пропели. Послышалось Гуле Камакри, что кто-то возится около ее палатки. Она прислушалась. Кто-то позвал ее тихим, глухим голосом:
– Гула Камакри! Выйди-ка на минутку.
Поспешно встала Гула и вышла. При бледном свете убывающего месяца она увидала у палатки незнакомого ей толстого человека с длинной бородой, а борода-то красная-красная. Испугалась Гула и подумала:
– Уж не ниваш ли это? Река-то ведь близко.
Незнакомец же подошел к ней и сказал:
– Я знаю, что ты мудрая и добрая женщина и никому не отказываешь в помощи. Тут поблизости есть одна больная женщина, у нее должен родиться ребенок. Пойдем со мной и помоги больной, а уж мы тебя отблагодарим за это.
– Хорошо, пойдем! – ответила Гула. Отказать в помощи больной, кто бы она ни была, Гула никогда не могла.
Незнакомец повернулся и пошел, пошла за ним и Гула Камакри. Незнакомец шел прямо к реке. Еще сильнее овладели Гулой подозрения:
– Ох, попалась я в лапы нивашу! – шептала она. – Ну да, бог даст, не погибну.
На берегу реки незнакомец остановился, обернулся к Гуле Камакри и взял ее за руку. Гула почувствовала, что рука у незнакомца холодная-холодная да мокрая, ни дать ни взять как громадная лягушечья лапа. Незнакомец пристально посмотрел на Гулу и сказал:
– Не бойся! Зла я тебе не сделаю. Я ниваш и живу в этой реке. Дело же вот в чем: заболела «дочь ниваша», у которой я служу, ей-то и нужно помочь.
– Да как же могу я ей помочь? – спросила, сильно перепугавшись, Гула. – Ведь «дочь ниваша» в реке! Как же я-то к ней пойду?
– Я возьму тебя с собой на дно реки, – ответил ниваш, – ты увидишь, что мне ровно ничего не стоит это сделать и с тобой ничего плохого не случится. Ты и оглянуться не успеешь, как будешь уже во дворце «дочери ниваша». Ну, пойдем!
– Пойдем, что поделаешь! Только боюсь я! – сказала Гула.
– Говорят тебе, не бойся! – крикнул ниваш.
Он схватил Гулу Камакри в охапку, поднял ее и бросился в реку. Не успела Гула вскрикнуть, как очутилась на дне реки во дворце «дочери ниваша», в большой светлой комнате, и ниваш опустил ее на пол, устланный мягким ковром. С удивлением глядела Гула по сторонам. Все вокруг блистало золотом, серебром и драгоценными каменьями. Ни у одного короля не могло быть такого роскошного дворца, такого богатства, как у «дочери ниваша». Ниваш сказал Гуле:
– Вот видишь, я говорил тебе, что бояться нечего. Пойдем скорее к больной!
Ниваш провел Гулу через несколько комнат. Все они были одна другой богаче. В одной из комнат Гула увидала множество горшков с засмоленными крышками. В горшках что-то слабо стонало. Гула остановилась и спросила ниваша:
– Что это стонет в горшках? Как их здесь много! Больше сотни!
– Это все мои горшки, – ответил, потирая от удовольствия руки и сверкая зелеными глазами, ниваш, – в них засмолены души утопленников. Слышишь, как они стонут? Веселенькая музыка!
– Зачем же ты держишь души утопленников в горшках? – воскликнула Гула.
– Уж очень занятно они стонут. Эта музыка веселит мое сердце, – ответил ниваш, – скучно было бы мне без этой музыки. Да я их не век держу в горшках. Как сгниет тело одного из утопленников, так я сейчас же выпускаю его душу из горшка, а на ее место сажаю другую.
– Бедные души утопленников, – сказала со вздохом Гула, – какие муки приходится им терпеть в твоих горшках, прежде чем попадут они в загробный мир.
– Вот вздор какой! Велика важность – посидят в горшке и отправятся восвояси в загробный мир. Однако пойдем, ведь больная ждет!
Пройдя еще через две-три комнаты, ниваш и Гула вошли в спальню больной «дочери ниваша». Здесь была такая ослепительная роскошь, что Гула остановилась как вкопанная в дверях и не знала, куда ей смотреть. Придя в себя от изумления, Гула увидала на большой кровати, отлитой из чистого золота, под золотым балдахином «дочь ниваша». Она лежала на белоснежных подушках и слабо стонала. Подошла Гула к больной, осмотрела ее и принялась за ней ухаживать. Ниваш же вышел из комнаты.