Однако в комнате было нечто еще более замечательное, чем эта дама, так что взгляд Майры скользнул по ней лишь мельком, – так сильно захватило ее воображение кое-что другое. На ковре, на стульях и на диванах, на огромной постели с балдахином и на мягком коврике из ангорской шерсти перед камином сидело, лежало и спало множество белых пуделей. Их было почти две дюжины – завитая шерсть падала челками на мечтательные собачьи глаза, на шеях были повязаны широкие желтые банты. Когда вошли Майра и Ноулетон, собак охватило волнение; двадцать один черный мокрый нос взмыл вверх, двадцать одна миниатюрная глотка принялась издавать отрывистый шумный лай, и в комнате воцарился такой гам, что Майра от неожиданности сделала шаг назад.
От шума сонные глаза толстой дамы дрогнули и открылись; низким хриплым голосом, который сам по себе до странности напоминал лай, она отрывисто скомандовала: «Прекратить этот гам!» – и собачий галдеж тут же стих. Сидевшие у камина два-три пуделя с блестящими глазами укоризненно переглянулись, негромко поворчали и улеглись, слившись с белоснежным ковриком из ангорской шерсти. Взъерошенный шарик на коленях у дамы уткнулся носом в изгиб локтя и опять закрыл глаза. Если бы не комки белой шерсти, разбросанные по комнате, Майра могла бы решить, что все это ей просто почудилось.
– Мама! – произнес Ноулетон, выдержав паузу. – Это Майра!
С губ дамы упало лишь одно хриплое слово:
– Майра?
– Она приехала к нам в гости, я тебе рассказывал…
Миссис Уитни подняла пухлую руку и устало провела ладонью по лбу.
– Дитя мое! – сказала она, и Майра вздрогнула, потому что голос вновь напомнил ей низкое собачье ворчание. – Ты хочешь выйти замуж за моего сына Ноулетона?
Майре показалось, что этим вопросом прицеп ставится впереди авто, но все же утвердительно кивнула в ответ:
– Да, миссис Уитни.
– Сколько тебе лет? – резко спросила дама.
– Мне двадцать один, миссис Уитни.
– Н-да… Ты родом из Кливленда? – это она уже практически пролаяла.
– Да, миссис Уитни.
– О!
Майра не была уверена, относилось ли последнее восклицание к разговору или это был просто стон, поэтому решила ничего не отвечать.
– Вы уж меня простите, я внизу почти не бываю, – продолжала миссис Уитни. – Когда мы здесь живем, я редко покидаю эту комнату и моих милых песиков!
Майра кивнула; с ее губ вот-вот готов был сорваться вежливый вопрос о здоровье, но она вовремя поймала предостерегающий взгляд Ноулетона и тут же прикусила язык.
– Что ж, – произнесла миссис Уитни; ее тон подразумевал, что разговор окончен. – Мне кажется, что вы – весьма милая девушка. Заходите еще!
– Доброй ночи, мама! – сказал Ноулетон.
– Доброй! – сонно пролаяла миссис Уитни, и ее глаза стали постепенно закрываться, а голова вновь упала обратно в подушки.
Ноулетон открыл дверь, и Майра, чувствуя себя слегка озадаченной, вышла из комнаты. Идя по коридору, они услышали у себя за спиной взрыв яростного лая – шум закрываемой двери вновь пробудил пуделей ото сна.
Спустившись на первый этаж, они обнаружили, что мистер Уитни уже сидит за накрытым к ужину столом.
– Просто очаровательно! Истинное наслаждение! – нервно улыбаясь, воскликнул он. – Одна большая семья, и вы, милая моя, ее главное украшение!
Майра улыбнулась, Ноулетон нахмурился, а мистер Уитни захихикал.
– Мы живем здесь в одиночестве, – продолжил он, – почти что в уединении – лишь мы втроем… И мы ждем, что вы принесете сюда солнечный свет и тепло, присущий вам блеск и цветение юности! Это будет просто восхитительно! Вы поете?
– Ну… Да… То есть немного…
Он с энтузиазмом захлопал в ладоши:
– Потрясающе! Великолепно! И что вы предпочитаете? Оперу? Романсы? Легкий жанр?
– Ну, в основном легкий жанр…
– Прекрасно! Я лично тоже предпочитаю легкий жанр. Кстати, сегодня вечером у нас будут танцы!
– Папа! – угрюмо произнес Ноулетон. – Ты что, взял и пригласил к нам толпу гостей?
– Я попросил Монро пригласить буквально несколько человек, соседей, – объяснил он Майре. – У нас тут все живут очень дружно; мы постоянно устраиваем небольшие неформальные приемы. Ах, это ведь просто восхитительно!
Майра поймала взгляд Ноулетона; в ее глазах читалось сочувствие. Было очевидно, что этот первый вечер ему хотелось бы провести с ней наедине и новость о гостях выбила его из колеи.
– Я представлю им Майру, – продолжал отец. – Хочу, чтобы они увидели, сколь восхитительное украшение появилось в нашем скромном домике!
– Отец, – вдруг сказал Ноулетон, – конечно же, со временем мы с Майрой пожелаем жить здесь, вместе с тобой и с мамой, но первые два-три года, как мне кажется, нам лучше всего будет пожить в Нью-Йорке!
Раздался грохот. Мистер Уитни сгреб пальцами скатерть, и лежавшие рядом с ним серебряные столовые приборы звенящей кучей грохнулись на пол.
– Глупости! – в ярости воскликнул он, грозно помахав своим коротеньким пальчиком сыну. – Ты говоришь глупости! Вы будете жить здесь, понятно? Здесь! Что за дом без детей?
– Но, отец…
Разволновавшись, мистер Уитни вскочил; его желтоватое лицо покрылось неестественным румянцем.
– Тишина! – взвизгнул он. – Если ты рассчитываешь на какую-либо помощь с моей стороны, то получить ее ты сможешь лишь под крышей моего дома – и нигде больше! Ясно? А что касается вас, моя изысканная юная леди, – продолжил он, махнув трясущимся пальчиком в сторону Майры, – то вам следует запомнить, что вы будете жить здесь, и только здесь! Наша семья живет в этом доме, и так будет и впредь!
Он на мгновение замер, встав на цыпочки, бросая гневные взгляды то на нее, то него, а затем внезапно развернулся и поспешно покинул комнату.
– Да-а-а… – изумленно выдохнула Майра, повернувшись к Ноулетону. – И кто бы мог подумать?
Через несколько часов она добралась до кровати, не чуя под собой ног; ее терзали досада и тревога. Наверняка она знала одно: она не будет жить в этом доме! Как угодно, но Ноулетону придется убедить отца снять для них квартиру в городе. Коротышка с желтоватым лицом действовал ей на нервы; она не сомневалась, что собаки миссис Уитни теперь еще долго будут сниться ей по ночам; небрежные манеры шофера, дворецкого, горничных и даже гостей никак не вязались с ее представлениями о жизни в богатом поместье.
В легкой дремоте она пролежала почти час; а затем из соседней комнаты вдруг раздался резкий крик, и она, вздрогнув, почти совсем проснулась. Она села в кровати и прислушалась; минуту спустя крик повторился. Больше всего он напоминал плач усталого ребенка, который тут же приглушили, прикрыв ему рукой рот. В окружающей тьме и тишине изумление понемногу сменилось беспокойством. Она подождала, не повторится ли плач; но, сколько она ни напрягала свой слух, в ушах лишь звенело напряженное пружинящее безмолвие трех утра. Она подумала о Ноулетоне; его спальня находилась в другом крыле особняка, рядом с комнатой матери. Здесь, выходит, была только она одна – или не одна?
Чуть приоткрыв рот, она вновь легла и стала прислушиваться. С детских лет она не боялась темноты, но чье-то нежданное присутствие в соседней комнате ее испугало, заставив воображение перебирать кучу страшных историй, которыми она иногда убивала долгие вечера.
Услышав, как часы пробили четыре, она обнаружила, что очень устала. На сцену ее воображения медленно опустился занавес; повернувшись на бок, она почти сразу же уснула.
Наутро, гуляя с Ноулетоном среди сияющих морозным инеем кустов опустевшего парка, она почувствовала легкость в сердце и удивилась: с чего это ночью ее вдруг одолела тоска? Наверное, любая семья покажется странной, когда приезжаешь в гости впервые и видишь незнакомых людей в столь интимной обстановке. Но твердое намерение сделать так, чтобы они с Ноулетоном жили где угодно, лишь бы рядом не было белых песиков и прыгучего коротышки, никуда не исчезло. А уж если все общество округа Вестчестер состоит сплошь из чопорных типажей вроде тех, что почтили своим присутствием танцы накануне…
– Моя родня, – сказал Ноулетон, – должно быть, выглядит не совсем обычной. Думаю, я вырос в довольно странной атмосфере, но мама совершенно нормальна, если не считать ее склонность держать дома пуделей в неимоверных количествах, а папа, несмотря на всю свою эксцентричность, занимает очень прочное положение на Уоллстрит.
– Ноулетон, – внезапно спросила она, – а кто живет в комнате рядом с моей?
Неужели он вздрогнул и слегка покраснел? Или это ей показалось?
– Я спрашиваю, – неторопливо продолжала она, – потому что практически уверена, что слышала, как ночью там кто-то плакал. Было похоже на плач ребенка, Ноулетон!
– Но там никого нет! – решительно ответил он. – Тебе показалось… или ты что-то не то съела? А может, какая-нибудь горничная захворала?
Закончив на этом, он тут же сменил тему разговора.
День пролетел быстро. Мистер Уитни за обедом, кажется, совсем забыл, в каком настроении завершил вчерашний вечер; он, как и всегда, был исполнен нервной восторженности; и, глядя на него, Майра вновь подумала, что где-то она его уже видела. Вместе с Ноулетоном она опять навестила миссис Уитни, и вновь пудели тревожно зашумели и разлаялись, и вновь их резко унял хрипловатый гортанный голос. Беседа была краткой, отдающей ароматом застенка святой инквизиции. Она, как и предыдущая, окончилась смыканием сонных век дамы и прощальной песнью в исполнении собак.
Ближе к вечеру она узнала, что мистер Уитни со свойственным ему напором умудрился прямо сегодня организовать вечерний неформальный концерт для соседей. В танцевальном зале водрузили сцену, и Майра уселась в первом ряду, рядом с Ноулетоном, с любопытством наблюдая за действом. Сначала пели две тощие высокомерные дамы; какой-то мужчина продемонстрировал древние, как мир, карточные фокусы; некая девица показывала пародии; затем, к изумлению Майры, на сцене появился сам мистер Уитни и довольно лихо сплясал чечетку. Было что-то невыразимо жуткое в том, как с мрачной торжественностью порхали взад-вперед по сцене коротенькие ножки знаменитого финансиста. Но танцевал он отлично, с легкой и непринужденной грацией, и сорвал шквал аплодисментов.