– Генри! – позвала Эдит. – Генри!
Она из всех сил стала колотить по спине стоявшего перед ней человека; протиснулась между двумя другими; кулаками и визгом проложила себе дорогу к сидевшей на полу у стола очень бледной фигуре.
– Генри, – неистово воскликнула она, – что с тобой? Что с тобой? Они тебя ранили?
Его глаза были закрыты. Он застонал и, посмотрев на нее снизу вверх, с отвращением произнес:
– Они сломали мне ногу! Боже, что за кретины!
– Слушать меня! – выкрикивал полицейский капитан. – Слушать меня! Слушать меня!
В восемь утра ресторан «Чайльдс» на Пятьдесят девятой улице едва ли отличается от любого другого ресторана – ну разве что шириной мраморных столиков да степенью блеска противней… За столиками вы увидите толпу бедняков с заспанными глазами, старательно уставившихся на еду прямо пред собой – чтобы не видеть других бедняков. Но ресторан «Чайльдс» на Пятьдесят девятой четырьмя часами ранее совершенно не походит на любой другой ресторан «Чайльдс» – хоть в Портленде, который в штате Орегон, хоть в Портленде, что в штате Мэн. В его тускло освещенных – но при этом идеально чистых! – стенах вы обнаружите гремучую смесь из юных хористок, студентов, дебютанток, повес и проституток – весьма представительную мешанину блестящих типов не только с Бродвея, но даже и с самой Пятой авеню!
Ранним утром второго мая в ресторане было необычно много народу. Над мраморными столешницами склонялись оживленные лица эмансипе, чьи папаши единолично владели целыми поместьями. Девушки с удовольствием и смаком поглощали гречишные оладья и омлеты, и совершенно невозможно было даже представить, чтобы они отважились на такой подвиг в этом же месте, но четырьмя часами позже.
Почти все посетители переместились сюда с бала клуба «Гамма Пси» в «Дельмонико», не считая нескольких юных хористок из ночных клубов, сидевших за боковым столиком и очень жалевших о том, что они поленились как следует снять грим по окончании представления. Из разных углов на эмансипе с утомленным и смущенным любопытством уставились серенькие, как мыши, фигурки, казавшиеся здесь абсолютно лишними. Но эти серенькие фигурки были лишь исключением. Наступило утро, только что закончился первый день мая, и в воздухе все еще витало праздничное настроение.
Протрезвевший, но еще не совсем пришедший в себя Гас Роуз относился к классу этих самых «сереньких фигурок». О том, каким образом он выбрался из хаоса и добрался с Сорок четвертой до Пятьдесят девятой улицы, он помнил лишь в самых общих чертах. Он видел, как тело Кэрола Кея погрузили в санитарную машину и увезли, после чего Роуз двинулся в направлении жилых кварталов города, в компании еще двух или трех солдат. Где-то между Сорок четвертой и Пятьдесят девятой улицами солдаты встретили каких-то дамочек и испарились. Роуз добрел до площади Колумба и, дабы удалить свою жажду кофе и пончиков, избрал сияющий огнями ресторан «Чайльдс». Он вошел и сел за столик.
Вокруг него царила беззаботная атмосфера, слышались обычная болтовня и пронзительный смех. Поначалу он ничего не понял, но спустя пять минут до него дошло, что перед ним – завершение какой-то веселой вечеринки. Повсюду, как у себя дома, бродили исполненные братских чувств возбужденные молодые люди «навеселе», пожимая руки всем подряд и изредка задерживаясь у какого-нибудь столика, чтобы радостно поболтать; нервные официанты, разносившие на поднятых вверх подносах пирожные и омлеты, безмолвно чертыхались и норовили оттолкнуть их с дороги. Сидевшему за самым неприметным и пустым столиком Роузу все происходящее казалось ярким калейдоскопом красоты и буйной радости.
Через некоторое время он стал обращать все больше внимания на пару, сидевшую по диагонали от него спиной к остальным посетителям; кажется, там происходило что-то интересное. Мужчина был пьян. На нем был смокинг, галстук он развязал, а вся рубашка топорщилась от высохших пятен вина и воды. Его тусклые покрасневшие глаза неестественно блуждали из стороны в сторону. Он тяжело дышал, приоткрыв губы.
«Вот так погулял!» – подумал Роуз.
Женщина была почти – если не совсем – трезва. Она была симпатичная, с темными глазами и лихорадочно-ярким румянцем – и, как ястреб, не спускала своего внимательного взора со спутника. Время от времени она наклонялась и что-то напряженно ему говорила шепотом, а он отвечал, с трудом кивая головой или гнусно и мерзко подмигивая.
Роуз, не говоря ни слова, несколько минут их пристально изучал, пока женщина не бросила на него быстрый злой взгляд; после этого он тут же перевел глаза на двух наиболее подозрительно веселых гуляк, сидевших за несколькими сдвинутыми в кружок столами. К своему удивлению, он узнал одного из них: это был тот самый молодой человек, который оказал ему столь нелепое гостеприимство в «Дельмонико». Из-за него он вспомнил о Кее – с глухой сентиментальностью и не без благоговейного трепета. Кей погиб. Он упал с высоты тридцати пяти футов, и его череп раскололся, как кокос.
«Он был чертовски хорошим парнем, – со скорбью подумал Роуз. – Да, он был чертовски хорошим парнем! Ему просто ужасно не повезло».
Подошли двое гуляк и обосновались между столиком Роуза и соседним, с одинаковой непринужденной фамильярностью болтая как с друзьями, так и с незнакомцами. Вдруг Роуз увидел, что блондин с выступающими зубами остановился, неуверенно оглядел сидящих друг напротив друга мужчину с девушкой, а затем стал неодобрительно покачивать головой из стороны в сторону.
Мужчина с покрасневшими глазами посмотрел на него.
– Горди! – позвал гуляка с выдающимися зубами. – Горди!
– Привет, – заплетающимся языком произнес мужчина в заляпанной рубашке.
Зубастик пессимистично погрозил паре пальцем, бросив на женщину равнодушно-осуждающий взгляд:
– Что я говорил, а, Горди?
Гордон, не вставая, заерзал.
– Катись к черту! – сказал он.
Дин продолжал стоять, по-прежнему грозя пальцем. В женщине понемногу закипала ярость.
– Уйди отсюда! – свирепо закричала она. – Алкаш ты, вот ты кто!
– Тогда и он тоже, – парировал Дин, перестав размахивать пальцем и указав на Гордона.
Лениво подошел Питер Химмель, которого уже клонило в сон и тянуло на монологи.
– Так, – начал он, будто его призвали рассудить какой-то мелкий спор между детьми. – И что же тут у нас случилось?
– Забирай отсюда своего дружка, – ядовито сказала Джевел. – Он нас достал.
– Чем же?
– Ты слышал, что я сказала? – взвизгнула она. – Забирай своего пьяного дружка отсюда!
Ее визгливый голос возвысился над шумом ресторана, к ним устремился официант.
– Эй, вы, потише!
– Этот парень пьян! – воскликнула она. – Он нас оскорбил!
– Ага, Горди! – продолжал обвиняемый. – Что я тебе говорил? – Он обернулся к официанту: – Мы с Горди друзья. Я пытался ему помочь – не правда ли, Горди?
Горди посмотрел на него:
– Помочь мне?! Как же!
Джевел неожиданно встала, схватила Гордона за руку и помогла ему встать.
– Пойдем, Горди! – сказала она почти шепотом, прильнув к нему. – Давай уйдем отсюда. Этот парень нализался до потери сознания.
Гордон позволил поднять себя и увлечь по направлению к двери. Джевел на мгновение обернулась и обратилась к виновнику их бегства.
– Я про тебя все знаю! – яростно выпалила она. – Вот уж друг так друг, нечего сказать! Он все мне про тебя рассказал.
Затем она ухватила покрепче руку Гордона. Они вместе прошествовали сквозь любопытствующую толпу, заплатили по счету и вышли на улицу.
– Пожалуйста, сядьте, – сказал Питеру официант после того, как они ушли.
– В чем дело? Зачем мне садиться?
– Затем! Присаживайтесь – или уходите.
Питер повернулся к Дину.
– Слушай, – предложил он. – Давай-ка отлупим этого официанта?
– Давай!
С неумолимыми лицами они пошли на него. Официант отступил.
Питер вдруг протянул руку к тарелке, стоявшей на соседнем столике, схватил с нее гуляш и швырнул мелко нарезанное мясо в воздух. Мясо, описав пологую параболу, хлопьями опустилось на головы стоявших поблизости.
– Эй, успокойся!
– Выгоните его!
– Сядь, Питер!
– Немедленно прекрати!
Питер рассмеялся и поклонился.
– Благодарю за ваши аплодисменты, дамы и господа! Если кто-нибудь передаст мне еще немного гуляша и цилиндр, мы сможем продолжить наше представление.
Засуетился ресторанный вышибала.
– А ну-ка, выходи отсюда! – сказал он Питеру.
– Еще чего!
– Это мой друг! – с негодованием вмешался Дин.
Вокруг стали собираться официанты.
– Выведите его!
– Нам лучше уйти, Питер.
Последовала короткая схватка, друзей схватили и стали подталкивать по направлению к двери.
– У меня там остались шляпа и пальто! – воскликнул Питер.
– Ладно, можешь сходить за ними, да поживее!
Вышибала отпустил Питера, который, изобразив на лице нелепое выражение крайнего коварства, тут же бросился к другому столику, где разразился ироническим хохотом и «показал нос» выведенным из себя официантам.
– Я, пожалуй, посижу тут еще немного, – объявил он.
И началась погоня. Четверых официантов отправили с одной стороны, четверых – с другой. Дин ухватил двоих за полы пиджаков, и, прежде чем возобновилось преследование Питера, произошла еще одна схватка; крылья ему удалось подрезать только после того, как он опрокинул сахарницу и несколько чашек кофе. Еще один спор разразился у кассы, где Питер попытался купить еще одну порцию гуляша с собой – побросать в полицейских.
Но возникший при их окончательном изгнании хаос тут же изгладился из памяти остальных посетителей, потому что их восхищенные взоры приковало другое явление, заставившее всех без исключения невольно издать дружное «Ах-х-х!».
Огромная стеклянная витрина ресторана окрасилась в насыщенный молочно-голубой цвет, подобный лунному свету на панно Максфильда Пэрриша, и этот голубоватый свет, казалось, плотно прижался к стеклу витрины, будто силясь заполнить весь ресторан. Над площадью Колумба всходило солнце, волшебное безмолвное солнце, очертившее силуэт громадной статуи бессмертного Христофора и странным и жутким образом растворившее