— А он? — спросили в один голос Таня и Петя.
— Он на трое суток запер меня наедине с маячной лампой, и я не задохнулся от запаха керосина только потому, что в Летандии очень плохой керосин. Почти все керосинщики — лицемеры, подливающие в керосин много воды. Я зажёг тройной проблесковый огонь, чтобы все корабли, приближаясь к Летандии, далеко обходили эту скучную крепость. Потом я немного поплакал, написал на стене Маяка: «Прости» — и улетел.
С точки зрения Петьки, мальчишка, который сознаётся в том, что он плакал, — это уже не мальчишка, а девчонка или ни то ни другое.
Но Таня, по-видимому, поняла Лёню совершенно иначе.
— Конечно, трудно расстаться с родиной, какова бы там она ни была, — мягко сказала она. — Но ты действительно надеешься, что он может тебя простить?
«Как бы не так!» — подумал Петька, вспомнив коротенькую злобную фигуру Смотрителя, с его ничего не выражавшим лицом.
— Нет, это было обыкновенной вежливостью, — ответил Лёня. — Просто в Летандии вместо «прощай» говорят «прости».
— Ну, братцы, значит, так, — сказал Петька, которому не терпелось научиться летать. — Что же мы, товарищи, будем делать?
Конечно, прежде всего надо было сказать Лёне, кто поместил в «Немухинском голосе» странное объявление о строительстве воздушного замка. Кто вслед за шляпой перелетел через забор к Воробьёвым. Кто, подъезжая к Петьке, приглашал его в Летандию, если он найдёт мальчика, умеющего летать. Но так прямо и выложить всё это худенькому, вежливому, нервному Лёне?
Заранее было условлено, что начнёт Таня — сперва что-нибудь о воздухе вообще или о воздушном опылении, которое они недавно проходили по ботанике. Потом, что между Мухином и Немухином, говорят, скоро начнут ходить вертолёты. Потом… Словом, всё было бы в порядке, если бы Петька вдруг не заговорил о книге — той самой, которую, по мнению библиотекарши, он должен был прочитать через три или четыре года.
— Я её даже захватил с собой, но не всю, потому что она очень толстая. Там две девчонки сперва разговаривают о том, какая чудная ночь, а потом одна садится на корточки и подхватывает себя под коленки. Причём совершенно ясно, сказал он по слогам, — что она р а с с ч и т ы в а е т в з л е т е т ь.
Таня нахмурилась, и Петька догадался, что забежал вперёд, хотя был убеждён, что девчонка была, в общем, на верном пути.
— А ведь правда, это вышло удачно, что мы нашли тебя по эоловой арфе? мягко заметила Таня. — С другой стороны, ты всё-таки иностранец? Может быть, в Летандии недовольны тем, что ты улетел?
Лёня погрустнел.
— Да. Но ведь я почти ничем не отличаюсь от других обыкновенных немухинских мальчиков, правда? Старый Трубочный Мастер устроил меня в школу, и, в общем, я хорошо учусь, хотя некоторые учителя утверждают, что я говорю слишком сложно. Учитель литературы, например, заметил однажды, что так говорят в шестьдесят с лишним лет. Но, вы знаете, это просто потому, что я постарел очень рано. Пройдёт! Я, например, уже научился говорить, как другие: «Вот это да!» или: «А мне до лампочки!» Хотя совершенно не понимаю, что это значит.
Он вздохнул.
— Конечно, труднее всего не скучать по Летандии, которую я ненавижу. Но я не хочу, ни за что не хочу возвращаться! И вас я прошу — если вы считаете меня своим другом — никому не говорить, что я умею летать. Может быть, для вас не составит труда дать мне клятву, чтобы я был совершенно спокоен?
— Клянусь!
— Клянусь!
— Впрочем, если бы даже мы рассказали кому-нибудь, что ты умеешь летать, прибавила Таня, — всё равно нам бы никто не поверил. А теперь, понимаешь, нам надо сообщить тебе одну неприятную новость. Дело в том, что тебя разыскивает один человек.
— В зелёном мундире, — брякнул Петька. — Он просил написать ему, когда я тебя найду. Но фигу я ему напишу! Кроме того, он говорил, что ты можешь научить меня летать. Как ты вообще смотришь на это дело?
Если бы кому-нибудь пришло в голову изобразить Лёню в эту минуту, вполне достаточно было бы побледневшего носика, беленького хохолка, печально упавшего на лоб, и двух огромных, добрых, испуганных глаз.
— Это — Смотритель Маяка! И я уверен, что он давно нашёл бы меня, если бы мог отлучиться надолго. Он не может, потому что надо подливать керосин в маячную лампу. Но никто не захочет заменить его, потому что в Летандии, где все надоели друг другу, он надоел всем больше всех.
ТАЙНА ПОЛЁТА
Теперь стало совершенно ясно, как должен вести себя Лёня Караскин: так, чтобы никто не мог догадаться, что он умеет летать. Больше того, надо было вести себя так, чтобы каждый, взглянув на Лёню, сказал себе мысленно: «Вот парень, который, в лучшем случае, умеет прыгать через верёвочку, как любая девчонка, и, уж конечно, никогда не сумеет взлететь». Но всё это было только полдела. Надо было помочь Лёне помолодеть, то есть научить его разговаривать, как полагается в одиннадцать лет, а не в шестьдесят с лишком.
За эту работу взялся Петька, и надо сказать, что она у него пошла, хотя и не без затруднений.
— Как бы ты сказал, например, если бы немухинцы сыграли с мухинцами не вничью, а, скажем, пять — один?
Лёня подумал.
— Я бы оказал, что усилия немухинцев увенчались заслуженным успехом.
— Вот видишь! А надо сказать просто: «Блеск!» А если бы они проиграли?
Лёня снова подумал.
— Ну, может быть… «Не принимайте слишком близко к сердцу этого огорчения. Продолжайте работать, и я уверен, что в ближайшем будущем вас ожидает удача».
— Та-ак, — сказал с отвращением Петька. — А я бы сказал покороче: «Эх, вы, сапоги!» Пойдём дальше. Если ты прощаешься с кем-нибудь, что надо, по-твоему, сказать?
— Позвольте пожелать вам всего самого лучшего.
— Ну вот! А надо сказать просто: «Пока!» Или в лучшем случае: «Привет бабушке, не забудь полить фикус». Если ты, например, сидишь над задачкой полчаса и не можешь её решить, что надо сделать?
— Ничего. Сидеть, пока не решишь.
— Надо сказать: «Муть!» А потом можно, конечно, и посидеть, но лучше списать её у кого-нибудь на уроке. Ну, и так далее. Запиши, с непривычки тебе, возможно, трудно запомнить. Ну, пока!
— Пока!
И Петька ушёл.
Словом, дела шли недурно — и в школе и дома. В школе Лёня Караскин был самым незаметным из самых незаметных учеников шестого «Б» класса. А дома Трубочный Мастер иногда сердился и даже кричал на него, но только потому, что, по его убеждению, каждый мастер своего дела непременно должен уметь кричать и сердиться. На Лёню он сердился для практики, чтобы не забыть, а на деле был одним из самых добрых людей в Немухине.
Лёня залетел к нему случайно. Он очень устал от долгого полёта и почти без сил нырнул в первое попавшееся чердачное окошко.
— «Муть», «Пока», «Привет бабушке!» — твердил по утрам старательный Лёня. — «Эх, вы, сапоги!», «Блеск!»
Но не всё было так хорошо, как могло показаться с первого взгляда. Незаметно Лёня становился заметным — и вовсе не потому, что умел летать: Петя и Таня сдержали слово. Он становился заметным потому, что никому и ни в чём не мог отказать. Каждый день кто-нибудь просил у него карандаш, резинку, линейку — конечно, в долг, — но кому же придёт в голову вернуть взятую в долг резинку? Хуже было, когда у него просили одиннадцать копеек на эскимо. Тогда он оставался без завтрака, и Трубочный Мастер кричал на него уже не для практики, а всерьёз и усаживал за целую миску картошки.
Он как раз сидел над этой миской, размышляя, как бы обмануть его и съесть половину миски, когда зазвонил пожарный колокол и весь город побежал смотреть пожар — в Немухине любят смотреть пожары. Горела пожарная каланча. Дежурный успел ударить в колокол несколько раз, а потом скатился по лестнице вниз. У него обгорели усы, и в толпе, мигом окружившей его, многие справедливо заметили, что усы отрастут, а каланчу придётся отстроить.
И вдруг… Впрочем, об этом надо рассказать по порядку.
Пожарник удрал, но вокруг деревянной, окружённой перилами вышки метался рыженький, нежный комок. Это был, без сомнения, котёнок Трубочного Мастера, который каким-то образом попал на каланчу и теперь то вскакивал на перила, то становился на задние лапки, а передние складывал вместе, как человечек.
Наконец, потеряв надежду, он совсем уже собрался прыгнуть вниз и, без сомнения, разбился бы насмерть, потому что это был котёнок, а не кошка, которая с любой высоты падает непременно на лапы. Но котёнок не прыгнул. Его остановило предчувствие. Из огромной толпы, окружившей в некотором отдалении горевшую каланчу, вылетел худенький мальчик и плавно направился к изумлённому котёнку.
Изумлён был, разумеется, не только котёнок. Немухинцы утверждали впоследствии, что мальчик летел не как птица, а именно как мальчик, небрежно засунув руки в карманы. Приблизившись к вышке, он сказал: «Кис, кис», и котёнок прыгнул к нему, зажмурив глаза. Замечено было также, что мальчик, опустившись на землю, как бы провалился сквозь неё, то есть немедленно и бесследно исчез.
Всё это произошло так неожиданно и скоро, что иные немухинцы стали даже утверждать, что ничего не было — каланча не горела, котёнок почудился, а мальчик не взлетал, потому что это противоречит законам природы. Однако тот самый журналист, который написал статью «Летающие мальчики? Вздор!», немедленно приехал в Немухин и, опросив множество свидетелей, напечатал в центральной газете длинный подвал, в котором доказывал, что если летающие тарелочки — вздор, то летающие мальчики, по-видимому, действительно существуют в природе.
В общем, все были довольны. Немухинцы — тем, что наконец сгорела деревянная, старомодная вышка, на месте которой никто не мешал теперь построить телевизионную башню, а Старый Трубочный Мастер — тем, что прославился не чей-нибудь, а именно его котёнок. Недоволен был только Лёня. Более того, на него напала такая тоска, что он совершенно перестал заниматься и схватил по ботанике двойку. Всё, чему его научил Петька, он начисто забыл и стал говорить даже ещё сложнее, чем прежде.