На следующий день приготовил он паштет в большой форме и, украсив его цветочными гирляндами, еще теплым, прямо с огня, отослал к столу. Сам же он надел свою лучшую праздничную одежду и пошел в столовую. В то мгновение, когда он входил, дворецкий как раз разрезал паштет на ломти и подавал их на серебряной лопатке герцогу и его гостю. Герцог откусил в свое удовольствие, возвел глаза к потолку и, проглотив, сказал:
— Ах, ах, ах, поистине, правильно называют этот паштет королем паштетов; но зато и мой карлик — король поваров; не так ли, дорогой друг?
Гость взял в рот несколько крошек, тщательно распробовал и прожевал их, улыбаясь при этом насмешливо и загадочно.
— Кушанье приготовлено весьма умело, — ответил он, отодвигая тарелку, — но все-таки это не настоящий Сузерен, как я, собственно, и думал.
Тогда герцог гневно наморщил лоб и покраснел от стыда.
— Паршивый карлик! — воскликнул он. — Как смел ты причинить мне такое огорчение? Ты, верно, хочешь, чтобы я приказал снести тебе башку в наказание за плохую стряпню?
— О господин мой! Ради всего святого, я приготовил это кушанье по всем правилам искусства, — невозможно, чтобы чего-либо недоставало, — дрожа сказал карлик.
— Ты лжешь, мошенник! — возразил герцог и ногой отпихнул его. — Будь так, гость не сказал бы, что чего-то недостает. Я прикажу изрубить тебя самого на кусочки и запечь в паштете.
— Сжальтесь! — воскликнул человечек, на коленях подполз к гостю и обнял его ноги. — Скажите, чего недостает этому кушанью и почему оно вам не по вкусу? Не дайте мне умереть из-за горсти муки и мяса!
— Это тебе мало поможет, милый мой Нос, — ответил смеясь чужеземец, — я уже вчера знал, что тебе не приготовить этого кушанья так, как это делает мой повар. Знай — тут недостает некоей травки, о которой в вашем краю и не слыхивали, травки Вкусночихи; без нее в паштете нет остроты, и твоему господину никогда не едать его таким, каким ем его я.
Тут герцог Франкистана пришел в ярость.
— И все же я буду есть его в должном виде, — воскликнул он, сверкая глазами, — ибо, клянусь своей герцогской честью, завтра я предоставлю вам либо паштет по вашему вкусу, либо голову этого негодника, торчащую на пике у ворот моего дворца. Ступай прочь, собака, еще раз даю тебе сутки сроку! — Так воскликнул герцог; карлик же побрел к себе в каморку и принялся жаловаться гусыне на судьбу и на то, что ему не миновать смерти, так как никогда не слыхал он об этой травке.
«— В этой беде, — сказала она, — я могу тебе помочь, ведь отец научил меня распознавать все травы. Правда, в другое время тебе не миновать бы смерти, но, по счастью, сейчас как раз новолуние, а об эту пору и цветет та травка. Скажи мне одно, — растут ли поблизости от дворца старые каштановые деревья?
— О да, — с облегчением ответил Нос, — у озера в двухстах шагах от дома растет их целая купа; но почему нужны именно эти деревья?
— Только у корней старых каштанов цветет эта травка, — сказала Мими, — поэтому нечего терять время попусту, поищем то, что тебе надобно; бери меня под мышку, а на воле спустишь наземь, — я поищу.
Он сделал, как ему было оказано, и вместе с ней направился к воротам дворца. Но там привратник преградил, ему путь ружьем и сказал;
— Дорогой мой Нос, миновали твои золотые денечки: тебя не велело выпускать из дому, мне на этот счет дано строжайшее предписание.
— Но в сад-то мне можно? — возразил карлик. — Будь так добр и пошли одного из твоих подручных к смотрителю дворца, пусть спросит, можно ли мне пойти в сад поискать травы?
Привратник так и сделал, и разрешение было получено, ибо сад был обнесен высокой стеной, и даже и думать нельзя было улизнуть оттуда. Когда же Нос с гусыней Мими вышли на волю, он бережно спустил ее наземь, и она быстро побежала перед ним к озеру, где росли каштаны. Он следовал за ней, и сердце у него щемило, ибо это была его последняя, его единственная надежда; решение его было твердо принято: если она не отыщет нужной травки, он лучше бросится в озеро, чем положит голову на плаху. Но тщетно искала гусыня: она бродила от дерева к дереву, перебирала клювом каждую травинку, ничего не находилось, и от жалости и страха она принялась плакать, ибо уже вечерело и различать предметы становилось все труднее.
Тут взоры карлика упали на ту сторону озера, и он сразу крикнул:
— Погляди-ка, погляди, по ту сторону озера тоже растет развесистое старое дерево, — пойдем туда и поищем, может быть, там цветет мое счастье.
Гусыня запрыгала и полетела перед ним, а он пустился за ней следом во всю прыть своих коротких ножек; каштановое дерево отбрасывало большую тень, и вокруг было темно, — почти ничего нельзя было уже разобрать; но вдруг гусыня остановилась, захлопала от радости крыльями, затем быстро сунула голову в высокую траву, сорвала что-то, грациозно подала в клюве удивленному Носу и сказала:
— Вот эта травка, и растет она здесь в изобилии, так что ты-никогда не будешь терпеть в ней недостатка.
Карлик в раздумье разглядывал травку; от нее исходил пряный запах, который невольно напомнил ему сцену его превращения; стебли и листья были голубовато-зеленого цвета, а цветок огненно-красный, с желтой каемкой.
— Славу богу! — наконец воскликнул он. — Вот так чудо! Знай же, по-моему, это та самая трава, что превратила меня из белки в мерзкого урода. Не попытать ли мне счастья?
— Погоди, — взмолилась гусыня. — Возьми с собой горсточку этой травки, вернемся к тебе в комнату, собери деньги и все твое добро, а тогда уж испробуем силу травы.
Так они и сделали и отправились обратно к нему в комнату, и сердце у карлика громко колотилось от нетерпения. Он завязал в узелок Пятьдесят-шестьдесят скопленных им дукатов, одежду и обувь, а затем сказал: «Если богу угодно, сейчас я разделаюсь с этой обузой» и сунул нос глубоко в травы и вдохнул их аромат.
Тут он почувствовал, как у него вытягиваются и трещат все суставы, как из плеч подымается голова; он покосился на нос и увидел, что тот все укорачивается, спина и грудь становятся ровнее, а ноги удлиняются.
Гусыня смотрела и удивлялась.
— Ну и большой же ты, ну и красивый! — воскликнула она. — Слава богу, и следов не осталось от того, чем ты был! — Якоб очень этому порадовался, сложил руки и помолился. Но радость не заставила его позабыть, сколь многим он обязан гусыне Мими; хотя сердце и влекло его к родителям, благодарность превозмогла это желание, и он сказал:
— Кому другому, как не тебе, обязан я тем, что снова обрел себя? Без тебя мне нипочем бы не сыскать этой травки, и, значит, я навсегда сохранил бы свой прежний облик, а может быть, даже сложил бы голову на плахе. Хорошо же, я не останусь в долгу. Я доставлю тебя к твоему отцу; он сведущ во всяком колдовстве и без труда снимет с тебя чары. — Гусыня заплакала от радости и согласилась на его предложение, Якобу с гусыней удалось неузнанными выбраться из дворца, и они пустились в путь к берегу моря, на родину Мими.
О чем поведать мне дальше? О том, что они счастливо закончили свой путь; что Веттербок снял чары с дочери и, щедро оделив Якоба, отпустил его домой; что тот вернулся в свой родной город и что родители охотно признали в красивом юноше своего пропавшего сына; что на подарки, принесенные от Веттербока, он купил себе лавку и зажил счастливо и припеваючи.
Расскажу только, что после того как он удалился из герцогского дворца, там поднялась сильная тревога, потому что, когда на следующий день герцог пожелал выполнить свою клятву и снести карлику голову, в случае если он не разыскал нужных трав, — того и след простыл; гость же утверждал, будто герцог тайком помог ему улизнуть, чтобы не лишиться своего лучшего повара, и обвинил его в нарушении клятвы. Отсюда возникла великая война между обоими монархами, хорошо известная в истории под названием «войны из-за травки»; было дано не одно сражение, но, в конце концов, все-таки заключили мир, и этот мир называют у нас «паштетным миром», ибо на пиршестве, в ознаменование примирения, повар того монарха изготовил Сузерен — король паштетов, который пришелся герцогу весьма по вкусу.
Так часто незначительнейшие события приводят к крупным последствиям; вот, о господин, история карлика Носа.
Так рассказывал невольник из Франкистана. Когда он окончил, шейх Али-Бану велел подать ему и остальным рабам плодов, дабы они подкрепились, и, пока они ели, завел беседу со своими друзьями. А юноши, которых провел сюда старик, всячески расхваливали шейха, его дом и все убранство.
— Поистине, — сказал молодой писец, — нет времяпрепровождения приятнее, чем слушать рассказы. Я мог бы целыми днями сидеть, поджав ноги, опершись локтем о подушки, подперев лоб рукою, а в другой руке, если б это было возможно, держа большой кальян шейха, и слушать рассказы — так, примерно, представляю я себе жизнь в садах Магомета.
— Пока вы молоды и сильны, — сказал старик, — не верю, чтобы вас на самом деле прельщала праздность. Но я согласен, что в сказках есть своеобразная прелесть. Несмотря на то, что я стар, а мне стукнуло семьдесят шесть лет, несмотря на то, что за свою жизнь я уже многого понаслушался, все же я никогда не пройду мимо, если на углу улицы сидит рассказчик, а вокруг него собралось кольцо слушателей, я тоже подсяду к ним, послушаю. Сам переживаешь все приключения, о которых ведется рассказ, наяву воображаешь себе людей, духов, фей и весь этот чудесный мир, который не повстречаешь в обыденной жизни, а потом запасаешься воспоминаниями на то время, когда останешься один, как путник в пустыне, который всем обеспечил себя на дорогу.
— Я никогда не задумывался, — возразил другой юноша, — над тем, в чем, собственно, кроется очарование этих историй. Но я испытываю то же, что и вы. Еще ребенком, когда я капризничал, меня унимали сказкой. Вначале мне было безразлично, о чем шла речь, только бы рассказывали, только бы были всякие приключения; как часто, не зная устали, слушал я басни, которые придумали мудрые люди, вложив в них крупицу собственной мудрости, — басни о лисе и глупой вороне, о лисе и волке, не один десяток рассказов о льве и прочем зверье. Когда я подрос и стал чаще бывать на людях, коротенькие побасенки перестали удовлетворять меня: теперь мне уже хотелось историй подлиннее, повествующих о людях и их судьбе.