ВЕДУЩИЙ (злобно). Кончай баланду травить! Слово давай! Антисоветский писатель на «СОЛ...»! Так и быть, подсказываю: Сол…
ДЯДЯ ВАНЯ. Не по правилам, начальник! Пока барабан еще вертится — может выпасть «банкрот».
ЗАПАСНОЙ (подтверждает, шевеля усами). Вертится, сволочь!
ДЯДЯ ВАНЯ. Я же говорю: вечный двигатель. Цель — ничто, движение — все.
ВЕДУЩИЙ (Запасному, на нервах). Ну что, что, что?… Что делать?!
Запасной пытается придержать барабан пальцем.
ДЯДЯ ВАНЯ. Не трожь! Не по закону! Люди — свидетели! Звони Касаниди! Колян — спец, он должен на этот барабан посмотреть!
ЗАПАСНОЙ. Куда звонить?! Он что, этот Колян, до сих пор сидит?
ДЯДЯ ВАНЯ. Я же объяснял: вечный срок мотает! Звони в Воркуту!
ВЕДУЩИЙ (мандражируя). Пора кончать!
ДЯДЯ ВАНЯ (угрожающе). Кого кончать? Меня?!
ВЕДУЩИЙ. Передачу!
ЗАПАСНОЙ (вкрадчиво). Дядь Вань, а может, согласимся на японский телевизор, и дело с концами?
ДЯДЯ ВАНЯ. Звони Касаниди!
ВЕДУЩИЙ. А может быть, черный ящик с ключами от «Рено», и концы в воду?
ДЯДЯ ВАНЯ (стоит несокрушимо). Или давай Дашеньку, или звони Касаниди!
Вбегает Дашенька с оборванной телефонной трубкой.
ДАШЕНЬКА. Какая-то Касаниди звонит из Воркуты!
ДЯДЯ ВАНЯ (кричит). Это он, Колька!
ЗАПАСНОЙ (недоверчиво берет телефонную трубку). «Поле чудес» у телефона.
ГОЛОС КОЛЬКИ КАСАНИДИ. Сам вижу, что у телефона. По цветному телевизору. Какой системы твой вечный двигатель?
ЗАПАСНОЙ. Кто это говорит?
ГОЛОС КАСАНИДИ. Колян-Пехлеван. Для тебя — Николай Пехлеванович. Что там у тебя с барабаном?
ЗАПАСНОЙ. Крутится, черт! Остановить нельзя!
ДЯДЯ ВАНЯ (забирая трубку у Запасного). Слышь меня, Колька?… Пламенный привет!
ГОЛОС КАСАНИДИ. Взаимно, Иван Иваныч! Играй, Вань, играй! Держись, не боись! Пора кончать, Ваня, раз сами просят. Смени барабан — ты понял меня?… На фиг тебе автомобиль «Рено», играй на бабу.
ДАШЕНЬКА (поспешно). Связь с Воркутой прервана!
ДЯДЯ ВАНЯ (на что-то решается). Слыхали, что Колян-Пехлеван сказал?… Пока барабан еще вертится — есть предложение сыграть в другую рулетку.
Расстегивает двубортный пиджак и вытаскивает наган.
ДЯДЯ ВАНЯ. Равняйсь! Смирна! Вольна! Внимательно слушай условие игры. В моем барабане два патрона на троих. Оставшемуся в живых достанется Дашенька в вечное пользование.
Вращает барабан нагана, протягивает наган Ведущему.
ВЕДУЩИЙ (истерически). На хрена она мне нужна в вечное пользование! Рекламная пауза!
ДАШЕНЬКА. Подлец! (Изо всех сил бьет по голове Ведущего жостовским подносом).
Ведущий падает под барабан, его начинает засасывать в сопло вечного двигателя. Ведущий орет благим матом.
ДЯДЯ ВАНЯ (с сомнением). Пристрелить, что ли?…
СЛАБЫЙ ГОЛОС ИЗ ТРУБКИ. Пристрели, чтоб не мучился.
Дядя Ваня твердой рукой стреляет под барабан. Ведущего перемалывают шестеренки вечного двигателя. В Останкинской телестудии — безмолвие.
Дядя Ваня протягивает наган Запасному Ведущему.
ЗАПАСНОЙ (берет наган двумя пальцами). Черт знает что! Я в такие игры не играю.
ДЯДЯ ВАНЯ. И тебе не стыдно перед публикой? Держи хвост пистолетом! Играй! На тебя вся страна смотрит!
ЗАПАСНОЙ ВЕДУЩИЙ (не желая терять имидж перед всей страной). Тогда вы первый!
ДЯДЯ ВАНЯ (отбирая наган и приставляя к виску). За Родину, за Сталина!
Нажимает на курок. Осечка. Передает наган Запасному Ведущему. Тот что-то медлит.
ДЯДЯ ВАНЯ. Ну?…
ЗАПАСНОЙ ВЕДУЩИЙ (снимает очки, приставляет наган ко лбу, зажмуривается). За Дашеньку!
Нажимает на курок. Выстрел. Запасной Ведущий замертво падает на черный ящик с ключами от автомобиля «Рено». В Останкинской телестудии — вечное безмолвие.
Дядя Ваня роняет челюсть, ловит ее на лету, усаживает онемевшую Дашеньку на жостовский поднос и уезжает с ней на автомобиле «Рено».
Из оборванной телефонной трубки доносится одобрительный голос из Воркуты: «А все-таки он вертится!»
Опускается занавес с тремя буквами:«СОЛ..»
Рекламная пауза.
Да здравствует Нинель!
Из археологических сказок Змея Горыныча
«Какая б ни была Совдепья — здесь рос и хавал черный хлеб я, курил траву, мотал в Москву… Тут — КГБ и пьянь в заплатах, но и Христос рожден не в Штатах; прикинь: в провинции, в хлеву. Какая б ни была имперья — иной выгадывать теперь я не стану, ибо эту жаль. Где, плюрализмом обесценен и голубем обкакан, Ленин со всех вокзалов тычет в даль. И я, вспоенный диаматом, грущу о Господе распятом — еврее, не имевшем виз. Что Богу был нехудшим сыном, бродя по грязным палестинам, как призрак (или коммунизм). Не обновить Союз великий. Не обовьются повиликой кремлевские шарниры звезд. Какая б ни была Совдепья — люблю ее великолепья руину, капище, погост».
Эпиграф к книге Мишеля Шлимана
«КАКАЯ Б НИ БЫЛА МОСКОВЬЯ»
(Перевод с древнеросского Игоря Кручика)
Наш знаменитый археолог-самоучка Мишель Шлиман-второй, лауреат Нобелевской премии «За наведение мира между народами» и однофамилец великого Шлимана-первого (того самого, Генриха, раскопавшего Трою), родился в пригороде Иерихона рядом с 4-м иерихонским кладбищем в небогатой семье потомственных земледельцев, предки которых будто бы иммигрировали в древности из легендарной страны, читавшейся зеркально как слева-направо, так и справа-налево:
Житие семейства Шлиманов-вторых состояло из всяких разных «будто бы». Мишелев пра-пра-пращур, распродавший мебель и уехавший в Иерихон из древней полу-мифической Одессы, находившейся где-то на юге Ресефесер, будто бы преподавал там славянскую филологию в Причерноморском университете. Успешно выдержав головоломный компьютерный тест-NASA и въедливое собеседование, бывший профессор филологии будто бы выиграл головокружительный соискательский конкурс и вроде бы получил работу второго помощника могильщика на 4-м иерихонском непривилегированном кладбище, где честно пропивал свои «судьбу-индейку и жизнь-копейку» — как он загадочно выражался. Недостоверно известно, что прадед Мишеля будто бы сажал апельсиновые деревья на Голанских высотах, дед копал канавы для кабельного телевидения на Аравийском полуострове, а отец-землепроходец постоянно пребывал в подземных служебных командировках, прокладывая длиннейшую в мире ветку метрополитена «Тель-Авив — Иерусалим — Дамаск — Тегеран — Кушка
— Кабул» — и далее, до границы с Индокитаем; Израиль в те времена (кто помнит историю) еще не вышел ни к Индийскому, ни к Тихому океанам.
Простая будто бы жизнь, простые будто бы люди. Все ковырялись в земле, жили просто, долго и будто бы счастливо — ни одно из этих многочисленных «будто бы» не поддается проверке.
Одно несомненно: страсть к лопате, тяга к земле, любовь к легендам и мифам зеркальной страны Ресефесер передались мальчику по наследству от филолога-могильщика вместе с лопатой. Гены — есть гены. Всю свою сознательную жизнь Мишель Шлиман-второй, выражаясь фигурально, «рыл носом землю», начиная с совковых игр в пасочки в детской песочнице, что рядом с 4-м кладбищем за авеню Бар-Кобзона. Играли со сверстниками в иерихонских катакомбах в «жмурки-жмуриков» и в «казаков-разбойников», в подкидного дурака на погоны до самых тузов и, конечно, гоняли в футбол на резервном кладбищенском пустыре консервными банками или, что являлось особым шиком, невостребованными и бесхозными твердокаменными неандертальскими черепами, которые после тропических январских ливней вымывались из-под ограды и взирали на мир божий пустыми глазницами.
Окна панельной пятиэтажки выходили прямо на кладбище. Возможно, именно здесь, на иерихонской окраине, располагался когда-то райский сад с божественной яблоней — район, в общем-то, соответствовал библейской экспозиции, недаром неандертальцы в древности облюбовали это благодатное местечко для своих покойников. Но с тех времен здесь все изменилось. Садовника не нашлось, фруктовые деревья вырубили, пыль стояла столбом, и детство Мишеля проходило под непрерывный аккомпонемент медно-зеленых труб траурного марша Шопена. Мишель каждый день наблюдал, как рыли могилы и тягали покойников, да и сам принимал посильное участие в этом вечном природном круговороте — подносил могильщикам на позиции хлеб, колбасу и водку. Его карманы, туфли, носки, уши всегда были забиты песком, землей, глиной, грунтом, — за что ему крепко доставалось от мамочки Эсфири Борисовны, не отличавшей благородную почву от низменной грязи.
— Ой, что делать, что делать… — привычно причитала она, выбивая из сына пыль.
Но дурь, в отличие от пыли, не выбивалась. Отец, дед и прадед Шлиманы, сообразив в субботу на троих (пращур-одессит, дожив до ста одного года и дослужившийся к тому времени до полного могильщика с профессорским окладом, решил, что жизнь сделана, вырыл сам себе в подарок на день рождения хорошую могилу, выпил бутылку водки «с горла», улегся поудобней, уснул и преспокойно помер во сне в обнимку с лопатой, которую потом отдали Мишелю), — так вот, сообразив на троих, эти потомственные земледельцы мечтали о том, как оторвут Мишеньку от грязной земли и выведут «в люди», но у них из этого ничего не получилось — Мишель сделал, слепил себя собственными руками без помощи родственников — сам, сам и только сам вышел из грязи в князи.
По воспоминаниям современников, уже в пять лет Мишель заработал свой первый долларо-шекель, докопавшись совочком в уже упомянутой иерихонской песочнице с резными деревянными петушками до крохотной черно-зеленой монетки с непонятной надписью и с «оруэлловским» годом на аверсе: