И как бы в подтверждение тому Анфиса зевнула и открыла глаза. А принц со стоном закрыл свои.
— Чего расстонался? — недовольно спросила Анфиса.
— Глаза заболели от такой красоты.
— Что ж ты меня — такую красивую — в жены взял?
— Люблю экзотику.
— Хам. И вообще, почему ты никогда не спрашивал: «Ты меня любишь?»
— Потому что знал, как ты ответишь.
— Поразительно гибкий ум! Ну и как же?
— Словом из трех букв.
— Достаточно оригинальный ответ. А что он, по-твоему, обозначает?
— Что ты не про то подумала. Я имел в виду слово «нет».
— А что же, по-твоему, я подумала? Может быть, «да-а».
— Сомневаюсь. Скорее всего, как всегда, что-нибудь гадкое. То, о чем настоящая королева… а-А!
Анфиса изумленно посмотрела на мужа:
— Чё это ты, как птенец, варежку разинул? Есть захотел?
— Королева, — наконец выдавил принц. — КОРОЛЕВА! Сегодня коронация!!! Время! Сколько сейчас времени?
— Фу, как неграмотно. Надо спрашивать «который час?».
— Который час? — рявкнул Филипп.
— Теперь еще хуже. Сомневаюсь, что такому грубияну кто-нибудь ответит.
— Матильда, — наконец взмолился принц, — ну как ты не понимаешь! Опоздать на коронацию! Да это же скандал!
— Не сомневаюсь. Особенно если явиться ко двору в том виде, в котором ты сейчас пытаешься влезть на коня.
— А, ч-черт! Где мои штаны?
— Не знаю. Но явно не на тебе.
— И так вижу! Где они?
— Чего ты разорался? Откуда мне знать, что кроме этих дурацких супружеских обязанностей я еще должна следить за твоим бельем?
— Не притворяйся! Я знаю — ты их спрятала!
— Как же ты меня достал! Да! Да! Я зарыла их под табличкой: «Здесь такого-то числа такого-то года расшвыривал свои шмотки по поляне его величество Филипп…» Какой там у тебя номерок будет?
— Прекрати! Мне не до шуток.
— А мне? Если ты думаешь, что твой вид ласкает глаз, то глубоко ошибаешься.
— Хо-хо! Какие мы нежные! Я, между прочим, твой муж.
— Именно поэтому, чтобы не потерять в моих глазах больше, чем свои штаны, прошу тебя: отойди за куст.
— Так! Хватит. Мне надоело. Вылезай. Что там на тебе надето? Мои джинсы?
— Ну уж нет! Нет такого закона, что, если посеял собственные штаны, можешь снимать их с другого.
— Первым делом после коронации впишу его в Кодекс: замечательный закон! А ну, снимай мои штаны!
— Филя, ты умен, как тетерев. Если ты — мой муж, то вполне логично, что я — твоя жена. А посему тоже обязана присутствовать на коронации. Раскинь мозгами. Все познается в сравнении. И если ты, приехав ко двору без штанов, продемонстрируешь то, что во всяком случае слабая половина вашего населения у тебя когда-нибудь да видела, то я, совершенно свежий человек в вашем королевстве, появившись в аналогичном виде, себя, как бы это сказать, слегка скомпрометирую. Улавливаешь? И это на коронации! Все может кончиться по меньшей мере бунтом. И сомневаюсь, что, свергнув голую королеву, они оставят полуголого короля. Такое уже имело место в истории: у Шварца. Вся власть народу! Землю — крестьянам! И долой голого короля! Филя, нас расстреляют, обольют кислотой и сбросят в шахту. Ты этого добиваешься? Так что штаны с меня снимать ну никак нельзя. Сам понимаешь.
Отец Симон был вне себя от бешенства. Сегодня ему предстояло короновать этого придурка с его одержимой женой. В других королевствах к этой церемонии готовились месяцами. Но Средневековье явно выпадало из общего ряда. Такого в истории еще не случалось. Ну а если даже и имело место, то летописцы об этом преданно умолчали. Да, похоже, сам Папа сочувственно похлопал бы отца Симона по плечу, если оказался бы рядом и был введен в курс дела.
А вся проблема в том, что молодые пропали. Да-да. Его высочество с принцессой Ярославной отсутствовали — и, похоже, еще со вчерашнего вечера. А время коронации приближалось. Но все было бы еще не так плохо, если б не обилие гостей. Со своими крестьянами и вельможами, заполонившими весь город и замок, еще можно было разобраться. Но как объяснить перенос коронации гостям? Причем не каким-нибудь. Это была делегация из Черноземелья — самого богатого государства в Ордене Западных Королевств. Здесь без скандала не обойдется. При одном взгляде на этих разодетых, напыщенных баронов становится ясно, что они ничего даром не спустят. Да-да, быть скандалу…
И словно в подтверждение тому от делегации отделился один из гостей и уверенно направился к отцу Симону. У архиепископа подкосились ноги. Это был барон Густав фон Дитрих — глава финансовой коалиции центрального округа Черноземелья, известный еще тем, что ни один скандал в Западном Ордене не происходил без его прямого или косвенного участия.
Отец Симон, сохраняя внешнее спокойствие, но в глубине души уже приколачивая табличку к собственному надгробию, наблюдал за приближением делегата.
Надо заметить, что барон Густав фон Дитрих был гениальнейшим из провокаторов всех времен и народов. Барон имел удивительную способность сочетать собственную порочность и любовь к скандалам с интересами государства. В этом отношении он был незаменим и потому пользовался известностью не только в Черноземелье, но и за его пределами. Всему Ордену была знакома его визитная карточка — внешность исключительно делового человека в сочетании с паскудно-смазливым выражением лица.
— А что, дражайший святой отец, — обратился барон, слегка ухмыляясь, к обмершему архиепископу, — нынче в моде, принимая гостей, срывать коронацию?
— О чем вы, барон? — покривил душой отец Симон.
— О коронации, святой отец, о коронации. Ходят слухи, что виновники торжества нынче ночью исчезли из дворца.
— Стоит ли верить глупым сплетням, — пробурчал архиепископ, стараясь не глядеть в откровенно смеющиеся глаза собеседника.
— Стоит, святой отец, — проворковал барон, даря архиепископу добрый взгляд своих красивых голубых глаз. — Особенно в том случае, если доподлинно известно, что вчера ночью его высочество со своей молодой женой выехали из замка и направились в сторону Никольского леса.
Но отец Симон не дал барону насладиться видом отвисшей у него челюсти. С непонятно откуда взявшимся ехидством он произнес:
— Вот и видно, барон, что вы у нас не частый гость. Испокон веков в Средневековье существует давняя традиция. Свою первую ночь молодожены обязаны провести на воле, на природе. Так сказать, наедине с Богом.
Выслушав это бессовестное вранье, барон только покачал головой:
— Странные, однако, у вас тут порядки. Может, и такая традиция есть, что и на коронацию не надо являться?
— Я ценю ваш юмор, — сухо ответил отец Симон. — Но как бы то ни было, коронация состоится. Принц и принцесса с минуты на минуту будут здесь.
— Бог в помощь, — с усмешкой отозвался барон.
И добавил про себя: «Впрочем, вряд ли Господь располагает лишней парой панталон для его высочества».
Была ли на то воля провидения или блеф отца Симона долетел-таки до Господа, но случилось невероятное.
Первым шум на площади услышал архиепископ. Вслед за ним на балкон выбежали и остальные, включая барона.
— Я же говорил! Вот и они… — ликующе вскричал отец Симон прежде, чем сумел сообразить, что что-то не так.
— Вижу, — весело отозвался барон. — Однако у вас не только странные традиции, но и удивительные манеры…
Да, зрелище оказалось воистину удивительное. Двое въехавших на площадь были самыми скандальными фигурами, каких только приходилось видеть окружающим. И самое главное, что выделяло их из массы народа, — не то, кем являлись эти двое, а то, как они выглядели.
Если принцесса пусть и не по дворцовому этикету, но все-таки была во что-то одета, то принц мог похвастаться разве что березовым венком на буйной голове.
— О, вы, как я погляжу, большие оригиналы, — пряча улыбку, обратился барон к архиепископу.
— Да, есть немного, — согласился отец Симон, испепеляя взглядом супружескую чету.
— О боже! Матильда, неужели никак нельзя обойтись без этого представления? — простонал Филипп, из последних сил одаривая отеческими улыбками изумленных горожан. — Ты уверена, что дело выгорит?
— Не будь у тебя этого фингала под глазом, можно было бы надеяться на успех. Теперь я ничего не гарантирую, потому что с подобной харей из тебя такой же Повелитель Леса, как из горбатого танцор, — процедила сквозь зубы Анфиса, рассылая горожанам полные ласки и любви воздушные поцелуи.
— Ах, фингал тебе мой мешает! — аж задохнулся от ярости Филипп. — А что получил я его по твоей милости, тебя не интересует? Кто придумал эту дурацкую затею с «тарзанкой»?
— Ну теперь пеняй на зеркало! — в свою очередь разозлилась Анфиса. — Все потому, что кто-то ловкий, как ленивец. А вдобавок еще и раззява, не способный уследить даже за собственными штанами!
Филипп уже набрал полный рот желчи для достойного ответа, как вдруг взор его остановился на отце Симоне. Архиепископ стоял на балконе дворцовой башни и с перекошенным лицом наблюдал за принцем.
— Улыбайся, Филя, улыбайся! — прошипела подоспевшая Анфиса и, сорвав с головы венок из одуванчиков, величественно метнула его в сторону балкона. Венок поймал красивый вельможа, стоявший рядом с архиепископом. С великим изяществом он поклонился принцессе и, прижавшись к незатейливым цветам губами, горделиво возложил венок себе на голову.
— О, — удивилась Анфиса, — а это что за макака?
— Которая? — мрачно сострил Филипп.
— Слева от святого отца.
— Так, ничего особенного. Барон Густав фон Дитрих.
— Тот самый?
— Да.
— Ну что ж, достойный зритель… Занавес!
— Ее высочество, если не ошибаюсь? — спросил улыбающийся барон, поправляя на напудренном парике одуванчиковый венок.
— Не ошибаетесь! — процедил сквозь зубы архиепископ.
Тем временем Анфиса уже карабкалась на каменную тумбу, которой на ближайшие полтора часа предстояло стать импровизированной трибуной.
— Эх, мне бы бг’оневичок сюда, — пыхтела Анфиса. — Филя, что стоишь как столб? Подсади!