Взобравшись наконец на тумбу, принцесса встала во весь рост и обвела площадь взором, полным любви и нежности.
— Родные мои! — разнесся над головами ее хриплый голос. — С добрым утром!
Толпа молчала. Но Анфиса, ничуть не смутившись, продолжала:
— Мне понятно ваше смятение, дорогие мои! И поэтому я здесь. Сейчас, в эту минуту, каждый из вас должен выбрать, что для него главнее: погрязшее в нищете и злобе одиночество или долгая, полная радостей жизнь под безоблачным небом. Сейчас. Да, именно сейчас мы выберем то, чего достойны. Ибо наше будущее в наших руках. Счастье совсем рядом. Сто́ит лишь протянуть руку и взять его. Но не торопитесь. Прежде вспомним, кто мы с вами? Родные мои, воззовем к Небесам, вернем потерянное! Ибо все мы…
Затаив дыхание, народ пожирал глазами принцессу.
— …люди! Люди!!! Все мы — люди. Дети Божьи, созданные по образу и подобию Его. И Он — наш Отец — не даст своих детей в обиду!
— Ого! — удивленно пробормотал барон. — Гляжу, ваше преосвященство, вы здесь не единственный слуга Господень.
На площади же продолжалось выступление. Отчаянно жестикулируя, принцесса вещала народу о первородном грехе. Перед разинувшими рты горожанами один за другим вставали пейзажи райских кущ с приведением аналогов на земле. Постепенно взорам неискушенных слушателей предстало самое великое творение природы со всеми его загадками и дарами. Это было не что иное, как воплощение рая на погрязшей в суете земле. И оказалось оно совсем рядом. Ибо Творец был хитер как сто чертей. Он ослепил людей, оставив гарантией прозрения любовь к Себе. И эта самая любовь жила веками, бережно взлелеянная людскими душами, чтобы однажды в назначенные день и час одарить людей истинными счастьем и свободой. Все бедствия и лишения были лишь доказательством, что живет еще в душах людских любовь и вера в Господа — всемогущего Творца…
— Даже если она заявит сейчас, что ее зовут Богородица, ей поверят, — прозорливо заметил барон.
И действительно. Принцесса настолько воодушевленно вещала, что остаться равнодушным к ее речи казалось невозможным. Недоверие на лицах слушателей постепенно сменилось интересом, а затем и восхищением. Никогда еще народу не обещали так много и всё сразу. Конечно, речь Ярославны не могли слышать все находившиеся на площади. Но волна доверия постепенно докатывалась до тех, кто не слышал го́лоса принцессы. Народ уже почти дошел до кондиции, и оставалась какая-то малость, чтобы почувствовать себя счастливым и свободным. Ключ к этому богатству был у принцессы, и она вот-вот должна была открыть тайну безграничного счастья. Сейчас…
— Родные мои! Кто знает, примет ли Бог наши жертвы? Но у нас есть доказательство, а значит, есть шанс. Мы используем его, чего бы нам это ни стоило.
Народ замер в ожидании кровавой цены. Анфиса набрала полную грудь воздуха и произнесла:
— Единственный путь в рай Божий — это путь назад, к природе. Один-единственный шаг. Ваш будущий король сделал его!
— И, видать, споткнулся, — ехидно заметил барон отцу Симону, кивая на подбитый глаз принца.
Тем временем речь принцессы достигла апогея.
— Нудизм! Вот панацея от пожизненного прозябания. Назад, к предкам, к безгрешному прошлому, когда не вкусили мы еще плодов от древа познания добра и зла. Внемлите мне! Что скрываем мы под нашей безобразной одеждой? То, в чем мы подобны Ему — нашему творцу. Что такое одежда? Это чешуя, не дающая распуститься прекрасному бутону. Это память о нашем первородном грехе, который за тысячи лет искуплен уже сполна. Это козни дьявола, заклеймившего нас пред Божьим взором. Но наконец мы прозрели! И не отдадимся более во власть искусителю. Докажем Господу, что мы Его достойные дети. Взгляните на своего будущего короля. Он уже на пути в рай земной, ибо уподобился самому Господу…
Филипп действительно производил впечатление человека, счастливого безгранично. Сияющее чело принца украшал березовый венок, и если бы не соединенные в пожатии мускулистые руки, которыми он энергично потрясал над головой в знак безграничной любви к своему народу, то его высочество вполне мог бы потягаться в невинности с самим Лелем.
— Родные мои, — опять обратилась принцесса к закипающей толпе, — сейчас или никогда! Вернем на землю рай! Снимем с себя проклятие!
— Долой тряпье! — раздался вдруг чей-то нечеловеческий вопль.
И словно захлебнувшись безудержным восторгом, обезумевшая толпа стала рвать на себе рубахи и сдирать юбки и штаны. Через какую-то минуту на площади не осталось ни единого одетого человека, за исключением принцессы. Но люди уже не обращали на нее внимания. Они были счастливы. Хлопая друг друга по плечам и другим частям тела, горожане радовались как дети — обнимались, смеялись, что-то кричали…
Рай на земле был восстановлен.
Анфиса, полюбовавшись несколько секунд опьяненной толпой, вытерла со лба пот и устало посмотрела на принца:
— Ну что, Филя? Теперь ты не одинок.
Принц удовлетворенно кивнул, обозревая переполненную голыми телами площадь. Затем, переведя взгляд на принцессу, ехидно спросил:
— Ну а ты что ж не уподобилась Всевышнему?
Анфиса усмехнулась:
— Грехи не пускают.
Но тут взгляд ее остановился на дворцовой башне. Там на балконе стояла кучка разодетых вельмож, среди которых выделялись архиепископ и барон Густав фон Дитрих. Оба внимательно наблюдали за принцессой.
— Это еще как понимать? — нахмурилась Анфиса. — Они что — плохо слышат?
— Господа! — обратилась она к стоящим на балконе. — Будьте проще. И благословение Божие посетит вас. Смелее, господа. Прочь сомнения! Райские сады ждут. Такова воля Господа нашего… — тут последовала пауза, — и вашего КО-РО-ЛЯ.
Последние слова возымели магическое действие. Обернувшись, отец Симон и барон стали свидетелями, как цвет сынов Божьих, не желая навлечь на себя гнев первого, а особенно последнего из повелителей, торопится посетить райские кущи, сдирая с себя камзолы и панталоны. Вскоре они тоже обрели счастье, испуганно прижимаясь друг к другу и с сожалением оглядывая сброшенные на пол одежды.
— Ну а вы, святой отец, — не унималась внизу Анфиса. — Папа будет недоволен, если узнает, что один из пастырей поддался минутной закомплексованности и, кто знает, может, тем самым впустил в душу дьявола? Докажите, что это не так, святой отец. Мы ждем.
Сжав кулаки в бессильной ярости, архиепископ попытался придать голосу смиренность:
— Ты ошибаешься, дитя мое. Блажен, кто верует.
— И свят, кто не дает зародиться сомнению во благо Господа, — парировала принцесса.
Скрежеща зубами, отец Симон начал стягивать сутану.
Теперь взор Анфисы был обращен на барона:
— Слава и честь всегда идут рука об руку. Ибо Бог одаривает милостью только убогих и достойных. Вы, по всему видно, принадлежите ко вторым. Так вспомним, барон, правила Божии общения с ближними: «Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними». Не сомневаюсь, что как достойный сын Божий, вы всегда руководствуетесь этим правилом. А посему вам предстоит великолепная возможность убедиться в том, как Господь следит, чтобы правила Его неукоснительно соблюдались. Ваш ход сделан. Черед за мной.
Играя желваками на скулах, барон припоминал, кто бы мог его подставить. Иначе откуда это малолетнее чудовище догадалось о его причастности к ночной краже. Впрочем, сейчас его более волновало другое. Раздеться перед этой девицей означало признать свое поражение, чего барон допустить не мог хотя бы из самолюбия. Игнорировать же принцессу означало выказать неуважение к королевской чете, что неминуемо повлекло бы в дальнейшем международный конфликт. И тогда прощай карьера провокатора с лицом безупречного дипломата!
Однако Анфиса не заставила барона долго мучиться.
— Полно, барон, — засмеялась она. — Какое возмездие? Это была шутка. Вы цените искусство? Театр, например? Я давно не была в свете, поэтому вполне возможно, что моя цена на билет несколько расходится с нормами общественной морали. Но вы ведь не ханжа, барон!
Барон вперил в принцессу разъяренный взор, затем медленно осмотрел простиравшуюся перед ним площадь, полную голых тел, и вдруг облегченно рассмеялся:
— Тем более что место у меня было в партере, не так ли?
И, понимающе кивнув, потянул застежку плаща.
Анфиса стояла у окна и любовалась закатом. Закат был действительно замечательный. Солнце, как женщина, знающая себе цену, не особенно торопилось. И потому все королевство могло сейчас любоваться этим восхитительным зрелищем. Юная королева не являлась исключением.
Закатные часы были для нее чем-то вроде «болдинской осени» для Пушкина. В эти минуты Анфисе больше всего хотелось написать книгу. В яркой обложке. Начиналась бы она так: «Синь и холод бездонных небес были наполнены немым отчаяньем, и ледяные тонны облаков…» Или так: «Эта история произошла со мной, когда я жила в одном маленьком городке». Венцом же ее творческой карьеры должна была стать трехактная пьеса «Арлекин» с элементами мистики и клоунады…
Но все это были лишь… нет, даже не мечты. Это были воспоминания. И все эти слова и начинания были чужими. Даже пьеса «Арлекин» была не чем иным, как фрагментом письма одной нижнетагильской девочки, поступающей в Литинститут им. Максима Горького.
За всю свою жизнь Анфиса лишь однажды взялась за перо. Это было поздравление с 23 февраля дорогого военрука. Больше с ней подобного не случалось. И если ранее королева практиковалась в устных выступлениях, то теперь, спустя два года, предпочитала вообще молчать. В разговорах королева была столь сдержанна, что приводила собеседников в крайнее изумление. Ибо слухи о королеве Ярославне создали в людском восприятии настолько демонический образ, что при визуальном знакомстве совместить его с внешностью надменно молчащего флегматика было ну никак не возможно. Никто из знакомых королевы не догадывался о причинах, превративших кипящую деятельностью пакостную девицу в безмолвную фигуру с отсутствующим взором.