Он прикасается к ней так, словно знает ее самые сокровенные желания, чувствует, что ей нужно. И Флоре тоже хочется прикасаться к нему везде, ласкать каждый дюйм его тела. Никаких запретов: можно все, чего хотят оба, – дарить и принимать любые ласки, вздыхать и стонать.
Флора сделала еще один глоток шампанского, ощущая, как ее тело трепещет при воспоминании об испытанном удовольствии.
Она сидела с взъерошенными распущенными волосами, распухшими от поцелуев губами, завернутая в простыню, и, хоть и не была еще готова, подобно Алексу, разгуливать в чем мать родила, чувствовала себя абсолютно комфортно. Раньше после занятий любовью Флора старалась поскорее одеться, но с Алексом она не чувствовала себя слишком высокой или чересчур полной. Он помог ей ощутить себя хрупкой и желанной.
– Какая у тебя тонкая талия. Она совершенна! – шептал он, лаская ее тело.
И именно такой Флора себе сейчас казалась – совершенной.
Алекс с гибкой грацией, которой она всегда завидовала, присел на край кровати и спросил:
– Тебе разогреть какое-нибудь блюдо или, если не хочешь ждать, сойдет завтрак из сыра, бисквитов и винограда?
– Сыр – самое то. Ты уверен, что тебе не нужна моя помощь?
Глаза Алекса озорно блеснули.
– Уверен. Не хочу, чтобы ты вылезала из постели. Никогда.
– Я рада это слышать, – отозвалась Флора, втайне желая, чтобы это замечательное мгновение длилось вечно: в печи горит огонь, над головой мерцают звезды, она лежит в постели после восхитительного секса, потягивает шампанское и смотрит, как ее мужчина готовит ужин.
Впрочем, Алекс – не ее мужчина. Нельзя об этом забывать.
– Алекс, ты не спишь? – спросила Флора. После полуночи они несколько раз погружались в дрему, пресыщенные взаимными ласками, и сейчас трудно было сказать, который час. В коттедже было абсолютно темно – лишь от печи исходило слабое красно-золотое свечение.
Алекс перекатился на бок и обнял Флору. Она лежала, наслаждаясь приятной тяжестью его руки, его запахом, прикосновением его тела к своему.
– М-м-м? – сонно промычал Алекс.
– Нет-нет. Ничего. Засыпай.
– С тобой все в порядке?
– Еще бы! – Но это было не так. На Флору внезапно обрушилось осознание того, что они наделали. – А с нами?
– Что?
– С нами все в порядке?
Алекс приподнялся и подпер голову рукой, глядя на Флору сверху вниз:
– Мучаешься сожалениями?
– Нет. Поздновато для этого.
Он ласковым движением откинул волосы с ее лица, отчего в груди Флоры защемило от боли, а к глазам подступили слезы.
– Вот и славно. Я не знаю, что принесет нам завтрашний день, но в данный момент я не хочу ничего менять. Меня лишь удивляет, почему мы не сделали этого уже давным-давно. – Алекс медленно провел рукой по лицу Флоры, затем его пальцы пропутешествовали по ее шее, спустились ниже…
Как легко было бы продолжить наслаждаться этой сладкой пыткой. Но прозвучавшие слова напомнили Флоре о данной себе клятве попробовать помочь Алексу. Схватив за запястье, она остановила его руку, скользящую вниз, и спросила:
– Что произошло?
Он негромко рассмеялся:
– Хочешь, чтобы я объяснил это тебе?
Не удержавшись, Флора улыбнулась в ответ, но затем крепче сжала его запястье:
– Я имею в виду не сегодняшнюю ночь. Я про то, что случилось тогда.
Алекс замер:
– Не надо.
Но Флора понимала: если не спросить его сейчас, он никогда не раскроет ей своего секрета. Ведь Алекс не сделал этого и в годы студенчества, и во время их с Флорой долгих прогулок или вечеров у костра. Но сегодня все было иначе – в эту ночь не было никаких правил.
– В тот год ты вернулся из интерната домой, – напомнила Флора. – Мне тогда исполнилось пятнадцать. Ты как раз закончил школу. Я думала, что мы проведем вместе еще одно лето. Но ты изменился, стал сдержанным, замкнутым. Я была без ума в тебя влюблена и старалась, конечно, это скрыть. Но ты временами смотрел на меня так, словно… – Она осеклась.
– Словно испытывал к тебе те же чувства? – тихо подсказал Алекс.
– Мы постоянно были вместе: болтали на крыше или лежали на траве. Я смотрела на тебя, и мне казалось, что время остановилось… А потом – ничего. – Она вздохнула. – В тот раз я попыталась тебя поцеловать, когда мы смотрели какой-то глупый фильм ужасов про подростков, которые всех убивают. Я думала, что ты поцелуешь меня в ответ, а ты этого не сделал. У тебя на лице было написано такое отвращение. – Флора будто снова пережила испытанное унижение и жестокое разочарование.
Алекс высвободил руку из ее пальцев и откинул волосы с лица:
– Иногда я спрашивал себя: что случилось бы, переспи мы тогда? Думаешь, мы все еще были бы друзьями, как сейчас, и с ностальгией вспоминали наш прошлый роман? А может, рассорились бы и перестали друг с другом разговаривать? Или, считаешь, мы бы все еще были вместе? Думаешь, это было возможно? Много ли людей, начавших встречаться, будучи подростками, пронесли свою любовь через годы обучения в колледже и университете?
– Не много, – признала Флора и подумала, что у них с Алексом все могло бы получиться, если бы он того захотел.
– Ты сильно изменилась в тот год. Все мальчишки засматривались на тебя, а я ревниво за этим наблюдал. Но ты ничего не замечала. Я чуть не объяснился в своих чувствах к тебе на Новый год, но потом я вернулся в интернат, нам обоим нужно было готовиться к экзаменам, так что решил подождать до лета.
– Так что тебе помешало? – Флора не верила своим ушам: Алекс тоже был в нее влюблен!
– Отец обвинил меня в смерти матери. – Он произнес эту фразу так бесстрастно, что Флора уставилась на собеседника, удивленная резкой сменой его тона. – Разве я тебе об этом не говорил?
– Нет. – Она отстранилась, села, прижав колени к груди и пытаясь разглядеть выражение лица Алекса в отблесках огня в печи. – Ничего не понимаю. Почему он это сделал? Я думала, что твоя мать покончила с собой, разве нет? Конечно, большая трагедия, но в этом нет ничьей вины.
– Отец не хотел заводить детей. Ему нужна была лишь она. Ты его знаешь – он не из тех, кто любит заботиться о других. Но мать так сильно хотела ребенка, что отец сдался. Позже он заявил, что это было самой большой ошибкой в его жизни – я был его самой большой ошибкой. Он никогда не откровенничал со мной о причинах смерти моей матери, но думаю, она страдала от серьезной послеродовой депрессии.
Флору пронзила жалость к Алексу, когда она представила себе лишившегося матери одинокого мальчика, живущего с равнодушным отцом, внушающим сыну, что именно его рождение привело к трагедии.
Алекс тоже поднялся и сел рядом с Флорой, опершись на подушки.
– Мама скрывала свою депрессию от него, от врачей, от всех, пока мне не исполнилось два года. Тогда она сдалась. В предсмертной записке она призналась, что она ужасная мать, потому что не может любить меня как должно и что мне будет лучше без нее.
Флора коснулась его лица:
– Но это не делает тебя виноватым в ее смерти. Ты ведь это понимаешь?
– Но отец считал по-другому, – бесцветным голосом ответил Алекс. – И он начал посвящать все свое время работе, оставляя меня на попечение нянь, а затем, едва представилась возможность, отправил в интернат. Он сказал, что еле дождался, когда мне исполнится восемь, и, будь его воля, отослал бы меня прочь из дома еще в пять лет.
Отец Алекса оказался еще хуже, чем Флора о нем думала.
– Он отвратительный, злой человек! Неудивительно, что ты предпочитал жить у нас.
Словно не слыша собеседницу, Алекс продолжал свой рассказ:
– Отец женился во второй раз. Я редко виделся с ним и с моей первой мачехой. Она мечтала иметь детей, чаще общаться со мной, и, возможно, поэтому отец с ней развелся. Он винил меня в этом разводе. Ему так было легче, чем обвинять себя. А когда мне исполнилось семнадцать, отец опять женился.
– На Кристе, – вспомнила Флора вторую мачеху Алекса и ее привычку флиртовать со всеми мужчинами в радиусе пяти миль. Рядом с ней Флора чувствовала себя такой крупной и неуклюжей. – Мой братец Горри был безумно в нее влюблен. Помнишь ее привычку расхаживать перед нами в крошечном бикини, когда мы приходили поплавать в вашем бассейне? – Она рассмеялась, но Алекс не присоединился к ней, и Флора замолчала, ощутив неловкость.
– Сначала мне было так приятно почувствовать чью-то заботу. Криста обращала на меня внимание, хвалила. Мне и в голову тогда не приходило, что другие матери не загорают топлес перед своими сыновьями-подростками, не просят их намазать спину маслом для загара.
У Флоры все сжалось внутри. Она приложила ладонь ко рту:
– Алекс!
– Мачеха начала приходить в мою комнату поболтать перед сном, когда я уже лежал в постели. Она гладила меня по волосам и плечам. – Его голос дрогнул. – Во мне бушевали гормоны. Эта прекрасная, желанная женщина трогала меня, и я ее хотел. Я жаждал ее прикосновений. И в то же время она вызывала у меня отвращение – ведь это жена моего отца! А тут еще ты…
– Я? – Флора не замечала стекающих по ее щекам слез, пока ее голос не оборвался всхлипом. Она плакала по маленькому мальчику, отвергнутому отцом и преданному на пороге взросления теми, кому доверял.
– В то лето я в тебя влюбился. Но как я мог посметь прикоснуться к тебе, когда по ночам… я не отвергал свою мачеху… я лежал и ждал ее прихода и был не в силах сказать ей «нет».
– Ты был всего лишь ребенком!
– Мне было уже семнадцать. Я знал, что делал. Понимал, что это ужасно неправильно. Но не останавливал ее, позволял ей входить в свою комнату, пускал ее в свою постель и… мы не просто вместе лежали в одной кровати…
Флора сглотнула и прижала руки к животу, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Та женщина с мягким голосом и звонким смехом… Неужели Алекс спал с ней? И все же именно это все объясняло: и то, каким вдруг отстраненным он стал, каким взглядом смотрел на Флору – словно что-то мучило его, и то, с какой собственнической улыбкой Криста сжимала его плечи.