И злой волшебник сразу стал добродушнейшим старичком. Он ласково улыбался всем и потирал ручки.
— Где Люся? — спросил его Федя.
— В сундуке; а что? — сказал Абракадабр.
Федя подошёл к сундуку и сказал заклинание.
— Танганьика, Бангвеоло, Мверу, Зван, Чад!
При помощи этого заклинания можно ключиком от портфеля запереть сарай для дров, несгораемый шкаф и даже ворота Дорогомиловской пожарной команды.
Замки сразу открылись, из сундука выскочила Люся и кинулась на шею бабушке.
— Бабушка! — крикнула она. — Как хорошо, что ты пришла! Я кричала-кричала из сундука! Разве вы не слышали?
— Не слышали, — сказала бабушка, плача от радости.
А Ромашкин, осматривая сундук, деловито сказал:
— Это, наверно, волшебный сундук. Нельзя ли с его помощью предсказывать погоду? Да вы всё равно не скажете! — махнул он рукой. — Вы нехороший!
— Кто вы такой? — сурово спросил дворник волшебника.
— Абракадабр, — сказал старичок.
— Такой фамилии нет, — сказал дворник.
Старичок, хныча, протянул удостоверение:
— Я инвалид тринадцатой группы.
— Такой группы нет, — сказал дворник.
— Спасибо тебе, Федя, — сказала Люся.
— Спасибо тебе, Феденька, — сказала бабушка.
— Ладно, чего там, — сказал Федя.
Тут он услышал, как далеко на башне пробили часы. Обеденный перерыв кончился. С кистью и волшебным ведром Федя помчался домой.
В мастерской дырок всё ещё трудно было дышать от запаха горелой краски и палёной резины. Варфоломей и Ромашкин посадили Абракадабра в инвалидную коляску и повезли в домовую контору. Мимо по улице весело шли ремонтные рабочие.
Абракадабр злобно смотрел, как один из них надел шлем и взял в руки шланг, чтобы пустить последнюю струю краски на стену дома; как другой сел на каток под зонтик, чтоб прогладить последнюю полосу асфальта. На всех лицах было написано: завтра праздник! И на самой улице было написано: завтра праздник!
Праздник приближался. И вдруг на этой улице, которая наряжалась и прихорашивалась к празднику, Абракадабр увидел Большого Ушана. Ни о чём не подозревая, посланник короля вышел из какого-то подъезда, насвистывая и пряча в карман очередную даму пик. Волшебники встретились глазами. Большой Ушан отшатнулся, понял — всё кончено, оглянулся, куда бежать, поискал глазами что-нибудь серое, чтобы скрыться. Но тумана не было в этот солнечный день. До сумерек было ещё далеко. Внезапно в механической прачечной открыли окно, и оттуда вырвалось облако пара. Не раздумывая, Большой Ушан бросился в это облако, и, когда оно растаяло, посланник короля пропал неизвестно куда.
«Вот ловкач!» — подумал Абракадабр. Он почувствовал, что от злости перепонки крыльев в его горбе встали торчком.
Рядом раздалось знакомое «р-р-р»… Это Тузик, лёжа в воротах, рычал на волшебника. Тузик знал уже всё, что произошло, потому что золотые капли вели к мастерской, запах палёной резины не успел растаять, да мало ли ещё сохранилось других следов, понятных с полу-вздоха собачьему носу. Поглядев вслед Варфоломею, катившему коляску с волшебником, Тузик подошёл к столбику, и все запахи, которые скопились на кончике его влажного носа, отпечатал на подсохнувшей краске. Так у ворот снова открылся собачий журнально-газетный киоск.
21
Подбегая к дому, Федя увидел, что маляр поднимается на люльке вверх. Помахав Феде рукой, он что-то крикнул и показал на окно под крышей. Федя помчался домой.
Он вбежал в свою комнату как раз в ту секунду, когда снизу, за окном, выплыла кепка маляра в разноцветных пятнах. Маляр подмигнул Феде.
— Волшебная резинка уничтожена! — сияя, доложил мальчик.
— Что-о?! — не понял маляр.
— Абракадабр пойман.
— Какая ещё абракадабра?
И люлька маляра поплыла вверх.
Федя выглянул за окно. Маляр уже красил своей кистью лепной карниз под крышей. Мальчик сполз с подоконника в комнату и открыл рот: ни скафандра, ни шкуры белого медведя, ни банок с жемчужным порохом — ничего этого не было.
В дверях щёлкнул ключ, и вошла Катя.
— Ну, теперь можешь погулять, — благосклонно сказала она. — Только недолго.
Удивлённый Федя выбежал во двор и увидел белого кота, который шёл по забору. Кот вдруг посмотрел на Фёдю, будто хотел что-то сказать. Но раздумал и пошёл дальше.
В углу двора счастливый Ромашкин протирал замшей новенькую «Чайку» возле гаража из дюралюминия.
— Прокатить? — спросил Ромашкин.
— Здорово нарисовано. — Федя по-хозяйски похлопал машину по радиатору.
— Что?
— Да ведь это я нарисовал!
— Кто нарисовал? Что нарисовал? — засмеялся Ромашкин. — Я её купил! Я получил премию за отличную работу. И как раз подошла моя очередь на машину — один миллион четыреста пятьдесят тысяч седьмая.
— Но вас же уволили! — вскричал Федя.
— Кого уволили? Ты что? Варфоломей, облей Федю!
Федя уныло поплёлся к клумбам. Там на скамейке сидела бабушка Лида, а тётя Липа ей говорила:
— Это ещё что, вязать во сне! Я сейчас пасьянс раскладывала. Гадала для Сени, какая будет погода. Вышла на кухню крышку с кастрюли снять. Прихожу назад — карт нет.
Федя посмотрел на тётю Липу, ущипнул себя и вдруг увидел два дерева, те, что он нарисовал с Мишкой. Он осторожно пощупал кору — настоящие. Но рядом с ними чернела какая-то яма. В это время в ворота въехал грузовик. Из его кузова торчала большая липа.
— Третья, и последняя! — крикнул шофёр Варфоломею. — Принимай!
И они начали выгружать дерево с огромными узловатыми корнями, облепленными землёй.
— Федька! — раздался голос Мишки.
— Мишка! — закричал Федя. — Знаешь, я волшебной кистью уничтожил проклятую резинку!
— Какой волшебной кистью? — спросил Мишка.
— Ну, которой мы рисовали гараж, дождик…
— Ты что… спишь? — спросил Мишка.
Федя посмотрел на товарища, силясь понять, что все-таки было и чего не было.
— Я тебя искал… — сказал Мишка. — Идём к управдому. Он даст нам гвозди — будем вешать флаги!
Мальчики выбежали на улицу, которую украшали к празднику. Они прошли мимо парадного подъезда. И опять увидели маленькую пятерню — оказывается, её никто не стирал, и она совсем засохла, и теперь можно было быть совершенно уверенным, что она останется так до Первого мая на тот год, когда Феде будет уже не семь лет, а восемь.
Григорий Ягдфельд, Виктор Станиславович ВитковичВолшебная лампа Аладдина
«Что за история? Я сплю или не сплю?»
Спал Багдад под огромным колпаком звезд. У порогов спали собаки, вздрагивая кожей. Спали бабочки на коре деревьев. Спали люди в прохладе двориков и на крышах. Спал воздух, не шевелясь. Кошки и те почему-то спали. И во главе всего в своей опочивальне спал великий султан. Это была та мертвая точка между первыми и вторыми снами, когда люди, змеи, попугаи и муравьи находятся на самой глубине сна и тишины.
В такое мгновение на одной из уличек Багдада появился таинственный всадник в магрибских одеждах. Он покачивался на черном верблюде. Его тень плыла по неясным глиняным стенам.
Залаяла собака. Всадник остановил верблюда и замер. Где-то отозвалась другая собака. Еще одна… Всадник ждал. Собаки полаяли-полаяли и умолкли. Тогда магрибинец сошел с верблюда, обмотал все четыре верблюжьих копыта шелковыми платками и, сев на верблюда, бесшумно двинулся дальше.
Он проехал по мостику через широкий арык, где струилась и ворковала вода. Поглядел вверх…
Высоко в воздух вознесся силуэт дворцового шпиля, увенчанного полумесяцем из чистого серебра.
У закрытых ворот дворца стоя спал стражник. Он опирался на копье с бунчуком; время от времени его подбородок падал на острие копья, и тогда он вскидывал голову, которая тут же опускалась в непобедимом сне.
Магрибинец, как призрак, проследовал мимо.
На базаре во мраке, поджав костлявые ноги, дремали верблюды караванщиков: силуэты их горбов почти сливались с ночью. Внезапно раздался стук колотушки.
Всадник проворчал проклятие на странном магрибском чернокнижном языке и замер возле горшков у лавки. Ночной сторож завопил под самым его ухом:
— Спите, жители Багдада! Все спокойно!
Шаркая сваливающимися туфлями, сторож прошел, не заметив ночного гостя. И если кто из жителей и проснулся от его вопля, тут же он перевернулся на другой бок и, пробормотав «слава аллаху!», с легким сердцем опять провалился в сновидения.
Дойдя до подножия минарета, верблюд магрибинца лег, подогнув колени. Ночной гость ступил на землю и постоял, прислушиваясь к тишине. Где-то заплакал ребенок, но тотчас умолк. Донесся крик сторожа — слов уже нельзя было разобрать, однако и так было понятно, что в Багдаде все спокойно.
Магрибинец шагнул в темноту и скрылся в низеньких дверях минарета.
Он поднимался, считая ступеньки, штопором уходящие в небо. Изредка в узком окошечке загоралась звезда и сразу же исчезала вместе с окном.
— Семьсот семьдесят семь… — проворчал магрибинец, когда его голова показалась на вершине минарета.
Он поднял к небу непроницаемое, похожее на маску лицо.
Сверху смотрели золотые глаза звезд. Их было столько, что от них некуда было спрятаться. Некоторые подмигивали…
Магрибинец поежился и обратил взор на Багдад.
В городе нельзя было разглядеть ни крыши, ни дерева, ни верблюда. И нигде не горело ни одного огня.
— Да будет эта ночь ночью проникновения в тайну! — прошептал магрибинец, отвязал мешочек — один из трех, висевших на его поясе, и высыпал на ладонь порошок.
Он стоял на минарете и не решался. Ветер чуть не сдул порошок с его ладони. И тогда, собравшись с духом, магрибинец зажмурился и швырнул порошок в небо.
Вспышка красного огня озарила минарет, взлетело облако багрового дыма. И когда дым рассеялся, магрибинец увидел, что небо преобразилось. Вокруг звезд проступили знаки зодиака: Змея, и Семь Братьев, и Скорпион, и Рысь, и Шапка Пастуха, и Козерог с Водоносом… — все со