ими местностями побережья Средиземного и Адриатического морей… Может быть лучшие часы своей жизни провел я среди той обстановки, где на границе вечных снегов, на голых каменных россыпях растет и цветет во всей красе сибирский рододендрон»{24}.
13 октябре 1886 г. с Д. А. Клеменца был снят надзор полиции. Срок ссылки кончился. Несколько ранее, 18 августа, он женился на начальнице женской гимназии Минусинска Елизавете Николаевне Зверевой. Осенью 1887 г. молодая семья переехала в Томск. На новом месте жилось неуютно, остро ощущалось отсутствие друзей, особенно таких, как П. М. Мартьянов. Дмитрий Александрович скучал по Минусинску и в последующие три года использовал любую возможность навестить близких себе людей и поработать в музее. Даже вернувшись в 1904 г. в Петербург, он ездил вновь в Минусинск, чтобы повидать своего неизлечимо больного учителя. Тогда же, только переехав в Томск, Клеменц писал своему минусинскому другу: «Скучно знаете ли мне как-то без Вас и работа идет вяло. Я так уже привык делиться с Вамп всякой всячиной, что испытываю теперь большое лишение в недостаточности обмена мыслей. Эх, какое будет удовольствие повидаться со всеми Вамп, господа Мипусипцы, да еще весной»{25}. Живя в Томске, Клеменц вынужден был постоянно искать заработок. Он сотрудничал в «Сибирской газете», давал уроки политической экономии, посылал статьи в разные журналы, ибо «за уплатой долгов мало остается на прожиток, а денег нужно, — не голодом же морить молодую жену, а она когда еще найдет себе занятие». В Томске он познакомился и быстро подружился с Г. Н. Потаниным, которого просил похлопотать о получении места в Восточном отделении Сибирского географического общества в Иркутске. По отъезд туда задержался, так как в 1888 г. Клеменц получил право и деньги на раскопки в Енисейской губерний. Разрешение на раскопки имело вид официального документа под названием «Открытый лист на 1888 г.» В нем говорилось: «Выдан этот лист г. Дмитрию Александровичу Клеменцу Императорской Археологической комиссией на право производства археологических раскопок в течение 1888 года на землях казенных, общественных и принадлежащих разным установлениям в пределах Минусинского и других округов Енисейской губернии с обязательством доставить в Комиссию отчет или дневник по произведенным работам, а также при особой описи всех находок наиболее ценные и интересные из найденных предметов…» В паши дни документ, разрешающий вести раскопки тому либо иному лицу, сохранил название «Открытый лист». Он выдается ежегодно Институтом археологии АН СССР. Раскопки без наличия «Открытого листа» считаются незаконными.
Получив возможность самому проводить археологические исследования, Д. А. Клеменц с конца мая и весь июнь 1888 г. работал в окрестностях села Чебаки на реке Черный Июс, где раскопал шесть курганов. А в июле он объехал всю систему Черного и Белого Июсов, составляя подробное описание найденных курганов, пещер, средневековых крепостей в горах, писаниц. Осенью до снега и морозов археолог раскапывал большой курган под Ачинском. В тот же год с помощью жены он раскопал по поручению Московского общества еще шесть курганов близ Минусинска. В его письме, посланном в июле из села Чебаки к П. М. Мартьянову, по этому поводу говорилось: «У меня вот какой план есть. Археологи мне дали право копать курганы по всей Сибири, если в Ачинске на это присланы деньги Уваровой, я из Красноярска отправлю к Вам Лизу. Пусть она копает курганы около Минусинска. Она раскопала два кургана самостоятельно, а при Вашем содействии дела не испортит. Аккуратная. Я ей дам доверенность, как своему помощнику начать дело, а после приезда засвидетельствую результаты. Все это говорю к тому, чтобы с официальной стороны не было придирок. Я ей даю поручение раскопать 5 могил под моим контролом и ответственностью»{26}. По мнению Д. Л. Клеменца, близ Чебаков добыто много интересного, а раскопки под Минусинском «были несчастными», поэтому «делать какие-либо заключения на основании одних пробных раскопок, к тому же настолько неудачных… было бы дерзостью неизвинительной»{27}. Курган, представляющий «интерес совершенной новизны», находился в четырех верстах от села Назарово на левом берегу Чулыма. Его показал археологу одни из назаровских крестьян. Это был земляной холм высотой до 2 м и диаметром около 40 м. Под насыпью на глубине 3 м Д. А. Клеменц обнаружил грунтовую яму площадью 42 м2, крытую бревнами и берестой. В ней были похоронены не менее 100 человек, в том числе 20 детей. Трупы были положены ярусами, большинство ориентировано головой к северу. Кости залегали сплошной массой. В могиле находились глиняные и бронзовые сосуды, бронзовые кинжалы, чеканы, ножи, шилья, зеркала. Большинство предметов имело необычные размеры — миниатюрные, они были сделаны специально для погребения.
Для раскопок следующего года Д. А. Клеменц выбрал курган большого могильного поля в Уйбатской степи. Курган привлек внимание монументальной земляной насыпью высотой 4,5 м и диаметром 50–60 м, а также расположенной рядом вереницей 22 высоких камней, поставленных на равном расстоянии друг от друга. На некоторых из них были высечены изображения. Будучи связанным многочисленными «службами», Д. А. Клеменц начал раскопки кургана в 1889 г., а кончил только в 1890 г. Под насыпью на глубине 4,5 м оказалась бревенчатая камера площадью около 60 м2 с бревенчатым потолком и полом. Поверх потолка залегала прослойка хвороста, а выше был сооружен двойной берестяной купол толщиной в 30 см каждый, «вроде юрты громадных размеров». От погребального костра, разведенного на верху купола, камера сгорела, поэтому количество погребенных установить не удалось. Можно лишь предположить, что их было много, поскольку толщина слоя сожженных костей достигла 60 см. Камеру уже грабили, поэтому вещей в ней было немного. Помимо железных кинжалов, глиняных сосудов и погребальных масок всюду встречались куски листового золота, служившего обкладкой предметов и украшений. Золотые листочки покрывали тяжелые глиняные бусы и пуговицы. В насыпи кургана Клеменц раскопал могилу, одна сторона которой была из камня, другую составляла загородка из палок и жердочек. Скелет захороненного в ней мужчины, лежал на боку, под голову подложен камень, на груди православный крест, на ноге железное стремя, а у бедра остатки мешочка с табаком. Местные рабочие сказали, что «он схоронен не то по-русски, не то по-нашему». Вблизи не было нерусского кладбища, местные старожилы не помнили, чтобы у них хоронили на этом месте, поэтому Д. А. Клеменц предположил, что здесь похоронен один из погибших грабителей кургана.
Очень похожий курган, но меньшего размера раскапывала тогда же близ села Тесь Минусинского округа финская археологическая экспедиция под руководством И. Р. Аспелипа. Д. А. Клеменц ездил на раскопки к финнам, чтобы лично убедиться в сходстве находок. «Новая страница в археологии Сибири готова развернуться перед нами», — таков был его вывод при сопоставлении обоих курганов. Его приезд оказался как нельзя кстати для растерявшихся иностранцев, которых тесинские крестьяне принуждали вновь закопать раскопанный курган, за что требовали значительную сумму денег. Д. А. Клеменц, хорошо знающий психологию крестьян, уладил дело. В Археологическую комиссию по поводу этого конфликта он писал: «Говоря по совести, раскопка Аспелина никаких неудобств для крестьян не представляет. Опа дала им заработок, такой, какой они не имели давно и долго. Домогательство крестьян вызвано было соображением — от чего не попробовать попользоваться на счет какого-то чудака-немца, не знавшего наших порядков, у которого должно быть денег много, но который старается тратить их возможно бережливо и торгуется ради всякой мелочи. Крестьянин никогда не решился бы предъявлять своих претензий, например, к золотопромышленнику, потому, что цель и смысл его работы совершенно понятен крестьянину. Золотопромышленник делает дело, а заезжий немец, по своей милости делает странности, поэтому отчего с пего не взять с последнего сотню рублей»{28}. Для самого Клемепца, «знавшего местные порядки», засыпка могил не была проблемой. По обычаю после окончания любых работ, наниматель должен поить рабочих водкой. За это угощение в виде любезности рабочие вместе с Клеменцем принимались закапывать кости, находя со своей стороны, что «хотя это и чудские, а все-таки человеческие кости и бросать их зря не годится»{29}.
Дмитрий Александрович постоянно подчеркивал, что он археолог-самоучка, чернорабочий. Однако раскопки он производил лучше других, давал точные описания всех этапов работы в отчетах, прикладывал к последним чертежи траншей и шурфов. Он чувствовал свою ответственность и не хотел быть временщиком в археологии. «Несмотря на весь соблазн Иркутска» и неловкость перед Г. Н. Потаниным, Клеменц отложил отъезд из Томска до окончания работ на Уйбатском кургане. «Потом ни Московские, ни Петербургские археологи, — писал он, — не простят меня, если не доставлю им в скором времени отчета, а тогда сломаются все надежды на дальнейшее продолжение работы»{30}. Выполнив полностью свои задачи, в 1892 г. Клеменц переехал в Иркутск, где открывались новые возможности «для научных знаний и выполнения принятых на себя обязательств перед учеными обществами…»{31}
Посвятив себя археологии, Д. А. Клеменц с присущей ему энергией боролся против расхищения археологических древностей. И это не удивительно, ибо он был осведомлен, как продаются сибирские коллекции за границу, видел множество курганов, искалеченных не невежественными людьми, а имеющими претензию на образование, из любопытства, из желания добыть несколько редкостей; знал каким образом получают многочисленные кладоискатели дозволение на раскопку в Сибири. К нему самому однажды осенью пришел финский пастор с предложением раскопать несколько курганов, ч