Присяжные заерзали, леди Беатрис судорожно вздохнула.
— Да! — с нарастающим удивлением согласился Киприан. — Да, я нахожу это очень странным. Мне это даже кажется неестественным. Я не понимаю, почему она не закричала.
— Я тоже, мистер Мюидор, — кивнул Рэтбоун. — Хотя уверен, что это была бы куда более действенная защита и куда менее опасная. Звать на помощь гораздо естественнее для женщины, чем пускать в ход кухонный нож.
Поднялся О'Хара:
— Тем не менее, мистер Мюидор, господа присяжные, факт остается фактом: она взяла с собой кухонный нож и была им зарезана. Мы не знаем, возможно, ссора между ними велась в ту ночь яростным шепотом. Но мы знаем, что Октавия Хэслетт была зарезана и что окровавленный нож и одежда, залитая ее кровью, были найдены в комнате Персиваля. Какие же еще свидетельства нам нужны?
Публика одобрительно зашумела. Присяжные покивали. Рядом с Эстер тихо застонала леди Беатрис.
Вызванный в качестве свидетеля Септимус поведал о том, как он встретился с Октавией в день ее смерти и как она рассказала ему, что узнала нечто ужасное, но желает убедиться во всем до конца. Под давлением О'Хары он вынужден был признать, что их разговора никто не слышал и что сам он о нем никому потом не рассказывал. Из этого О'Хара с победном видом заключил, что нет никаких причин считать показание Септимуса относящимся к делу. Септимус растерялся. Под конец он лишь заметил, что независимо от того, молчал он или нет, сама Октавия вполне могла довериться кому-то еще.
Но было слишком поздно. Мнение у присяжных уже сложилось, и напрасно Рэтбоун пытался переубедить их в своей заключительной речи. Совещание было на редкость коротким. Присяжные вернулись бледные и смотрели куда угодно, только не на Персиваля. Подсудимого признали виновным. Смягчающих обстоятельств присяжные не нашли.
Судья надел свою черную шапочку и произнес приговор. Персиваля надлежало посадить обратно в камеру, а три недели спустя вывести в тюремный двор и там предать смерти через повешение. Упокой, Господи, его душу!
Глава 10
— Извините, — мягко сказал Рэтбоун, устремив на Эстер пристальный взгляд. — Я сделал все, что мог, но страсти слишком накалились, и не было никого другого на роль обвиняемого.
— Может, Келлард? — без всякой надежды предположила она. — Пусть даже Октавия действительно защищалась, но ведь необязательно от Персиваля. Будь это Майлз, история имела бы хоть какой-то смысл. Октавия понимала, что кричать бесполезно — если бы даже на крик кто-нибудь явился, Майлз объяснил бы, что сам прибежал чуть раньше. Персиваль бы так легко не отвертелся. Да и потом, Октавия могла просто пригрозить Персивалю увольнением. А с Майлзом она ничего не могла поделать. Да еще, наверное, щадя чувства сестры, не стала бы рассказывать о его поведении Араминте.
— Я знаю.
Рэтбоун стоял рядом с ней у камина.
Дело происходило в его адвокатской конторе. После такого сокрушительного поражения Эстер чувствовала себя подавленной и очень ранимой. Может быть, она все-таки ошиблась и Персиваль действительно виновен? В это верили все, за исключением Монка. Однако многое в этом деле казалось бессмысленным.
— Эстер!
— Прошу прощения, — извинилась она. — Я просто задумалась.
— Я не мог выдвинуть обвинение против Майлза.
— Почему?
Он ответил слабой улыбкой.
— А каких свидетелей, моя дорогая, я бы вызвал, чтобы подтвердить его поползновения относительно собственной невестки? Кто бы из семейства согласился это удостоверить? Араминта? Она прекрасно понимает, что в этом случае станет посмешищем для всего Лондона. Одно дело, когда об измене мужа ходят досужие толки, и совсем другое, когда об этом вслух заявляет его жена. Насколько я знаю Араминту, она бы ни за что на это не пошла.
— Мне кажется, леди Беатрис лгать не станет, — сказала Эстер и тут же поняла, что и на это надеяться глупо. — Ну, он изнасиловал горничную Марту Риветт. Персиваль это знал.
— И что? — продолжил Рэтбоун ее мысль. — Присяжные поверили бы Персивалю? Или самой Марте? Или все-таки сэру Бэзилу, который ее уволил?
— Да, разумеется, — с несчастным видом кивнула Эстер и отвернулась. — Я не знаю, что тут еще можно было сделать. Простите, я, очевидно, говорю глупости. Просто дело в том… — Она запнулась и посмотрела на Рэтбоуна. — Его ведь повесят, не так ли?
— Да. — Он тоже смотрел на Эстер, и лицо его было угрюмо и печально. — На этот раз нет никаких смягчающих вину обстоятельств. Что можно сказать в защиту лакея, который домогался дочери хозяина, а когда она отказала, зарезал ее?
— Ничего, — тихо ответила она. — Только то, что он тоже человек, и, повесив его, мы унизим самих себя.
— Моя дорогая Эстер!
Медленно и как бы против воли он опустил ресницы, наклонился и коснулся ее губ поцелуем, в котором не было страсти, а лишь нежность и глубочайшее понимание.
Когда Рэтбоун отстранился, Эстер уже не чувствовала такого отчаяния и одиночества. По выражению лица Оливера она видела, что случившееся было неожиданностью и для него самого.
Он хотел что-то сказать, потом раздумал, отвернулся и подошел к окну.
— Я действительно огорчен, что не смог ничего сделать для Персиваля, — заговорил Рэтбоун, и искренность, звучавшая в его голосе, сомнений не вызывала. — Огорчен из-за него самого и из-за вас… Вы же мне доверились.
— Вы полностью оправдали мое доверие, — быстро сказала Эстер. — Я ожидала, что вы сделаете все возможное, но не требовала от вас чуда. При таком накале страстей у нас просто не было ни единого шанса. Главное — мы приложили все усилия. Простите, что я здесь наговорила вам глупостей. Конечно, не стоило и пытаться обвинить Майлза или Араминту. И публика, и присяжные были заранее настроены против Персиваля. Теперь, когда злость немного поутихла, я и сама это вижу.
Рэтбоун улыбнулся.
— Что ж, это очень разумно.
— Вы смеетесь надо мной, — сказала Эстер, нисколько на него не обидевшись. — Я знаю, что со стороны это выглядит весьма неженственно, но вряд ли я стану более привлекательной, если начну вести себя как дура.
Он по-прежнему улыбался.
— Моя дорогая Эстер, я тоже так считаю. Что нам еще остается, если мы сами себе иногда помочь не можем? Кстати, что вы намерены делать дальше? Чем вы собираетесь зарабатывать себе на жизнь, когда леди Мюидор поправится окончательно?
— Поищу еще кого-нибудь, кто нуждается в уходе, не теряя при этом надежды устроиться в госпиталь или в лечебницу.
— Я вами восхищаюсь. Из ваших слов следует, что вы не оставили своей мечты улучшить медицинское дело в Англии.
— Разумеется. Хотя, судя по вашему тону, вы слишком многого от меня ждете. Если мне удастся увлечь своими идеями хотя бы нескольких людей, я уже буду счастлива.
— Уверен, что вам это удастся. — Рэтбоун снова был серьезен. — Вашу убежденность не смогут поколебать все померои в мире.
— А еще я разыщу мистера Монка и вновь попробую обсудить с ним это дело, — добавила Эстер. — Я должна убедиться, что мы предприняли все возможное.
— Если узнаете что-нибудь новое, свяжитесь со мной, — без тени улыбки попросил Рэтбоун. — Вы мне это обещаете? У нас еще есть три недели, в течение которых можно что-либо исправить.
— Обещаю, — сказала Эстер, опять чувствуя глубокую подавленность. Она представила себе Персиваля. — Обещаю.
И, попрощавшись с Рэтбоуном, вышла с твердым намерением при первой же возможности повидаться с Монком.
Легкой походкой Эстер вошла в дом на Куин-Энн-стрит, но на душе ее ощущалась свинцовая тяжесть. С неприятным чувством возвращалась сиделка леди Мюидор к своим обязанностям.
С удивлением она узнала, что ее подопечная снова заперлась в своей комнате и отказалась спуститься к обеду. В прачечной, куда Эстер зашла за чистым передником, она встретила Мэри, гладившую белье.
— Она нездорова? — спросила Эстер с некоторой тревогой.
Во-первых, она несколько пренебрегла своими обязанностями, а во-вторых, была уверена, что расстройство леди Мюидор вызвано отнюдь не желанием мелко отомстить семейству и привлечь к себе внимание. Обладая живым и сильным характером, леди Беатрис никогда не уподоблялась Ромоле, вечно придумывавшей себе различные болезни. Ей были свойственны воображение, ум и юмор. Женщина с таким нравом должна быть душой семейства.
— Она неважно выглядит, — скорчив гримаску, ответила Мэри. — Хотя и раньше выглядела не лучше. Думаю, леди Мюидор на кого-то в обиде, а впрочем, я ничего не говорила.
Эстер улыбнулась. Это было очень похоже на Мэри: сказать что-то, а потом добавить, что она ничего не говорила.
— В обиде на кого? — удивленно спросила Эстер.
— Вообще на всех и особенно на сэра Бэзила.
— А почему — не знаете?
Мэри пожала плечами, проделав это весьма изящно.
— Думаю, все из-за того, что они много чего наговорили на суде про мисс Октавию. — Мэри свирепо сдвинула брови. — Разве это не ужасно? Сказать, будто она была настолько пьяна, что приняла ухаживания лакея… — Мэри замолчала и задумчиво посмотрела на Эстер. — Вас это удивило, так ведь?
— А разве это неправда?
— Да ничего подобного! — возмутилась Мэри. — Пусть мисс Октавия бывала под хмельком, но она была леди! Она бы никогда не позволила Персивалю прикоснуться к себе, даже если бы оказалась с ним вдвоем на необитаемом острове. Да и никому бы не позволила — с тех пор как погиб капитан Хэслетт. Потому-то и бесился мистер Майлз. Вот если бы она его попыталась зарезать — в это бы я поверила!
— А он действительно хотел ее? — спросила Эстер, впервые без обиняков употребив точное слово.
Мэри слегка округлила глаза, но ответила так же прямо:
— Да. Вы бы посмотрели на его лицо! Имейте в виду, она была красива, причем совсем не так, как мисс Араминта. Вы никогда не видели ее, а она была такой живой… — Мэри запнулась, не в силах справиться с волнением, горем и гневом. — Как недобро они все о ней говорили! Ну почему люди так делают? — Мэри вздернула подбородок, глаза ее блеснули. — А миссис Сандеман! Сколько гадостей она наболтала про Дину, про миссис Уиллис, про всех нас! Зачем ей это было нужно?