Пока ей не оттяпали палец. Хрусть — и садовый секатор перегрызает косточку. Палец — маникюр она сделала накануне — отваливается, и кисть будто вспыхивает пламенем. Тогда она со всей сводящей с ума отчетливостью поняла, что ей конец. И ни Жируха Верочка, ни кто-либо другой не знают, где сейчас Снежана Скрицкая.
С тех пор ей отрезали оба указательных пальца. На линялом, в бурых потеках чехле подлокотников, возлежали искалеченные, жалкие руки. Садист прижег обрубки раскаленной ложкой. Кровь шипела, поджариваясь. Ее рвало на собственные колени, обморок никак не наступал. Форвард тайком приносил ей обезболивающее. Забинтовал обрубки. Пламя унялось, культи онемели. Раны нудно и мерзко ныли, казалось, незримые твари сосут ее косточки. Иногда пальцы крутило — фантомные боли, догадывалась она.
Откинувшись на бок, насколько позволяли путы, она блуждала взором по камере. Подвал расширялся влево и тонул во мгле за вторым рядом колонн. Справа была кирпичная стена. На нее Форвард повесил гирлянды. Единственный источник света в обители тьмы и страха. Лампочки мигали попеременно. Загорались красные и желтые, затем зеленые и синие. Издевательское напоминание о празднике, о доме, о маме, которой начхать на нее, тем более сейчас, когда дочурка стала уродиной и калекой.
Красные, желтые. Зеленые, синие. И слепота.
Изредка мучитель включал лампочку под потолком, и темнота спадала, обнажая длинное подвальное нутро, что-то вроде поделенного на секции загона для лошадей. В остальное время (нет никакого времени!) мир сужался до трех колонн, гирлянды, этих жутких забинтованных рук, двери, ступеней, кирпичной кладки, голых ног, дрянного трона и обогревателя с вывернутым до предела регулятором.
«Прощай, мамочка, — думала Снежана, — и чтоб ты сдохла. Прощай, папочка, и чтоб ты сдох. Прощай Лера, маленькое дерьмо, чтоб ты облысела, тварь…»
В невесомости за закрытыми веками она рисовала страничку в социальной сети. Удачное фото на аватарке, мейк-ап и облегающее платье, в нем единичка превращается в двоечку. Курсор скользит, повинуясь мысленному импульсу, она скролит новостную ленту, кто-то лайкнул ее пост, фиг тебе, а не ответный лайк, Димочка, курсор парит мушкой с аккаунта на аккаунт…
Крах! — страница растворилась, схлопнулась.
Лязгнул замок, дверь распахнулась, и по ступеням хлынул водопадом свет.
Снежана зажмурилась. Подобралась, вдавилась лопатками в кресло.
— Это я, — известил Форвард.
Невольный вздох облегчения вырвался из опаленных легких.
Форвард кормил ее и поил, ухаживал за ранами, он даже попробовал отвлечь ее, читая вслух книгу, но она выла и сучила ногами, и он забросил эти уроки внеклассного чтения.
Форварду запрещалось болтать с ней, но кое-что она выведала. В частности, имена садистов.
Заику звали Карачун. Это он приволок ее сюда, раздел и отрезал пальцы. Заставил продиктовать пароль от странички. Форварда не интересовала нагота девушки, Карачун же откровенно пялился на ее ляжки, на грудь под измаранными чашечками бюстгальтера. Груди там и не было, сплошной пуш-ап, но брюки Карачуна вздыбливались, как туристическая палатка, и, судя по выпуклости, член его был больше, чем у Макса, в три раза. В кошмарах он насиловал ее своей огромной тошнотворной палкой, но в реальности что-то сдерживало подонка. Надолго ли?
По словам Форварда, Карачун был божеством, он жил в царстве вечного холода, где ему подчинялись медведи, волки, полярные совы и обмороженные трупы.
Снежана видела пьяного дегенерата с топорщащимся хреном.
Карачун, сказал Форвард, съел ее пальцы.
Вторым был Могильная Свинья. Про Свинью она старалась вообще не думать, чтобы не опорожнить желудок.
Форвард, третий в их компании, был мальчиком лет тринадцати. Обходительный, робкий, затюканный. Ее кормилец, источник скупой информации. Поначалу она надеялась, что он поможет ей сбежать. Но надежды быстро угасли. Она больше не обольщалась его вежливостью.
Карачун, Могильная Свинья и Форвард были одним и тем же человеком. Долбаным психом с растроением личности, которого она про себя нарекла оборотнем.
И все же она обрадовалась, услышав ломающийся голос подростка. Пусть и доносился он из той же пасти, что сожрала ее пальцы. Форвард был лучшей ипостасью оборотня.
— Привет, — сказала она, фокусируясь.
— Привет.
Форвард оставил возле кресла поднос и развязал ноги пленницы. Крошечным ключиком (о, она бы убила всех троих за этот ключик!) отщелкнул левый наручник. Она подергала запястьем, восстанавливая кровообращение. Выдрессированно привстала, опираясь на правый подлокотник. Он просунул ей под попу миску из нержавейки. Смущенно отвернулся, когда она приспустила трусики. Ни о каком стыде речи уже не шло.
Пописав, Снежана села обратно в кресло. Форвард потянулся к хомуту, но она зашептала:
— Хотя бы минутку без него!
— Хорошо.
Услышь она его голос по телефону, приняла бы за настоящего подростка.
— Батарея слишком сильно греет.
Форвард виновато улыбнулся:
— Мне нельзя ничего трогать. Карачун накажет меня.
— Только чуть-чуть!
Он сдался, подкрутил регулятор. Заика снова врубит его на полную мощность, но какой-то короткий промежуток безвременья она не будет давиться пластмассовым воздухом. Форвард взгромоздил на ее колени поднос. Тарелка гречки, хлеб, чайник красного, как марганцовка, чая каркаде.
Снежана выпила целый стакан, взялась за ложку. Мама умилилась бы ее аппетиту. А всего-то надо было не орать на старшую дочь, а отхреначить ей пальцы. И ваш ребенок уплетает кашу за обе щеки.
Форвард опустился на корточки. Он рассеянно улыбался и теребил книжку, ту самую, со стишками. С книжицей он не расставался.
Снежана выгнула кисть так, словно оттопыривала несуществующий палец. Ложка цокала о тарелку. Гречку недосолили.
— Вкусно, — поблагодарила она.
Нацедила еще каркаде.
— Форвард, — она тщательно подбирала слова. Неверный вопрос мог нарушить гармонию, привести в подвал тех двоих. — Ты играешь в футбол?
— Ага, — просиял «мальчик». — Тренер всегда ставит меня в середину. Говорит, я крутой нападающий, как Шевченко. Я играл на районном чемпионате летом. За честь города.
— Ты… ты в нашей школе учишься?
— Ага. У Алпеталиной в классе.
Снежана сглотнула горький комок.
— Ты… узнал, какое сегодня число?
— Да, — Форвард покраснел, — узнал, но забыл. У меня мозг болит, — он коснулся своей переносицы.
«Небось, по-твоему, сейчас девяносто шестой или девяносто восьмой год», — подумала Снежана.
— Форвард, — спросила она тихо, — меня ищут родители?
— Нет, — просто ответил он. Убрал поднос и сдул с ее плоского живота крошки. Осторожно зафиксировал руку браслетом. Он был так близко, дыхание щекотало кожу пленницы.
— От тебя немного пахнет, — заметил он добродушно.
— Отпусти меня, — прошептала она.
Он выпучил глаза, замотал головой.
— Тогда принеси мне телефон! Или сам позвони в полицию! Тебя объявят героем! Они защитят тебя от Карачуна!
— Не защитят, — с горечью произнес Форвард. — Карачун спрячется в ледяной пустыне. Он пришлет студенышей покарать меня. Когда-то я помог одной девочке сбежать…
— Девочке? — переспросила Снежана.
— Да, Лилечке. Она была первой. Карачун проткнул шилом… — он указал на свой пах, — ну, мой краник.
Он смотрел на нее, ища сочувствия.
«Да мне по барабану! — безмолвно закричала она. — Хоть откуси его себе, свой краник, ублюдок ненормальный!»
Форвард вернул на щиколотки хомут.
— Он убьет меня? — спросила Снежана.
«Ты убьешь меня?»
— Я не знаю, — это прозвучало как «скорее всего». — Он говорит, ты ключ, которым отпирается дверь. Пятый ключ.
— Это потому, что девочек было пять? — осенила ее леденящая кровь догадка. — Та Лилечка была первой, а я — пятая?
Он промолчал. Она попала в яблочко.
— Сука конченая, — простонала Снежана.
— Кто? — вздрогнул Форвард.
— Мамаша моя, вот кто. На черта было рожать меня.
— Не надо так, — поморщился Форвард, — пожалуйста.
Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и она стряхнула со лба засаленную прядь и попросила:
— Почитай мне.
— Правда? — зарделся он.
— То стихотворение, про белую лилию.
Он охотно полистал книжку, и ей стало любопытно, декламировал ли он стихи четырем предыдущим жертвам.
— Это про то, что зимой не выпал снег, — пояснил он.
Одинокая слезинка потекла по чумазой щеке Снежаны.
— Белая лилия черной зимы… — старательно выводил Форвард, — снега мы просим хотя бы взаймы. Снега пушистого дай детворе…
Он прервался и резко оглянулся на дверь.
— Что? Что такое? — встрепенулась Снежана.
— Он идет, — прошептал Форвард.
— Нет-нет, никто не идет, постой!
Форвард выронил книгу, ринулся за колонну и исчез из виду.
Красный, желтый, — моргали лампочки, — синий, зеленый.
Между вспышками подвал погружался во мрак.
— Форвард, — проскулила Снежана. — Их нет, Форвард! Ты их выдумал!
В позвоночник словно залили свинец. Из-за колонны послышалось гнусавое хрюканье, фыркающий звук, с каким животное принюхивается. По стене поползла тень передвигающегося на четвереньках человека.
20
Андрей носился по двору как умалишенный, ухал совой и хлопал себя по коленям ладонями. Потом кинулся к опешившей Нике, схватил за плечи.
— Я видел! — сказал он дрожащим голосом. — Видел призрака, как вижу сейчас тебя!
— Ну и ну! — произнесла девушка. — Ты улыбаешься, Ермаков?
Он потрогал свое лицо, кривую идиотскую усмешку.
— Кажется, да. Ничего не могу поделать. Это сильнее меня.
Ника покосилась на окна своего дома.
— Она там?
— Да. Сидит на кровати.
— Анна Николь Смит?
— Собственной персоной. И кто-то второй в шкафу. Я полагаю, Эдди.
— Эдди? — приподняла она бровь.
— Ага, — радостно оповестил Андрей, — маскот группы «Iron Maiden».