— Заниматься со мной любовью? Более чем.
Их пальцы сплелись замком.
Острое желание защищать, оберегать эту женщину завладело Андреем. Однажды он не справился с ответственностью. Поддался соблазну.
За многие годы у него было лишь две партнерши. Не считая пьяного флирта, поцелуев на стороне. Бурные отношения с Олей, неправильные — в голову пришло архаичное слово «греховные», — вызывали в нем горькое чувство вины. Он знал себе цену, невысока была цена.
Но даже таким людям порой выпадает шанс измениться. Незаслуженный шанс.
На окнах гостиницы «Москва» висели растяжки «Аренда помещений под офисы». В фойе пела Елена Ваенга. Регистратор оторвалась от кроссворда. Появление визитеров ее искренне изумило.
— Номер? — она словно забыла, зачем давным-давно села за этот столик.
— На двоих, — подтвердил Андрей.
Женщина водрузила на нос очки и стала вдруг чрезвычайно важной и чинной. Интерьер фойе — облезлая советская роскошь — намекал, что зданием редко пользовались по назначению. Лестничный марш слева был заварен решеткой, пролет справа помечен табличками «Массаж, йога», «Бесплатные юридические консультации», «Фотостудия».
Андрею стало любопытно, предоставляют ли в «Москве» до сих пор интимные услуги. Не работает ли эта чопорная дама по совместительству «мамашей» ночных бабочек.
Регистратор записала паспортные данные гостей, послюнявила купюры. Передала клиентам ключ с деревянной биркой и попросила подождать минуту.
— Ты уверен, что здесь не водятся призраки? — Ника указала на закутанные паутиной колонны.
— Мы в Варшавцево, детка. Призраки — местная достопримечательность.
Женщина приволокла к стойке переносную батарею.
— Вам понадобится. Холодина собачья.
— А куда идти? — уточнил Андрей.
— По лестнице и в тупик, сразу за курилкой. Двадцатый номер, — она хлюпнула носом. — Вы на телеведущего похожи.
— Мне все это говорят.
— На Урганта, — не преминула вставить Ника. Кажется, ее забавляла процедура заселения.
— Нет, на того, неизвестного, — сказала женщина.
По пути к номеру Андрей ворчал обиженно, а Ника утешала его:
— Моя звезда! Что эта деревенщина смыслит!
— Яду мне, яду, — стонал он.
Коридор второго этажа был узким, как проход в вагоне-купе. Ковровая дорожка расползалась от старости. Ее притрусил песок и измарали отпечатки подошв. В плафоны ламп набились дохлые тараканы.
Колеся по стране в поисках шарлатанов и параноиков, он повидал немало гостиниц. Попадались ночлежки, внешним видом конкурирующие с проклятыми особняками. На их фоне меркла варшавцевская «Москва».
«Здесь Женис убил серпом проститутку?» — подумал он и заставил себя беззаботно улыбнуться.
Он прогнал неприятные мысли. Призраки не испоганят этот вечер.
— Добро пожаловать, — Андрей толкнул дверь, нащупал выключатель.
Номер был стандартным, он состоял из прихожей, ванны и тесной комнаты. Интерьер исчерпывался двуспальной кроватью, тумбой, шкафом, стульями. Ни телевизора, ни кондиционера. За окном в рассохшейся раме горели огни автовокзала.
— Сойдет, — сказала Ника.
В номере было холодно — он ощутил это, сняв пальто. Из щелей задувал сквозняк. Андрей подсоединил к розетке обогреватель, нашел в шкафу пледы. Ника придирчиво изучила постель и лишь затем села на кровать.
— Чокнутый день, — проговорила она.
— Массаж?
— О, черт, конечно!
Батарея отапливала комнату. Ника лежала на животе, по-кошачьи урча. Движения его пальцев, нажатия, поглаживания отзывались в ней, лопатки сходились, как разводные мосты над позвоночником, она потягивалась и требовала продолжать. Он убрал ее волосы, освобождая шею для поцелуев. Руки спустились на затянутые джинсами ягодицы.
— Торопыжка, — промурлыкала она, перекидываясь на спину. Грудь колыхнулась, краешек ареолы показался из-под чашечки бюстгальтера. — Ермаков, ты меня в друзья добавишь? — спросила Ника, рисуя круги на его торсе.
— Да я в Интернет здесь почти не захожу. Ты… ты там как подписана? Я когда-то искал тебя по фамилии.
— Смеяться не будешь?
— Нет.
— Ну, зайдешь в Сеть — увидишь. Заявку я тебе послала.
Она уклонилась от него, соскочила с кровати.
— Я голову помою, надеюсь, горячая вода в Первопрестольной водится.
— Ника…
Она повернулась к нему, взлохмаченная и соблазнительная.
— Эта история про таблетки… расскажешь мне?
— Давай в другой раз.
— Договорились.
Он достал телефон. Сигнал был слабым, и страница долго не загружалась.
— Водичка! — радостно пискнула Ника из-за стены.
На экране отобразился его профиль. Два сообщения от коллег, шесть заявок в друзья. Анатолий Хитров, Артур Камертон, поэты, выступавшие на фестивале и…
— Борис Заходер? — рассмеялся он.
— И что? — донеслось сквозь журчание воды. — В детстве его обожала.
— Я фанат Заходера! Его перевод Винни Пуха великолепен.
— Да, он, как молния, мелькнул, крича: «Спасите, караул», — процитировала Ника.
Он подхватил:
— Сова и Пух в плену. Беда! На помощь! Все-все-все сюда.
Он принял заявки и зашел на страницу Заходера-Ковач. Ника выкладывала снимки Токио, только на парочке фотографий была она сама, в компании подружек.
Он рассматривал фотки, слушал плеск воды, бессвязно бормотал под нос:
— Та-та та-та-та та-та-та та-та та-та… Город та-та-та та-та-та та-та навзрыд… корыт… врыт…
Он зашел на свою запасную страницу, которую использовал, чтобы хранить наброски сценариев. Открыл переписку, и пальцы забегали по клавиатуре.
— Та-та та-та медсестричка та-та-та-та…
— Ты что-то сказал?
— Та-та-та, — он нервно усмехнулся, закусил губу.
— И все-все-все, кто бегать мог, примчались, не жалея ног!
Ника вылетела из ванной и юркнула под одеяло. Зубы ее стучали, мокрые кудри липли к лицу.
— Ох, как холодно, блин! Ты что, ногти грызешь, Ермаков?
— М-м? — он невнятно замычал.
— Ты чего?
— Прости… я сейчас…
Он встал и прошелся из угла в угол.
— Мг… мг… м перечитал длинное сообщение, адресованное самому себе. — Готово.
— Что готово-то?
Она приподнялась на локте. Верхние половинки грудей блестели капельками влаги.
— Стишок, — сказал он.
— Ты только что стихи сочинил?
— Ага.
— Нормально тебя так город встряхнул. Читай.
Он прочел:
Взрезан оврагами, в пустоши наспех врыт
Город, в котором стонут со стен ковры.
Скалится, красным губы окровеня
Город, который дважды менял меня.
Кладбище, поликлиника, гаражи.
Город, как Носферату, — ни мертв, ни жив.
Доктор кричит медсестричке: тащи зажим.
Город, по всей вероятности, одержим.
Здесь домовые прикормлены и жирны,
Гнет к чернозему общее чувство вины.
Мальчик глядит на постер Анны Николь.
Как на экзаменах: кол тебе, город, кол.
Он перевел дыхание и сказал, оправдываясь:
— Пять лет не писал. Мельченковское влияние.
Ника пощелкала языком.
— Я приняла решение.
— И?
— Золото и все мои баллы достаются… — она откинула край одеяла, — Андрею Ермакову.
Он взял свой приз.
43
Солнце согревало, щупало его ноги теплыми лапками, радовалось, найдя зазор между штаниной и ботинком. Лучики просочились под носок и припекали щиколотку. Он покрутил ступней и оторвал голову от пола. Резкое движение отозвалось тупой болью. Под волосами набухала шишка. А у ног расцветало синим и оранжевым пламя. Язычки лизали подошву.
Хитров забарахтался панически, отгреб от занявшегося вороха пленки. Вскочил.
Мысли бились в черепной коробке, как крысы в трюме тонущего корабля.
Чупакабра рассыпал по полу пленку. Опрыскал скипидаром ткань. Оглушил его, чтобы…
«Чтобы сжечь заживо!» — осознание шарахнуло по мозгам не хуже усилителя.
Пленка пылала, скрючиваясь, уже занималась ткань. Дерматиновую обшивку двери испещрили подпалины. Подойти к ней мешал костер, но Хитров не сомневался, что дверь заперта. Здание заперто, прежде чем его начнут искать, прежде чем всполошится Лариса, он станет прожаренным бифштексом, углями.
Хитров охлопал карманы. Кокэси была на месте, и ключи. Но первая не обладала огнеустойчивыми способностями, вторые не открывали базу изнутри. Хитров выхватил телефон. Удостоверился, что пробыл в отключке минут пять. Пальцы лихорадочно стучали по экрану.
А пламя росло, трещало прожорливо. В нос ударил запах химии. Дым заволакивал комнатушку, резал глаза. Сворачивались трубочкой плакаты. Обратились в пепел «Металлика» и «Джой Дивижн».
Хитров оттиснулся в дальнюю часть комнаты, забрался на возвышение, где раньше стояли барабаны. Отсветы пламени играли на его лице. Пот катился по лбу. Температура скакнула. Бетон не даст пожару распространиться, но внутри скоро будет настоящее пекло, печь для маленького поросенка.
— Пожарная служба, — раздалось у уха.
— Скорее! — завопил он, срываясь на визг.
Разодранный занавес спланировал в бушующий огонь. Обнажились пористые стены.
— Пожар в ДК Артема. Чердак горит, я заперт внутри!
— Машина выезжает, — коротко сказал диспетчер.
«Господи, — подумал Хитров, — я ведь мог попытаться потушить его своей курткой, пока огонь не перекинулся на пенопласт».
Было поздно метаться. Пенопласт уже горел. Сначала неуверенно, язычки то рождались, то гасли, но огонь упорствовал. Звукоизоляция плавилась, в ней образовывались черные дымящиеся дыры.
Хитров покосился на потолок. Сверху тоже была натянута ткань. До приезда пожарных она слетит, накроет его огненным саваном.
Что-то хрустнуло, кожу обдало жаром. Огонь тек по стенам, выедая ячеистую структуру, вспенивая ее. Пламя лилось, как вулканическая лава.
Позвонить Ермакову? Он не успеет, не уложится в отмеренные минуты. Горькая обида захлестнула: лучший друг целуется с Никой, пока он тут гибнет.