Полотно отделяло его от шевы, от детского вымысла, от болезни, мутировавшей в тарахтящую тварь.
Плотоядно клацали ребра. Дистанционно обгладывали ноги — по крайней мере, такое ощущение создавалось у Андрея.
Но проникнуть в номер шева не пыталась.
Замок запломбировал вход.
Расщелкнутый замочек без ключа.
Щелк-щелк-щелк!
Глаза Андрея и Ники проследили за перемещающимся звуком. Снова вверх, к потолку.
Щелк — оно умолкло. Боль прошла как по мановению волшебной палочки.
Ноги, целые, без единой ссадины, снова подчинялись Андрею. Он сел на постель, трогая свои колени. Запыхавшаяся Ника припала к стене.
— Оно не войдет, — сказал Андрей. — Ты опять меня спасла.
— Ладно, — произнесла Ника, — еще пара встреч, и я свыкнусь с их существованием.
Она опустилась на кровать и крепко обняла Андрея. Их сердца колотились учащенно, в такт.
— Испортили нам все-таки вечер, — сказала Ника.
Открытый замок висел на незапертой двери.
А в коридоре под потолком, возможно, висела, как костяная летучая мышь, кукла из подростковых кошмаров.
Не выключая свет, они легли под одеяло, оплели друг друга руками и ногами и молча смотрели на замок. Когда в сухожилиях начинало покалывать или ныть под коленкой, Андрей знал: это кукла меняет позу, устраиваясь поудобнее.
В первых солнечных лучах Ника сняла с него джинсы, и они, быстро, назло, занялись сексом.
45
Это было самое обычное утро, вереница доведенных до автоматизма рутинных действий.
В пять пятьдесят будильник заиграл мелодию из «Крестного отца». Напомнил о необходимости ковылять на шахту и зарабатывать деньги для семьи. Трофимов прижался к жене и пробормотал:
— Боже, какой хороший сон мне снился.
— А мы там были? — сонно поинтересовалась жена, имея в виду себя и их будущего малыша, Костю или Мирославу.
— Ты позвонила из роддома и сказала, что ребенок — моя копия.
— Нос как у тебя? — затревожилась жена.
— Что ты имеешь против? — насупился Трофимов.
В это самое время четырьмя этажами выше журналист Ян Смурновский опустил лицо в грудную клетку супруги, и выкорчеванные ребра растянули его щеки. Высунув язык, он лизнул горячее сердце. Лужа крови натекла до самых ступней женщины. Конечности раскинулись, она напоминала человека, изображающего ангела в багровом снегу.
Озаряли сгорбленного журналиста лишь лампочки игрального автомата.
Слот-машина появилась в спальне Смурновских накануне. Материализовалась из воздуха. Самая настоящая, пни ее, и пальцы обожжет болью.
Крутились барабаны, цветные сектора сливались. Мерцали весело кнопочки и оплетающие железный короб огоньки, автомат светился, как новогодняя елка. Внутри с аппетитным звоном перекатывалась мелочь. Рычаг ходил ходуном, и вся конструкция жизнерадостно пиликала и щебетала, а Смурновский чавкал, поедая сырую требуху.
В шесть Трофимов рывком встал с постели. Небо за окнами оставалось темным. Жена уютно сопела, прижав к животу подушку. Трофимов вздохнул и побрел в туалет.
Рычаг «однорукого бандита» вздыбился, лампочки пульсировали алым. По игровым линиям мотались мультяшные символы: фрукты, вишни, семерки, колокола, кровоточащие сердца.
В шесть шестнадцать Трофимов вышел из ванной, побритый и взбодрившийся. Еще пять минут понадобилось, чтобы одеться. Пока варился кофе, он сложил в пакет банки с кашей и мясом. Съел бутерброд. Кофе выпил на ходу — время поджимало. Проверил, на месте ли телефон, ключи и кошелек.
Жен они поцеловали одновременно: Трофимов — в губы, Смурновский — в глаза, с которых он срезал веки.
Журналист уронил канцелярский нож и выпрямился напротив слот-машины. «Однорукий бандит» трещал и сыпал монеты в металлический кармашек. Лампочки вспыхивали и гасли по цепи так быстро, что взгляд не поспевал за передвигающейся световой гусеницей, алой дразнящей змейкой.
Раньше Ян любил рисковать, умножал ставку на сто, жал Bet Max и молил Бога не остаться банкротом. Жена, эта визгливая сука, заставила его закодироваться, лишила удовольствия игры. Кастрировала, как кота.
Но бог, его личный бог фарта, вернулся и сиял ему, и пел, и звенел монетками.
Внутри кнопки запуска лопнул какой-то пузырь, и она окрасилась багрянцем. Из швов потекли ручейки, они соединялись у подножия машины. Выдающая деньги щель плюнула неровными белыми кружочками. Лепестки отрезанных век сыпались к ногам журналиста.
«Бандит» дребезжал и хихикал.
На окаменевшем лице Смурновского тенями метались символы.
Первая линия замерла. За ней — третья. И наконец средняя линия смилостивилась над игроком.
Три глаза внимательно смотрели на журналиста. Три страшных выпученных глаза мерцающего бога.
— Я победил, — прошептал Смурновский и мазнул по голому торсу окровавленной пятерней.
— Хорошего дня, любимый, — сказала Трофимову жена, не зная, что за порогом того ждет худший день в его жизни.
Трофимов обулся и вышел из квартиры. Он жил на пятом этаже. Девятиэтажки были такой редкостью в Варшавцево, что их называли «башни» и присовокупляли им номера от одного до семи. Седьмая башня находилась сразу за зданием рудоуправления.
В шесть тридцать пять Трофимов вдавил кнопку лифта. Вероятно, он думал о будущем Косте или будущей Мирославе, когда увидел Красного Человека. Красный Человек спустился с верхнего этажа. Он двигался плавно, мышцы переливались под лоснящейся кожей. Ладони и ступни оставляли на бетоне липкие отпечатки, с всклокоченных красных волос слетала красная роса.
Трофимов медленно повернул голову, вместе со всем, что в ней было: с долгожданным ребенком, любимой женой, праздниками, с мечтой о повышении и планами на будущее. И это все разлетелось в клочья, когда он увидел голое, влажное, ползущее на четвереньках существо, существо, которое он не должен был встретить в обычный будний день, в шесть тридцать пять утра.
Трофимов отшатнулся.
Остекленевшие глаза на красном лице смотрели безразлично. И Трофимов с ужасом узнал в воняющем мясным рынком существе своего соседа Яна Смурновского. Они встречались почти каждый день, здоровались и, если ехали вместе в лифте, обсуждали футбол. Они болели за «Барселону», а еще у Яна была чудесная жена.
Но в это утро Смурновский был Красным Человеком. Растянув губы в оскале, он произнес:
— Пятый ключ поворачивается.
И, не дожидаясь реакции соседа, пошел вниз по лестнице, отталкиваясь всеми конечностями и хлюпая.
Уже потом был вой сирен, кричащие опера, теряющие сознание понятые. Само собой, никакой слот-машины они в залитой кровью спальне не нашли.
46
Ее всполошил ворвавшийся в дрему рев, низкий рык хищника. Ника распахнула глаза, ожидая увидеть азиатов, окруживших кровать: бессмысленные скалящиеся физиономии, стекающая по подбородку слюна.
— Покажи нам свою киску, тварь.
Замок по-прежнему болтался на дверной ручке. Номер заливал солнечный свет.
— Тихо, тихо, — прошептал Андрей. — Это пылесос.
Во сне Андрей защищал ее от япошек, сек им головы самурайским мечом.
— Я уснула? — Ника, как сонный ребенок, потянулась за объятиями, и его руки обвили ее.
— Я и сам вырубился.
Андрей полусидел, глядя на свои колени, будто видел их впервые.
— Болит?
— Нет, все прошло.
— У тебя в детстве была богатая фантазия.
— Оно дорисовало себя. Узоры, детали.
— Как и мое чудовище.
— Ника, — он поцеловал ее кисть, припал губами к коже, и слова звучали, как сквозь кляп. — Ты думала о том, чтобы уехать?
Естественно, она думала. Лежа в постели, бессонно карауля незваных костяных гостей. Пока небо серело и за окном проступали очертания автовокзала и фонтана. Собрать вещи — или не собирать. Рвануть с Андреем в город, подальше от ключей, дверей, ритуалов. Вчера он предложил ей нечто большее, чем совместную охоту на привидений. Работу. Переход отношений на другой уровень. Он хотел быть с ней, а она с ним — куда проще.
Но проблема заключалась в том, что она не верила мужчинам. Слишком часто ее предавали: парни, отец, брат. Андрей мог обещать что угодно. В осаде призраков, гладя ее весьма недурственные титьки. Но любые титьки надоедят со временем. За праздниками придет похмелье. Что будет, когда призраки оставят их в покое? Не забудет ли он ее так же легко, как уже забыл однажды? Как, кстати, забыл Машу? Не пожалеет ли о своих предложениях?
Не испытывай мужчин и не узнаешь, насколько они слабы, — советовала мать.
— Мы должны остаться, — сказала она, — ради Толиной семьи хотя бы.
«Какой пафос, девочка, — усмехнулся внутренний голос, — какое похвальное геройство. Само собой, без телеведущего и бывшей стриптизерши здесь все накроется медным тазом».
— И ради Лили, — подсказал Андрей. — Да, я не смог бы смотреть Хитрову в глаза.
— У меня есть ощущение, что скоро все закончится.
«Вопрос: как?» — они оба подумали об этом.
— Жрать охота, — Ника пододвинула к себе телефон, присвистнула: — Десять часов.
— А где тут у нас пиццерия?
— О да! Огромная пицца с беконом.
Их животы заурчали в унисон, заставили рассмеяться.
— Возле рудоуправления. Пойдем прогуляемся.
— А потом заскочим в ДК.
Она приводила себя в порядок у зеркала. Хотелось быть маленькой девочкой, таять на руках Андрея, чувствовать себя нужной. Две противоположности боролись в ней. Колючая взбалмошная дерзкая Ковач. Эта наваляет кому угодно. Но в дальнем уголке души пряталась Вероничка — так называл ее ласково Саша. У Веронички не было шансов выжить в Варшавцево или Токио.
В девятнадцать Вероничка влюбилась. Второй раз, после Ермакова. Руслан работал на шахте. Высокий и кареглазый, как Андрей, его искусность в постели сводила с ума неискушенную девушку. Она подсела на секс, как на наркотики, не замечая, что других плюсов у Руслана нет. Они трахались в парках, общественных туалетах, в подъездах. Руслан был ходячим членом и ходячей бедой. Брал деньги взаймы, кредиты — в том числе на ее имя. Спускал все на ставках. Футбол, хоккей, теннис — что угодно. Он был хитрым и изворотливым, он лгал и сдабривал ложь ослепительной улыбкой. Из дома Ники начали пропадать вещи, ее и мамины украшения. Вероничка была отъявленной дурой.