56
— Боже мой, ты посмотри на это! — Ника припала к подоконнику. Солнечный свет образовывал нимб вокруг ее взлохмаченной головы.
— Смотрю, — откликнулся он, потягиваясь.
— Да не на это, — Ника одернула подол футболки. — Хватит валяться, Ермаков.
Он спрыгнул с дивана, подошел к ней и положил ладонь на талию.
За окном кружили снежинки. Двор укутался в белое, и сугробы у лавочек, у фонарей и беседки росли. К вечеру, если снегопад не прекратится, город заметет.
— Может быть, все закончилось? — предположил он. — Закончилась черная зима?
— Хочется верить… — она потерлась об него носиком.
Кристаллы льда сияли и переливались, гипнотизируя.
— Какие планы на сегодня?
— Встречать Новый год, — сказал он беззаботно, внутренне опасаясь, что она станет спорить, апеллировать к совести. Пир во время чумы. Стихи после Освенцима. Оливье и безумие.
Она медленно кивнула.
— Я запеку рыбу.
Он удержал вздох облегчения. Не носиться по Варшавцево, не искать привидений, а праздновать вместе с этой красивой девушкой — вот чего ему хотелось в последний день года. И снег был хорошим признаком. Он отбеливал, очищал.
— Мама приглашала нас в гости, — сказал Андрей. — Давай посидим у нее, а после придем сюда.
— Давай, — они поцеловались, стоя босиком на прохладном полу. — Что тебе снилось? — спросила она.
Ему снилась степь, исчерченная древними письменами, и огромный силуэт во мгле. Извивающийся, взмывающий к небесам. Черные глаза сверкали из темноты. Неведомое приближалось.
— Я не помню, — сказал он, поправляя ее локоны. — А тебе?
— Я тоже забыла.
Она сняла футболку и, голая, юркнула в постель.
— Обниматься! — сказала она капризно.
Андрей залюбовался ее ухоженным стройным телом, шагнул вперед. В ворохе скомканных простыней завибрировал телефон. Не отрывая от Ники глаз, он откапывал свой сотовый. Зрачки Ники заискрились, она выгнулась вдруг и, как гимнастка, закинула ноги к плечам, пропустив под них руки.
— Ты так умеешь?
— Ох, черт, — простонал он, отбрасывая телефон, так и не взглянув на экран.
— А вдруг это важный звонок?
Ее поза, откровенная до порнографичности, сводила с ума.
Андрей скользнул между ее запрокинутых бедер и приник губами к раскрывшемуся лону. Она ахнула гортанно.
Под боком снова запиликал телефон, он вслепую отпихнул его. Звонящий был настойчив.
— Я… — она застонала, — я скажу, что твой рот занят.
— Угу, — проурчал он.
Ника взяла мобильник и через миг отстранилась, перекатилась к стене.
— Что?..
— Классное фото, — она передала ему телефон. На экране были Карпаты и улыбающаяся счастливая, полчаса назад обвенчанная Маша Аронова.
«Как же не вовремя», — раздосадовался он.
— Ника, это…
— Твоя бывшая. Я все понимаю, — голос звучал ровно и спокойно, однако взор выказал истинные чувства. — Поговори с ней.
Ника выпорхнула из гостиной, подхватив вещи.
Андрей таращился на фотографию Маши. Телефон пищал, не переставая.
— Алло.
— Привет, — произнесла Маша. — Я не мешаю?
«Мешаешь вообще-то, — подмывало брякнуть, — я тут делаю куннилингус подруге детства».
— Нет, конечно.
— Ты давно не звонил.
— Забегался.
Ника возилась на кухне, он подошел к ней, зажав плечом телефон. Девушка застегивала бюстгальтер. Улыбнулась ему, показала жестом: разговаривай, и нырнула в ванную.
— Андрей?
— Да, я здесь.
— Я спросила, как поживает мама.
Он представил Машу, накручивающую на палец волосы, или поглаживающую округлившийся живот, или рисующую на обрывке бумаги каракули. Она всегда рисовала что-то, беседуя по телефону. Поля газет пестрили сердечками и спиралями. Она оставляла ему послания. «Ты вкусный, как пирожок, и я тебя, наверное, съем». В груди заныло.
— Отлично поживает. Я как раз у нее. Ну, почти у нее.
— Ты в Варшавцево? — удивилась Маша.
— Да, решил вернуться к истокам.
— Думала, празднуешь с друзьями.
«Там у меня нет друзей», — невесело ухмыльнулся он, а вслух сказал:
— Так и есть.
— Это хорошо.
— А ты как? Как протекает беременность?
— Боялась, будет сложнее. Токсикоз прошел. Маринованные огурцы не ем. Да и вообще никаких странных деликатесов. Но три кило набрала.
«Какая будничная беседа, — ужаснулся он. — Токсикозы, триместры, вынашивание…» Маша осталась на светлой стороне, он незаметно для себя пересек границу. У Машки с Богданом будет ребенок, а в шахтерском городе Варшавцево — бог. Свирепый бог, ради которого каждый високосный год убивают женщин.
Слушая ее чуть напряженный голос, Андрей спросил себя, отказался бы он от Ники, если бы мог возвратиться в прошлое и все поменять.
— Тесты разные делаю, — говорила Маша, — пешие прогулки…
— Пол уже известен?
— Нет. В январе второе УЗИ. Мне кажется, это мальчишка.
— А как там Богдан? — он впервые спрашивал у нее про друга.
— Хорошо. Часто тебя вспоминает. Ты… ты, может, зайдешь к нам, когда вернешься?
Ника появилась в коридоре. Полностью одетая, с застывшей на губах фальшивой улыбкой.
— Ты куда? — он отодвинул от уха мобильник.
— Андрюш, я на три в парикмахерскую записалась.
— Я перезвоню, — сказал он Маше и отключил телефон.
Ника уже обулась, накинула курточку.
— Подожди. Сейчас одиннадцати нет.
— …Да и бабушке помочь надо.
— Ника!
— Давай созвонимся.
— Ника, ты что?
— Я же говорю, парикмахерская.
Она сняла с ручки замок, спрятала его. Холодно чмокнула Андрея в щеку и выскочила за дверь. Прекрасная ревнивая фурия.
Дверь захлопнулась. Он чертыхнулся.
«Предлагаю разделиться!» — говорили частенько герои фильмов ужасов.
«Чего я не побежал за ней? Почему не остановил?»
Злясь на себя, он побрел в гостиную. Минуту разглядывал телефон, потом позвонил Маше.
— Я все-таки помешала, — констатировала она.
— Забей.
— У тебя есть девушка?
Язык словно разбух во рту, ответить никак не получалось.
— Я бы очень обрадовалась, — сказала Маша.
— Ника Ковач, — произнес он.
— Ника? С которой ты поцеловался в четырнадцать?
Вот они и болтают как давние друзья. Без озлобленности, без холодка отчуждения.
— Она самая.
— Ничего себе.
Больше никакой ревности. Нормальный, цивилизованный разговор. Он горько усмехнулся.
— Судя по твоим рассказам, она отличная девочка. У вас серьезно?
— Вроде бы.
— Ну…
Или все же ревнует? Грамотно притворяется, а карандаш карябает на газетных полях густые нервные спирали, и грифель рвет бумагу?
— Классно, — закончила она. — Надеюсь, я ничего не испортила.
— Нет, что ты. С Новым годом, Маш. Пусть у вас все будет хорошо.
— И у тебя. С Новым годом, Андрюша.
Он приблизился к окну. Его переполняли мысли, лоскутья воспоминаний. Слезы подступали, в горле саднило, но, прижавшись лбом к холодному стеклу, он улыбнулся, и на душе стало светло.
У подъезда курила Ника. Увидела его и помахала рукой.
Он открыл форточку.
«Нет, — подумал он, — я бы ничего не менял».
— Привет.
— Привет, — сказала она. Ветер развивал ее кудри, и снежинки садились на сливочную кожу. — Поговорил с Машей своей?
— Поговорил.
— А про нас рассказал?
— Да. Она порадовалась за меня.
— Ну-ну.
Ника глубоко затянулась сигаретой.
— Я хочу Сашину могилу проведать. Пойдешь со мной или у тебя еще важные звонки?
— Спущусь через секунду.
«Ты куда, Андрейка?» — кричит из кухни бабушка.
«С Никой погуляю».
«Кальсоны надень».
Тридцатилетний Андрей улыбнулся и безропотно пододел под джинсы термобелье.
57
Все утро он тайком возвращался к ноутбуку и загружал снимок Лили. Вертел его так и сяк, отредактировал в фотошопе. Уменьшил, совместил ее голову и туловище девушки в белом свитере.
Заскрежетал зубами от отчаяния: «Не помню я тебя!»
Лара бросала на него сочувственные взгляды.
— Праздник же, Толь. Отдохни.
— Отдыхаю, — вздохнул он и уселся играть с Юлой. Малышка ловила его пальцы и смеялась. Из кухни доносился запах готовки, телевизор тщетно пытался настроить его на нужный лад, транслируя тематические песни.
«А снег идет, а снег идет».
Даже снег шел — по-настоящему, усыпал подоконники. Мама шастала на балкон за соленьем, приоткрытая дверь обдавала морозцем.
«Отдыхаю», — программировал он себя.
Услышал, как Лара просит отца сходить в гараж за картошкой. Вскочил. Необходимо было прогуляться, иначе он свихнется с этим отдыхом.
— Я сбегаю.
— Да мне несложно, — стал уверять отец.
— Правда, Толь, мне твоя помощь понадобится, фарш покрутить.
«Охраняют как ребенка», — рассердился он, но виду не подал, а повторил настойчиво:
— Сбегаю за картошкой и покручу. Ты, пап, Юлу развлеки.
Он нацепил отцовскую фуфайку, зашнуровал ботинки. В тамбуре встрепенулся, разулся и вынул из куртки деревянную куколку. Пускай до гаражей три минуты трусцой, об опасности не стоит забывать.
— Будь осторожен.
Он подумал, что и вчера она пошла с ним, лишь бы не отпускать одного.
— Буду.
Двор ослепил белизной, он невольно зажмурился. Воспользовавшись моментом, шарахнула рядом петарда, и он инстинктивно отшатнулся. Малолетние хулиганы ринулись, хохоча, по парапету.
Он хохотнул и пригрозил им кулаком. Сунул руки в карманы, захрустел снежком. В пятерне он баюкал Кокэси, гладил кругляш ее тельца.
На улице было пустынно. Ярким мазком краснели ягоды рябины. Черные птицы, как кляксы, забрызгали чистый лист пустыря. Небо засевало степь, будто вознамерилось наверстать упущенную неделю. Сугробы увеличивались, баррикадировали запертые магазины. Пару раз он поскользнулся.
Кра-а-а! — голосили вороны. Покачивался на промозглом ветру пасущийся за заборчиком павлин. Его перья были вырезаны из пластиковых бутылок, а пальцы заменяли куски душевого шланга. Хромовые когти впились в газон. Крошечные глазки умалишенного следили за Хитровым, и клюв раззевался: кра-а-а!