А Ника, провинциальная девчонка, стриптизерша пенсионного возраста, вдруг оказалась ключом, отпирающим врата для неведомого бога. Белая внутри, — сказал маньяк.
Подбитую скулу щипало. Она смотрела на свои руки и видела голубоватые вены, и внутри она была хрупкой и бордовой, разве что кости белые, если их помыть.
Часть ее умирала от страха: колотящееся сердечко под воробьиным оперением. Часть созерцала происходящее, как зритель в кинотеатре. Доела свой поп-корн и ворует кукурузные зернышки у прикорнувшего рядом Ермакова.
«Я победила его, — недоверчиво подумала Ника. — Действительно победила мерзавца».
Она вспомнила бритую башку между бедер. Брезгливо отерла нейлон колготок, словно счищала его слюну.
«Истребительница маньяков», — хмыкнула она.
Вова промыл раны девочки перекисью, перевязал эластичным бинтом. Снежана тихо стонала, жмурясь. Неужели эта исстрадавшаяся школьница проломила череп качку-маньяку?
— До свадьбы заживет, — пообещал Солидол, закончив перебинтовывать кисти.
— Может, родителям ее позвонить? — шепнула Ника.
— Позвоним, — сказал Ермаков, — когда она будет в безопасности, — и спросил, наклоняясь к Снежане: — Больно?
— Чуть-чуть, — призналась девочка.
Ника погладила ее по руке.
— Увезите меня, — попросила Снежана.
— Скоро мы будем далеко.
Часы пробили восемь. В квартирах семьи собирались провожать старый год. Но некоторые горожане рыскали по Варшавцево, охотясь за утраченными ключами. Толя ушел на кухню звонить Ларисе. Ника слышала, как он препирается с женой, умоляет ее не плакать. Вова принес штаны на ватине и вязаный свитер. Отвернулся к стене, пока Ника переодевала ослабевшую девочку.
— Скажите маме… — Снежана словно разговаривала во сне, — скажите, что я умерла.
— Никто не умрет, солнышко.
Ника отдала Андрею пальто и надела свою куртку, не забыв переправить в карман замок. Бегло осмотрелась. Обстановка комнаты была захудалой, бедной. Отслоившиеся обои, пришпиленные к ним лики святых. Не иконы, а фотографии икон, вырезанные из журналов. Патефон, пластинки. В самодельном серванте — пыльный хрусталь и фарфоровые слоники. И большой фотопортрет в раме, хмурая брюнетка, словно недовольная, что ее снимают.
— Это Таня моя, — сказал Солидол. Он осторожно натягивал на ступни Снежаны шерстяные носки. Девочка притихла, закрыла предплечьем глаза. — Я за ней ходил, когда вас увидел. Она с ними… ну, с теми, на джипе.
— Телефон скорой помощи занят, — зло сказал Ермаков. — Как и полиции.
— Полиция с ними заодно, — произнес Солидол. — Я видел там ментов при бронежилетах.
— Позволь, — Ермаков смочил ватку спиртом и протер опухшую скулу Ники.
— Будешь меня такой любить? — спросила она, морщась.
— Буду, — он подтвердил свои заверения поцелуем и повернулся к Вове. — Где там?
— В степи. На отвале. Ну, это, где кратер в земле.
«Пик Будущего», — догадалась Ника.
— Я Таню искал, мне сказали, она в ту сторону шла. Они поработали с ней, завербовали… это секта, а?
— Вроде того. И много ты их видел?
— Десяток. Стоят столбами. Я говорю: домой идем, а она: я бога жду, бог родится ночью. Совсем сдурела. Я ей шмотки приволок, чтоб не задубела, просил, объяснял. Она мне: уходи подобру-поздорову. Кумовья ее новые меня прогнали. Я ей ужин приготовил, вышел, вот, а тут вы.
— У тебя всегда при себе пиротехника? — спросил Андрей.
— Это для Тани. Мы год назад познакомились, тридцать первого. Она рассказывала, как в детстве батя ее салюты запускал. Прослезилась аж. Ну, я и покумекал: накуплю стрелялок, сюрприз приготовлю. Авось расколдую ее.
— Удался сюрприз.
— Целитель у них главный, — сказала Ника. — Матай. Они Снежану в жертву принести хотят. Или меня… Женис говорил, я тоже подхожу. Я тоже белая внутри, как и она.
Ермаков напряженно посмотрел на Нику, а Вова встрепенулся:
— Женис? Умбетов? Он же на зоне.
— В подвале он мертвый лежит. Снежана ему голову размозжила обогревателем. Он и его мамаша девушек убивали по указке Матая. Снежана могла бы стать пятой.
— Как в Библии, — сказал Солидол, — Содом и Гоморра.
«Гилеад», — подумала Ника.
Притопал понурый Толик.
— Ребята, — он стыдливо потупился, — я домой пойду. Я должен семью защищать. Вас двое, — он окинул взором Ермакова и Вову. — Вы справитесь без меня.
— Как же ты доберешься? — нахмурилась Ника. — Подожди машину. Мы тебя подбросим…
— Доберусь. Не прощу себе, если не доберусь. А ждать не могу. Там Лара, Юла. Там отец один. Не могу.
Ника подумала, что, по сути, Толя больше не нужен потусторонним силам. Они покушались на его жизнь, чтобы не подпустить к тайне, но отныне их цель — беглянки.
— Позаботься о них, — сказал Толя, и Ермаков крепко обнял его.
В рамах позвякивали стекла. Узоры инея складывались в белесое драконье рыло.
Баю, баю, баю, бай. Поскорее засыпай. В дом скребется Растрепай.
Ника помассировала виски.
Подошла, поцеловала Толю. Она метила в щеку, но угодила в краешек губ.
Толя густо покраснел и буркнул:
— Не ревнуй, Ермак.
— С Богом, — напутствовал Вова, вручая кухонный нож с внушительным лезвием.
— Я как Майкл Майерс, — улыбнулся Толя, принимая картинную позу.
— Но у меня длиннее, — заметил Ермаков.
— Как обычно.
Толя набрал в легкие воздуха, точно ныряльщик перед погружением, и шмыгнул за дверь, в подъезд, гудящий от ветра.
Ника приблизилась к окну, отдернула пожелтевшую штору. С высоты четвертого этажа оглядела двор, крышу беседки. Фонари походили на бенгальские огни. Через минуту силуэт Толи проскочил озерцо света и растворился в метели.
— Дойдет, — прошептал Андрей. Его телефон зазвонил.
— Мама, — вздохнул он. — Сейчас врать придется.
Он вышел в коридор, Ника услышала приглушенное: «Мам, это я. Не кричи, мам».
«А вдруг в полночь закончится все? Как в сказке?»
Метель хлестала по фасаду, словно вознамерилась отодрать здание от фундамента и утащить в степь.
Без Хитрова стало просторнее и страшнее.
«Мы в жилом доме, — успокаивала себя Ника. — Люди за стенами, мы постучим в любую дверь, и нас выручат».
Внутренний голос тут же напомнил, что их чуть не расстреляли на виду всей улицы Быкова. Вряд ли культистов смутят старушки-соседки.
Где-то ее бабушка сейчас распевает песни с подругами. Полагает, что внучка в безопасности празднует Новый год.
— Что за приятель у тебя? — поинтересовался Ермаков, входя.
— Золотой мужик. Молоток. На шахте работает, а по выходным — в село катается, подвизается церковным звонарем.
— Звони ему.
Вова пощелкал кнопки на телефоне-раскладушке.
— Здоров. С наступающим. Угу. Дело есть, брат. Важное. У меня тут люди сейчас. Школьница раненая. Вывезти ее нужно из города. В поликлинику — не вариант. За ней слежка, сечешь? Родаки у нее богатые. Ее сволота какая-то выкрала и пытала. Пальцы ей отрезала. Ты на колесах? Спасай, брат.
Вова насупился, прижимая к уху трубку.
— Ничего. Мы подождем, — жестом показал, что все хорошо. — Спасибо.
Он подбросил мобильник.
— Кореш мой в селе. Но сказал, что через час будет у нас.
— Час? — переспросил Ермаков.
— Дороги замело, — развел руками Вова. — Так мы поедим как раз. Идемте на кухню.
Они покорно уселись за крохотный столик. Ермаков звякнул Толе.
— Живой, — объявил он, коротко поговорив, — никого не встретил. Мимо школы бежит.
Немного отлегло от сердца. И лампочка в соломенном абажуре будто ярче засветилась.
Вова поставил на засаленную клеенку салатницу с винегретом, кастрюлю пюре и тазик, полный жареных крылышек. В отдельную тарелку насыпал порцию для Снежаны.
Ника уплетала остывшую картошку так, будто не ела сутки, и Ермаков не перебирал харчами. Сосредоточенно жевал салат и хлеб. Жирная и жесткая курица показалась Нике вкуснейшим деликатесом, и она лишь заурчала, когда Вова подкинул добавку.
«Мы ужинаем тридцать первого декабря у Солидола», — мысль не умещалась в черепушке.
— Братик твой, Санька, отменным парнем был, — проговорил Вова, наливая себе водки. — Точно не желаете по пятьдесят?
Ермаков вежливо отнекивался.
— Прорвемся, — Солидол выпил, занюхал репчатым луком.
Ника, сытая и согревшаяся, потянулась к тарелке Снежаны:
— Я ее покормлю.
Вова приплюсовал к стакану компот.
Снежана тяжело оторвала от подушки голову.
— Покушай, — Ника копнула вилкой пюре, поднесла к истерзанным губам девочки.
— Это каркаде? — кивнула Снежана на стакан.
— Нет, компот.
Снежана прожевала пюре.
— Тебя как зовут?
— Вероникой.
— У тебя фингал, Вероника.
— Не дразнись, — она оторвала для девочки кусочек волокнистого мяса.
— Он сдох? — вдруг спросила Снежана.
— Дохлее дохлого.
— Он… весь? И Карачун, и… — она вздрогнула, — и другие?
— Все они.
— Тогда кто за нами гнался? Может, это тоже был он?
— Нет, солнышко. Пусть они тебя не заботят. Съешь еще.
— Невкусно, — сказала Снежана, но съела крыло до косточки и вновь упала на постель, мгновенно вырубившись.
— Как она? — Ермаков подошел и сел около кровати. Ника прислонилась к его плечу.
— Поправится. Толя звонил?
— Да. Дома уже, все нормально.
— Хорошо.
— Что там случилось, в доме Умбетовых?
Она поведала ему про подвал и Жениса, говорящего детским голоском. Про то, как придушила его ногами. Андрей слушал восхищенно. Подходя к финалу истории, она вынула замок и рассказала, что он сам собой деформировался в кармане.
— И что это означает?
— Черт его знает. Но я думаю, Лиля привела меня к Мадине.
— Заставила рисковать жизнью, — неодобрительно произнес Ермаков. — Я ведь вспомнил, где именно видел ее.
— И где же?
— В тот день, когда мама забрала тебя из дому, потому что Саша раскодировался.
— Когда за тобой погнался Вова?