Он почувствовал, как кто-то злобный, невидимый убрал тяжелую пяту с его груди.
Они выключили ноутбук и погасили свет. Забрались под одеяло и занялись любовью.
Потом он лежал, ощущая тепло ее голого тела, и смотрел, как парят в аквариуме дискусы, рюкины и неоны. Водоросли шевелились, зачаровывая.
«Раны заживут, — думал он. — У Снежаны не отрастут пальцы, но она перестанет замечать их отсутствие. И мы справимся».
Булькнул телефон, Андрей свесился с кровати, подобрал его.
«Буду завтра в ваших краях, — написала журналистка с центрального канала, — покажешь город?»
Он прикусил язык. Вспомнил, как прорисовывались соски под откровенным платьем журналистки, как искрились ее зеленые глаза под челкой.
— Кто там? — спросила Ника.
Его пальцы замельтешили по клавиатуре.
«Прости, нет времени», — набросал он и отослал эсэмэску.
— Амроскин, — сказал, ложась рядом с Никой, отыскивая губами ее губы.
Когда она стонала во сне, он обнимал ее сильно-сильно, оплетал руками и укачивал.
— Колючий, — буркнула Ника, отстраняясь от его щетины.
— Утром побреюсь, — пообещал он.
Аквариумные рыбки сновали за стеклом.
Через минуту он спал, и ему снился красный дом, заброшенный вокзал, где в пыли, в строительном мусоре, под гнилыми сводами так сладко лежать, свернувшись калачиком, безмятежно и защищенно, как в материнской утробе.
Так радостно.
4
В Варшавцево пришла весна. Ее задуло степными ветрами, или водитель проносящегося через город грузовика зазевался, и весна выпала из кузова. Она была некрасивым и капризным ребенком, но горожане приняли ее как должное, как то, что заслужили.
В теплые дни, когда дождь не затапливает овраги, старушки занимают скамейки, следят озабоченно за бегающей по парапетам детворой. А на степные валуны выбираются погреться гадюки.
Власти обещают отремонтировать к лету автовокзал и подлатать фонтан. Снова курсируют слухи о строительстве церкви. У школы геологоразведчик Н. Л. Варшавцев кривит тонкие презрительные губы и озирает обгаженный псами пустырь и крест. Он будто бы знает то, чего не знают другие.
Журналисты съезжают из «Москвы», вновь пустеют гостиничные номера. В ежегодном конкурсе на самый красивый двор побеждает дворик по улице академика Павлова. Комиссия приятно впечатлена крокодилами из покрышек и фанерными коалами.
В первый день марта тихо, во сне, умирает учительница средней школы Нина Аркадьевна Алпеталина.
Трое из двенадцати ожидающих суда членов печально известной секты Матая кончают с собой. Один экс-сектант, прежде чем сунуть в глотку подведенный к выхлопной трубе автомобиля шланг, пишет короткую записку:
«Простите. Мне надо быть рядом с Богом».
Налоговая служба устраивает обыски в мэрии.
Скоро будет тепло, в сквере поставят батут и веревочный лабиринт, оранжевая бочка нацедит страждущим кваса, улыбчивый кавказец намотает на палочку облако сладкой ваты. Город утонет в зелени, зарастут балки, дикий виноград оплетет штакетник. Защебечут птицы за кладбищенской оградой, где январские могилы теснятся к северо-восточному краю, словно хотят сбежать в степь с гробами и начинкой гробов.
На мосту Влюбленных появляются новые замки. Звенят мелодично под порывами ветра.
Молодежь целуется в полутемном «Современнике». На втором этаже супермаркета у суши-бара открывается выставка-террариум «Эти загадочные рептилии».
В шашлычной «Каштан» и рюмочной «Терем» по вечерам аншлаг.
Хью Джекман на фасаде салона красоты хмурит брови, никак не может понять, как очутился здесь, в шахтерском городке. Напротив, в прозрачной коробке «Шоколадницы», скучает официантка. Чиркает по экрану телефона, рассекая падающие фрукты.
Платон наблюдает за братом. Илья сражается с финальным боссом, трясет лихорадочно джойстик — это вопрос жизни и смерти, уже не переиграть. В углу поблескивает японский меч. Катану Илья случайно нашел на Быкова. Она сверкнула ему из сугроба рафинированной сталью.
— Получи! — выкрикивает мальчик.
Монстр падает, изрешеченный свинцом, по экрану ползут титры, игра пройдена, и Платон ликует вместе с братом.
В туннеле, связующем поликлинику и кладбище, носятся, шуршат летучие мыши.
— Э, — говорит мужик, разминающийся на ступеньках магазина «Степь». — Э, слышь!
— Чего? — опасливо ворчит прохожий парнишка.
— Того! Сиги есть?
— Нет, — отвечает парнишка, ускоряя шаг.
— Сюда подошел! — гавкает мужик, но Вова Солидол осаживает его:
— Отвянь от хлопца.
— Че, — говорит мужик, не предавая этому своему «че» никаких эмоциональных оттенков. И идет за Вовой к подъезду, где с гитарой сидит девушка, похожая на Орнеллу Мутти, только с плохой кожей.
Она смотрит печально на пятачок, где находилась когда-то беседка отдыха для ветеранов труда. Беседка сгорела дотла в новогоднюю ночь, вероятно, в нее угодила петарда.
Солидол целует подругу, и она улыбается ему устало.
Он извлекает из-за пазухи бутылку водки, ставит на скамейку рюмки из разных наборов. Отвинчивает пробку зубами.
— Глаз-алмаз, — хвалит кореш.
Солидол разрезает на дольки красное яблоко. Они выпивают, не чокаясь, каждый за свое, закусывают, и кореш просит: «спой».
Танины пальцы перебирают струны:
Я, словно бабочка к огню,
Стремилась так неодолимо
В любовь, волшебную страну,
Где назовут меня любимой.
Ее голос разливается, как горячая водка в четырехграннике двора.
Вова Солидол, сидя на корточках у ее ног, прячет глаза и теребит отросшие волосы.
5
Жена застала его за компьютером, разглядывающего фотографии Ермакова. На последних снимках Ермак осоловело улыбался, балансируя у распахнутого самолетного люка. Ника, сногсшибательная в комбинезоне и шлеме, махала фотографу. За спиной парашютный ранец и голубой ситец неба.
— Ты занят? — спросила Лариса.
— Да так, — он свернул вкладки, встал, потягиваясь, — готовлюсь к завтрашнему концерту.
— Бабушка забрала Юлу, а я решила к тебе заскочить.
— Я как раз собирался сделать перерыв, — он протиснулся между колонок. — Поехали, кофе выпьем.
— С удовольствием.
В фойе было шумно. Бегала по этажу детвора, одетая в солдатскую форму времен Второй мировой. Словно гномы перед боем с соседними племенами. Из актового зала доносился стройный хор детских голосов:
Сестра, ты помнишь, как из боя
меня ты вынесла в санбат…
Тринадцатилетняя медсестра взволнованно прохаживалась взад-вперед и бормотала под нос стихотворение Симонова. Возле лестницы, ведущей к железным мосткам, Артур Олегович Мельченко беседовал с директором, занявшим должность уволенной Тамары Георгиевны. Обсуждал речь на возложении цветов.
Чердак отремонтировали своими силами музыканты «Церемонии». Отскоблили от гари стены, отмыли, наклеили изоляцию. Теперь они репетировали два раза в неделю. Планировали записать альбом и выложить в Сеть. В паблике, посвященном их группе, состояло четыреста человек.
— Андрей давно звонил? — поинтересовалась Лара.
— Недавно, — соврал Хитров. — Привет передавал.
Периодически звонила Ника, не забыла поздравить с днем рождения Юлу. У Ермака было слишком много хлопот на работе. Очередной сезон, съемки, инопланетяне.
Следователь Сибирцев названивал ему и то чаще. Иногда посреди ночи, и Хитров шипел в трубку:
— Я на вас заявлю! Вы меня достали.
Капитан икал полминуты, а после говорил заплетающимся языком:
— Ты расскажи мне, Анатолий Палыч. Ты мне правду расскажи, сука.
— О чем? — злился Хитров.
— Ты — ик! — знаешь. Ты расскажи мне, я спать не могу…
Вкрученные по указке нового директора лампочки ярко освещали боковой коридор. Убрали старое пианино из закутка, вместо него поставили кадку с трехметровой китайской розой. Кабинет за зеленой дверью оккупировал астролог, специалист по камням и именам.
— Приехал бы с Никой в гости на выходные.
— Делать им нечего! — фыркнул Хитров.
Они спустились на первый этаж, прошли мимо сторожа, листающего «Рудник».
Полуденное солнце ослепило. Площадь окружили каштаны, их кроны пронзали лучи. Зелень влажно переливалась и шевелилась от легкого ветра. В лужах отражались перистые облака.
Реанимированный, отремонтированный «жигуленок» грелся под елью.
— Какой день хороший, — сказала Лара, прижимаясь к мужу.
Они стояли на ступеньках Дома культуры, обнявшись, вдыхая майскую свежесть.
— А я люблю тебя, — сказал Хитров.
— Честно-честно?
Он щелкнул по зубу ногтем большого пальца.
Поднял голову и посмотрел в небо.
Там, над городом, летели клином какие-то птицы…