[54]: «О Великий! Дай нам добро, если мы даже не просим его! Но избавь нас от зла, хотя бы мы и просили тебя о нем!»
Аппи и Табити тоже получили возлияния и жертвенный дым. Но странное дело — дождь перестал моросить, и солнце вдруг засветило ярко и жарко! Будто боги, к которым обращался Артаз и вправду услышали его…
Глава 19
Лагерь номадов был похож на город — столько там было людей и оживления. За шатрами и кибитками воинов, дымами костров я не разглядел стен Керкинитиды. Толпа мужчин и женщин в полотняных и шерстяных одеждах, снующих туда-сюда, вынудила нас остановиться перед повозками, приставленными одна к одной так, чтобы защитить лагерь от нападения врага. Правда, кто мог осмелиться на такое безрассудство, я не мог предположить, ведь воинов в этом лагере было очень много. Сотни, а может, и тысячи. Скорее всего, жители осажденного полиса с ужасом взирали на лагерь кочевников.
За три дня мы доскакали от Калос Лимен до Керкинитиды, и я не ожидал увидеть перед собой сколотскую орду. Сколотской эту толпу я называю по привычке. Этнограф из моей прошлой жизни, из двадцатого века, наверняка бы пришел в восторг от возможности увидеть и описать роксоланов и языгов — это сарматы Гнура, и их союзников — будинов, нервов, паралатов и калепидов. Племен и народов тут собралось куда больше, чем я на тот момент знал…
С моря задул ветер. Он гнал волны едкого дыма. Запах показался знакомым. Пахло войной, когда в пожарищах сгорала плоть и кости. Наверное, в этом лагере давно спалили все запасы дерева и теперь сжигали кости животных.
Скот кочевников сбился около возов и войлочных шатров. Запыленные овцы блеяли от жажды, отчаянно ревели быки, и только привязанные к возам кони терпеливо ощупывали губами вытоптанную землю, пытаясь найти какую-нибудь травинку.
Я смотрел на лагерь номадов и понимал — мы едва не опоздали. Скоро обязательно что-нибудь произойдет. Эта толпа воинов и их животные не смогут долго оставаться на этом месте. Осада Керкинитиды вот-вот закончится!
Сквозь серые тяжелые тучи время от времени проглядывают солнечные лучи, и в такие мгновения окружающий пейзаж напоминает человека, который нарочно хмурится, чтобы подавить улыбку. Моя улыбка со стороны, наверное, выглядит вымученной. Стараюсь скрыть разочарование и усталость. Уставившись в пространство, я мысленно еще раз проверяю итог от всего увиденного: для воинов балы нужно искать другое место, а мне все же придется войти в смердящий лагерь сколотов и найти там Гнура.
Артаз тогда находился рядом, по правую от меня руку. Он горделиво восседал на вороном жеребце. Теперь уже на своем. Алиша — любящая дочь, подарила ему коня, отобранного мной у меланхленов. Впрочем, я не обижаюсь на жену. Уже привык к своему Рыжику, но вороной красавец понравился мне сразу, как только увидел его. Потрепав Артазова коня за гриву, я сказал тестю:
— Мне нужно найти роксолана Гнура. Для этого не нужны все наши воины, хватит Авасия и Лида. Найди подходящее для стоянки место и пришли к этим воротам братьев. Мы будем ожидать их тут, — я указал на проход между телегами, по которому в лагерь ходили водоносы.
Вместо ответа он покачал головой, соглашаясь. Прежде чем развернуть коня, пробурчал в седеющие усы:
— Не горячись, Фароат…
Я рефлексивно кивнул и, провожая взглядом Артаза, пытался определиться в отношении его реплики. Досье на тестя уже давно было составлено из тысячи мелочей в его поведении и важных для меня поступков, но даже отдельные реплики наводят на упущенную когда-то мысль и вполне могут лечь в основу моего досье. Чего он опасается? О чем волнуется и что имеет в виду?
Боясь разоблачения, я всячески старался исказить его представление о себе. Считал такую предосторожность полезной, продиктованной необходимой дальновидностью. Ведь мало создать неправильное представление о себе, надо, чтобы это представление было неверным лишь в определенных пунктах и в определенном смысле. Словом, задача состояла не в том, чтобы создать о себе искаженное представление, противоположное тому, какое должно быть на самом деле, нужно, чтобы мои приемы позволили Артазу уверовать — мальчик Фароат чудесным образом обрел божественное благословение и по праву сейчас именуется пазакой и маста марману! И до этого момента я считал, что справился. Правда, сейчас полагаю, что справился лучше, чем хотел: Артаз видит во мне лишь того Фароата, который стал его зятем. А значит, мое возвышение считает своей заслугой. Ну что же! Пусть так и будет! Отчасти и это верно. А в его досье я теперь впишу новые факты. И теперь буду опасаться, чтобы жажда власти не толкнула старика на действия, несущие для меня угрозу…
Над мертвенно-бледными холмами нависают сизые облака дыма. Людей вокруг так много, что Авасию и Лиду пришлось спешиться. И теперь только я вижу белое пятно большого шатра предводителей этого войска. Мы медленно пробираемся к цели, пока без окриков и ссор. Наверное, облачение моего коня, яркий кафтан и блеск золота на мне служат своеобразным пропуском через толпу.
Воины вокруг пьют вино, едят мясо, совокупляются со своими женщинами прямо у костров, играют в кости, и вдруг в какой-то момент на лагерь обрушивается тишина. По крайней мере, вблизи нас. Это связано с появлением троих вооруженных сколотов. Они ведут молоденького тавра, простоволосого и босого. Я без раздумий решаю, что конвоируемый пацан из южан-горцев. Как-то на рынке Ольвии обратил внимание на непохожих на греков и скифов людей. Выяснилось, что черноволосый и мелкий народец эллины называют таврами.
Четверо бредут не торопясь, часто останавливаются, а сколот поднимает над головой акинак и что-то выкрикивает. Все оставляют свои дела и внимательно смотрят на идущих воинов и тавра. Я не могу разобрать, что именно кричит сколот, и спрашиваю у Авасия:
— Что происходит?
— Наверное, юноша проворовался. Украл меч и попался… — предположил мой телохранитель.
— И что ему за это будет?
— Отрубят голову, — ответил, опередив Авасия, Лид.
Фароат тут же подкинул свое воспоминание, как за кражу козы молодого воина изгнали из Ильмека. И свое чувство ужаса и отчаяния, когда сам он представлял дальнейшую судьбу воришки. Одиночке в степи и лесах Скифии, по его мнению, не выжить: каждый может такого обидеть, в лесах дикие звери, а в степи меланхлены.
— Убивать его не станут. Изгонят, — сказал Фароат, пока я размышлял.
Лид тут же обмолвился:
— Пропадет он без рода и племени…
У шатра предводителей номадов стояла стража вооруженных сколотов. Впрочем, меня и Авасия они пропустили без разговоров. Мы поднялись на холм пешком, оставив у его подножия лошадей под присмотром Лида.
В шатре было сумеречно. Пахло каннабисом и вином. Причудливые тени плясали на коврах и шкурах, которыми был выстелен пол и украшены стены. У горящего в центре шатра костра сидело пятеро воинов. Точнее, сидели они у огромного бронзового котла, в котором тлели угли, и язычки пламени появлялись не часто. В один из таких моментов вспышки огня я разглядел людей и у стен. Правда, не сразу понял, чем они там занимались, и сосчитать их не пытался. Я старался обнаружить среди сидящих у котла Гнура, но роксолана среди них не было.
Широкоплечий силуэт отделился от стены и материализовался передо мной уже предводителем номадов. Он пристально вглядывался в мое лицо и опередил меня на мгновение. Не успел я открыть рот, чтобы поприветствовать его, как услышал:
— О, молодой сколот пожаловал! Скольких воинов ты привел?
В его глазах плясали смешинки. Роксолан был навеселе и одурманенный каннабисом. Может, он хотел поглумиться, хотя это вряд ли. Скорее всего, он не ожидал услышать от меня какой-то большой цифры, думал, что я привел десяток, а может, и два оборванцев, и намеревался пошутить по этому поводу. Я же, скромно потупив глаза, ответил:
— «Ро» и «ни» всадников с заводными лошадями, — в качестве единиц счета использовал буквы греческого алфавита, обозначавшие сто и пятьдесят. «Ро» писалась как русское «р», а «ни» — как латинская буква «v». Премудростям эллинского счета я обучился в Ольвии у купца Аристида.
Роксолан молчал, наверняка удивился, не ожидал от меня такого ответа. Я извлек из-за пояса массивный золотой браслет с головками баранов на концах и протянул его Гнуру:
— Позволь и мне отблагодарить тебя!
За что, я благоразумно умолчал. Пусть считает, будто я отдарился за кинжал. На самом деле мне хотелось выглядеть в его глазах преуспевшим не только в найме воинов, услуги которых предстояло оплатить самому Гнуру.
Я надеялся встретить в этом шатре любовь всей своей жизни, мою русоволосую красавицу. Точнее, пока не мою! Возможно, та девушка приходилась родственницей Гнуру или кого-нибудь из его близкого окружения.
Роксолан взял из моих рук браслет и закричал:
— Огня! Огня мне!
Метнулись, отделившись от стен, тени, и сразу несколько человек подожгли факелы, осветив все вокруг. Пока Гнур рассматривал подарок, я всматривался в лица людей, лежавших и сидевших у стен. Среди них были женщины, и мне сразу стало понятно, чем они занимались. Изнуренные любовью, они лежали там, не пытаясь прикрыть белеющие груди и ноги.
Будто очнувшись от странного сна, стряхнув радостное наваждение, я всматривался в свое внезапное увлечение трезвеющими глазами и думал, думал…
Любовь — опасная штука. Она приходит тайком, чтобы изменить нашу жизнь. Я думал, что люблю, но то была просто страсть, хотя до этого момента я верил, что это любовь. Похоть-обманщица выворачивает наши жизни, пока все не становится неважным, кроме людей, которых, как нам кажется, мы любим. И каков итог? Я вижу свою любовь в объятиях бородатого мужика, не обратившего никакого внимания, как напряглась его пассия, встретившись со мной взглядом. Пока я смотрел, сколот увлеченно тискал грудь русоволосой красавицы, а я стоял и не мог отвести от них взгляда.