— Пазака, сатрап Боспора осадил Феодосию. Гнур призывает тебя как можно быстрее присоединиться к его армии!
Паралаты уже подготовились к походу, и мне осталось смириться с перспективой бессонной ночи без ужина и отдыха…
Глава 23
Невзрачные на вид, низкорослые сколотские лошадки после ночного перехода все еще бодро стучали копытами о каменистую почву. Мой Рыжик устал, время от времени спотыкался и всхрапывал. Я уже не раз за предрассветный час подумывал о привале. Лишь отсутствие признаков воды поблизости удерживало меня от крика «стой».
Было еще сумрачно. Полосы тумана плавали между редкими черными кустами, небо обозначилось синевой, когда я увидел горы. Увы, никогда география не увлекала меня, например, так, как лингвистика, но из прошлой жизни там, в будущем, помнилось, будто Феодосия с ее золотыми пляжами — регион степной. Тем не менее под копытами коней вместо мягкой травяной подстилки пылил мелкий камень, а на окрестных лугах, с восходом солнца очищающихся от клочьев тумана, лежал покров из рыжей высушенной травы.
На рассвете холмы, которые я принял за горы, выплыли из темноты, как корабли, и высоко над ними заклубились облака. Будь то настоящие горы, то их вершины скрылись бы в этих похожих на комья ваты барашках.
Уже через пару часов после восхода солнца воздух наполнился тяжелым, гнетущим зноем. И я не скрывал радости, когда увидел первое, покрытое желтой стерней поле и глинобитную усадьбу феодосийской хоры.
Из-за невысокой выбеленной стены, окружающей усадьбу, на дорогу вышел старик. Он стоял там не двигаясь, ожидая, пока мы приблизимся. Я ошибался: то был не старик. Его запыленные длинные пряди и сутулость ввели меня в заблуждение. Наверное, незнакомцу не больше сорока. Правда, по меркам этого мира и сорок лет — достойный возраст. Не всякий сколот доживал до этих лет. Например, Артазу совсем немного за сорок, а почти все воины между собой называют его стариком.
Невысокий и еще чернобровый эллин, едва мы приблизились, закричал:
— Скифы! Проезжайте мимо, у меня ничего для вас нет!
— Проедем, — пообещал я ему, — но сначала дай мне и моим воинам воды. Мы умираем от жажды.
Грек устало потер ладонью высокий лоб и вздохнул:
— Глупый скиф, разве неведомо тебе, что осень в наших краях засушлива? В колодцах падает вода, а по водопроводу полиса она течет тоненьким ручейком, фонтаны уже давно не освежают влагой воздух, а пресную воду сейчас экономит и кожевенник и купец!
Под конец своей речи эллин закричал. И крик его закончился всхлипом, казалось, он вот-вот заплачет. Меня огорчил такой ответ, но не спросить фермера я не мог:
— Скажи, грек, как и где нам напоить коней?
Маленький человек оживился, выпрямился, став чуточку выше. Он указал рукой на север и сказал:
— Там, скиф, ты найдешь сосновый бор и маловодную нынче реку, что несет свою воду к Понту. Но утолить жажду ваши животные там смогут…
Он не стал дожидаться слов благодарности, юркнул в узкий проход и опустил катаракту — падающую сверху железную решетку, которой обычно запирают вход в эллинских домах. Как оказалось, своевременно: едва прутья решетки коснулись земли, в нее с треском угодил щит. Эллин проявил непочтительность к господину, и конечно же этого Авасий не стерпел! Хорошо, что мой верный друг и телохранитель позволил коротышке закончить говорить. Иначе жажда вполне могла одолеть наше небольшое войско куда быстрее, чем воины боспорского сатрапа.
Как и обещал эллин, за холмами, на равнине мы увидели сосняк — старый и низкорослый. Остановились, ожидая всех воинов.
У многих, и паралатов, и будинов, кони едва переставляли ноги.
Артаз снял посеребренную кирбасию[61], обнажил жилистую шею, задрал кверху бороденку и наставил круглое ухо:
— Фароат, сынок, слышишь воду?
Действительно, какой-то шум, напоминающий журчание воды, легкий ветерок доносил и сюда. Отчетливо же слышался треск соек и глухие удары топора. Кто-то орудовал им в лесу, оставаясь для нас невидимым.
— Слышу, — ответил я.
Старые кожаные штаны и куртку тесть давно заменил на узорчатые анаксериды[62] и распашную рубаху с богатой вышивкой. В одном из тюков на крупе его вороного был спрятан чешуйчатый доспех сарматского катафракта. Он уже демонстративно надевал его в лагере Гнура. Наверное, чтобы я своим молчанием поощрил его алчность. И тогда я промолчал. А вот золота на себе Артаз не носил — не по Сеньке шапка! Не был он знатным сколотом и не был вождем. Носил Артаз на шее массивную серебряную гривну и тяжелые браслеты на запястьях.
— Раскрой шире свои уши, Фароат, и слушай, как волк слушает голос степи, — угрюмо сказал Артаз.
— Что слышишь ты такого, чего я не слышу?!
Это огрызнулся мальчик, получивший волю действовать: в тот момент я задумался о деньгах, потраченных тестем на наряд и броню, а также вспомнил, что в походе нашим воинам грозил голод. Почувствовал себя виноватым — ведь сам отдал бразды правления Артазу…
— Войско в лесу стоит, — ответил он и дружески похлопал меня по плечу.
Кирбасию он надевать не стал, за доспехом не полез и вообще оставался невозмутимым. Я же к его словам отнесся с недоверием. И очень удивился, когда минуту спустя на опушку вышли солдаты в эллинских гребенчатых шлемах и медных панцирях. Их доспехи сверкали на солнце, стреляли бликами так, что у меня заслезились глаза. Я не мог сосчитать врагов, но уже был на грани нервного срыва: ведь наши кони от ночного марша невероятно устали! Врагов?… Да! Я сразу подумал именно так: сколот мог носить эллинские доспехи, но десяток номадов, одетых как эллинские гоплиты — такое невозможно в принципе! Конечно, я не знал, как далеко от нас стоит Феодосия, но знал, что войско Сатира держит городок в осаде, поэтому не верил, что воины на опушке могли оказаться феодоситами. Только врагами могли быть те воины!
Тем временем, пока я предавался панике, Артаз надел на голову свою кирбасию, зажал в зубах свистульку и просвистел команду «стрелять». Сколоты зашевелились: доставали из горитов луки и медленно двигались к неприятелю. Пехотинцы замерли в нерешительности. Наверное, тоже удивились, увидев нас. Едва запели первые стрелы, гоплиты не стали геройствовать и скрылись в бору.
Артаз просвистел «за мной, вперед» и поскакал к опушке. Мой Рыжик, как свойственно всякому коню — бежать с табуном, забыв об усталости, с места в карьер поскакал за вороным тестя.
Мы проскочили пересохшее русло реки, по которому еще струился ручеек. И я мимоходом отметил, что сейчас безымянную речку можно просто перешагнуть, а во времена паводка ее ширина, судя по очертанию каменистых берегов освобожденных от почвы потоками воды, была около десяти метров. У опушки сосняка наши кони замедлились. Низкорослые, но с раскидистыми кронами сосны давали много тени, от чего подлеска в бору почти не было. Зато метрах в пятидесяти от опушки выстроились, спрятавшись за большими овальными щитами, вражеские солдаты. Они стояли, ощетинившись длинными копьями, но было их не много, может, три десятка или пять: время тогда летело быстро, и сосчитать их мне снова было трудно. Я достал из горита лук и стал стрелять по ним. Стреляли и другие сколоты, пронзая гоплитов стрелами, но, вопреки моим ожиданиям, ни один из греков не упал, а их щиты, утыканные десятками стрел, по-прежнему стояли перед нами стеной. Вдруг из-за наших спин выскочили будины, которые не пошли сразу в бой. Их вел Хорс, и Артаз выругался, когда всадники князька закрыли собой такую приметную, как строй греков, цель. Зря он ругался! У каждого номада в руке был приготовлен аркан. Будины кружили вокруг гоплитов и бросали свои веревки. Иногда у них получалось заарканить кого-нибудь и, выдернув воина из строя, ускакать, утаскивая добычу подальше, туда, где спешившиеся сколоты вязали пленника. Не прошло и десяти минут, как строй гоплитов распался, и они бросили свое оружие на землю. Сколоты вытряхнули эллинов из их блестящих панцирей, отобрали шлемы, украшенные пестрыми гребнями, и связали. Я наблюдал за этим актом доминирования или, как бы сказали в будущем — экспроприацией экспроприаторов, сидя у теплого ствола сосны. Сразу же, как греки сдались, Авасий увел Рыжика на водопой, а я решил перевести дух. Недолго отдыхал. Командир гоплитов возжелал говорить со мной. Конечно, он ничего обо мне не знал, но как-то дал понять моим воинам, что желает говорить с их предводителем. Кто-то из паралатов, чье имя я не запомнил, а может, никогда и не знал, подошел ко мне и сказал:
— Пазака, главный грек хочет говорить с тобой…
Кряхтя, я поднялся на ноги и, едва передвигая их, так на моем самочувствии отразился ночной марш и это сражение, побрел к пленникам. Мой греческий еще был не совершенен, лишь несколько последних дней в Ольвии я пытался говорить с Аристидом только на нем. Поэтому к пленникам шел как на экзамен, волнуясь, что не справлюсь с заданием. Когда увидел перед собой толстяка, стоящего передо мной на коленях, а совсем недавно командовавшего побежденными, тут же успокоился. Его круглое, обрюзгшее, хитрое лицо так и лоснилось от жира. В тот момент меня терзал только один вопрос — как это ничтожество могло командовать настоящими солдатами? А пленники — такими и были! Раздетые до набедренных повязок греки даже без доспехов и оружия выглядели тренированными и опасными бойцами.
— Говори! Ты командовал этими воинами? — спросил я толстяка.
Мне показалось, что после моего вопроса грек воодушевился. Расправив плечи, он ответил:
— Меня зовут Феаген. Я командир малого пехотного инженерного отряда государя Боспора.
Вот гад! Вроде и ответил по существу, но ничего не сказал. Не то чтобы он разгневал меня, но усталость давала о себе знать все сильнее, и мне хотелось быстрее закончить этот допрос.
— С какой целью ты привел сюда своих солдат?
Феаген ответил не сразу. Он подмигивал мне и выразительно тряс головой. Тогда я не понял, что толстяку было неловко отвечать на этот вопрос при своих солдатах. Мой строгий, полный непонимания и раздражения взгляд сломал греческого командира.