У рощи стоит двухколесная арба. Только ни коня, ни вола я нигде поблизости не вижу. Наверное, юноша, что ощупывает дырявые полы кафтана или его старший спутник, роющийся в сумке на поясе, тащили ее, а теперь решили передохнуть.
Уже не скрываясь, выхожу из рощи и здороваюсь:
— Хайре!
Они смотрят на меня с испугом, но старший мужчина традиционно отвечает:
— Хайре, Кейсар!
— Потеряли что-нибудь?
— Он потерял наши деньги, — землистое лицо, пожалуй, уже старика освещает мрачноватая улыбка.
— Это ты потерял! Я положил кошель в твою сумку! — возражает молодой.
— Наверное, своих денег вам уже не вернуть, — сочувствую и достаю из-за пояса диобол — серебряную монету с изображением головы Аполлона, протягиваю незнакомцу. — Я помогу вам достойно пережить утрату.
Монетка исчезает за щекой старшего мужчины, и весь его вид уже выражает готовность служить. Еще бы! На службе у Феокла успел заметить, что в основном тут имеют хождение медные деньги. Сильный конкурент — Пантикапей за время царствования Сатира истощил казну Феодосии, вынудив отказаться от чеканки монеты из серебра.
Моя рука, застывшая в неподвижности, пока я оценивал сноровку старца, продолжает свой путь на бедро, и, теребя рукоять кинжала, я как бы между прочим интересуюсь:
— Как далеко от этого места лагерь боспорцев?
— Тысяча шагов. Мы как раз шли оттуда, и этот растяпа умудрился потерять все, что нам удалось наторговать.
Старик пригрозил кулаком юноше, а тот и не думал признавать свою вину. Какое-то время я слышу их перепалку, через пару минут только свое дыхание. Шагов через пятьсот признаюсь себе, что бегун из меня получился плохой: и ноги все сильнее прилипают к земле, и дышать становится все труднее. Перехожу на шаг. Лагеря боспорцев пока не вижу, но уже слышу и конское ржание, и голоса.
В стане Сатира, вопреки моим опасениям, царит хаос. Солдаты сменили доспехи на плащи и хитоны, и эта толпа ряженных в гражданскую одежду, загорелых с обветренными лицами и отросшими бородами людей походит теперь не на войско, а на сборище рыночных торговцев, по прихоти сумасшедшего владыки, устроившего базар на продуваемой ветрами площадке среди бескрайних степных просторов.
Я целеустремленно иду по лагерю, не имея на самом деле никакого представления, где именно мне искать палатку или шатер боспорского царя. А все потому, что какой-то гений из его приближенных сумел обогнать это время ярких красок в одежде и воинском обмундировании, обеспечив войско одинаковыми палатками из грязно-серой парусины.
Моя целеустремленность — это маскировка. Ведь вряд ли кто-нибудь посмеет остановить человека, спешащего по делу!
В прошлой жизни специфика профессии требовала решения подобных задач, состоящих в том, чтобы найти в огромном городе человека, который наверняка сделал все необходимое, чтобы его не смогли обнаружить. А если в условии задачи — не морочить голову соответствующим адресным службам, чтобы вдруг не раскрыть себя рискованными вопросами, то отправными точками в подобном поиске могли служить такие данные, как профессия человека, его связи, выполняемые на данный момент функции. И если там, в будущем, разыскиваемый человек, скорее всего, расстался со своей профессией, порвал связи, а функции его сводятся именно к тому, чтобы лучше скрываться, то царь Сатир, как известно, продолжает выполнять свою функцию, и я принимаю решение воспользоваться именно этим обстоятельством.
Имитирую одышку, стараюсь выглядеть усталым, будто недавно бежал, спешил по срочному делу, рассчитывая таким образом произвести особое впечатление на группку солдат, играющих в кости. А если и поверят, что я — гонец, посланник, то, черт возьми, как спросить, как правильно задать вопрос? Рискую:
— Хайре! Где царь?
Наверное, сработало. Сразу оба игрока, не отрывая глаз от кубиков, указывают руками в одну и ту же сторону. Конечно, я недоволен, но все же смотрю в указанном направлении и, к счастью, замечаю реющий стяг с изображением осетра. Само знамя — обычная белая тряпка, а рыбу — будто ребенок нарисовал впопыхах углем, однако поблизости других атрибутов государственности не вижу.
— Эфхаристо! — благодарю игроков и иду к цели, туда, где гордо реет, возвышаясь над палатками, знамя Пантикапея.
Без сомнения, я вижу палатку царя. Четыре воина в полном боевом облачении у входа несут стражу. Да и сама палатка, скорее — шатер, больше и выше матерчатых сооружений по соседству.
Осматриваюсь: было бы неплохо обнаружить неподалеку от царских покоев неприметное место, устроиться там и наблюдать в ожидании подходящего момента. Для меня подходящий момент — всего на несколько секунд увидеть царя, чтобы взять в руки арбалет и выстрелить.
Наверное, стою слишком долго — вдруг начинаю переживать острый приступ беспокойства и с трудом удерживаю себя от излишней суетливости. Ну, конечно, глаза! Какой-то дядька, как и многие тут, одетый в гражданскую одежду, пристально на меня смотрит. Я хоть и делаю вид, что не замечаю этого взгляда, но разведчика-профессионала распознаю в незнакомце сразу. Его взгляд отличается фиксирующей остротой, испытывающей и ощупывающей тебя с недоверчивостью, настороженной пытливостью и затаенным ожиданием. Понимаю, бездействие в такой ситуации приведет меня к неизбежному провалу! С другой стороны — откуда тут взяться разведчику? Но последняя мысль уже не имеет значения: решение принято; я уверенным шагом направляюсь к царской палатке.
— Срочное донесение из Феодосии! — сообщаю стражникам цель своего визита.
— Царь отдыхает, зайди позже, — говорит один из охранников, остальные — трое, даже не смотрят на меня.
Меня это устраивает! Более того — я даже не рассчитывал на такую благосклонность судьбы. Отступаю и шарю взглядом там, где только что стоял тот незнакомец, что так пристально меня разглядывал. Он исчез, по крайней мере сейчас не удается его обнаружить, и я решаю, что самое время исчезнуть и мне. Ныряю в палатку, стоящую напротив входа царской. Она пониже: откидывая матерчатую полу, я вхожу, чуть согнув спину. У тканевых стен стоят грубо сколоченные нары, накрытые набитыми соломой матрасами, мешки и матерчатые тюки. Одно место занято крепко спящим воином. По крайней мере, он продолжает похрапывать и после моего вторжения. Я укладываюсь у противоположной стены на тюфяк и засыпаю…
Нет, сон не входил в мои планы. Так случилось: в тот день судьба вела меня. Словом, мое тело почувствовало под тюфяком доски, ум решил — все утихло и успокоилось, и то, что эта тишина совсем меня не успокаивала, потому что затишье перед бурей не бывает настолько долгим, уже не имело никакого значения. Я открыл глаза, испытывая чувство голода, и лишь потом вспомнил, где я и зачем.
Хотя время клонится к вечеру и ветер устрашающе треплет стенки палатки, я нахожусь в ней в одиночестве. Снимаю со спины арбалет и тщательно проверяю его работоспособность. Судя по неприятным ощущениям в спине, какое-то время я умудрился проспать, лежа на нем.
Прислушиваясь к гомону лагеря боспорцев, натягиваю тетиву и прячу свое оружие под лежанку. Достаю из-за пояса матерчатый мешочек со свинцовыми шариками и отправляю их туда же, к арбалету. Я угнетен мыслью, что задача, с которой я прибыл сюда и уже не могу уклониться от ее выполнения, становится неразрешимой. Беда в том, что выполнить ее и остаться живым теперь почти невозможно. Меня беспокоит неприятное предчувствие, что я всего в двух-трех шагах от западни, а где она и что собой представляет, еще толком не знаю. Но оставшиеся два-три шага надо как-то использовать, и в этот ничтожный отрезок времени надо сделать все необходимое!
Я разрезаю кинжалом стенку палатки так, чтобы видеть все происходящее у царских апартаментов. Снаружи уже властвуют сумерки. У входа в царскую палатку стоит тренога, увенчанная бронзовой чашей, в которой полыхает, колышется на ветру пламя.
Протяжный вой со стороны моря проносится над лагерем, потом еще и еще: я не сразу понимаю, что это кто-то трубит с кораблей, и кораблей этих, наверное, много. Стражники у царской палатки оставляют свой пост, отходят на несколько шагов в сторону, замирают там, вглядываясь в темноту.
Царь Боспора, одетый в белый хитон с плащом в руках, появился предо мной словно привидение — внезапно и чудесно, если принимать во внимание особенности моего задания. Бросаюсь к лежаку и достаю арбалет и мешочек с ядрами, на какое-то мгновение, растянувшееся на бесконечные удары сердца, упускаю из вида цель. Натягиваю тетиву и вкладываю в желобок свинцовую пульку, прижимаю ее большим пальцем и возвращаюсь к прорезанному в стене «окну». Вся операция длится не больше минуты и осуществляется почти бесшумно. Цель метрах в десяти от меня. Это судьба! Подарок и благословение, наверное…
Я целюсь царю в голову, и он каким-то звериным чутьем чувствует угрозу, поворачивается ко мне и, кажется, даже видит меня! Хотя нет, скорее всего, он видит арбалет, торчащий из располосованной палаточной стены. У этого человека, оказывается, имеется опасно быстрый рефлекс, но это ему уже не поможет. В тот момент, когда Сатир шагает навстречу, я уже стреляю ему в лицо. Вижу, как откидывается назад его голова, и капли крови окрашивают седую бородку, он падает, и никто пока не спешит царю на помощь.
Я прячу оружие под лежак и собираюсь в путь. Как было продумано заранее, я могу уйти тремя путями, но во всех случаях должен скорее покинуть этот лагерь. Я мог бы выйти к морю и уплыть на брошенной лодке или сразу пойти по суше к Феодосии, но решаю выйти из лагеря в степь, чтобы наверняка запутать следы и не стать жертвой погони.
Тенью я покидаю свое убежище и, не оглядываясь, хоть и слышу тревожные крики у царской палатки, прохожу беспрепятственно шагов десять.
Уже радуясь выполненному заданию, я и предположить не мог вероятность непредвиденной встречи и связанное с ней неожиданное осложнение.
Первым я замечаю крадущегося тигриной походкой роксолана. В его руке блестит меч, и Гнур наверняка вознамерился обагрить его чьей-то кровью. Мне совершенно не интересно, кого он хочет лишить жизни, и мстить за предательство сармату сейчас не входит в мои планы, но он, словно чувствуя чт