то Фера ранее называлась Каллистой, знает как Пиндар (Pyth. IV. 258), так и Геродот (Herod. IV, 147).
Таким образом, и легенда феаков, и мотивы искусства Акротири, и легенды о возникновении Феры и ее реальная история — все говорит об особой связи с Африкой и в пользу тождества Схерии феаков с Каллистой (Ферой) времен существования Акротири.
Не вдаваясь в детали, отметим главное впечатление Одиссея от пребывания в городе феаков, поразительно совпадающее с выводом Ю. В. Андреева (лучшего российского исследователя проблематики Акротири) из проанализированных им особенностей социальной жизни, быта и искусства «акротириотов» (Андреев 2002: 179–192; 203–204).
Одиссей: «Я же скажу, что великая нашему сердцу утеха видеть, как целой страной обладает веселье; как всюду сладко пируют в домах, песнопевцам внимая» (Od. X, 5–7). Ничего подобного Одиссей не говорит ни об одном из посещенных им мест.
Ю. В. Андреев: «Все эти детали быта акротириотов создают впечатление почти из ряда вон выходящего благополучия и процветания. В чисто бытовом, да, вероятно, также и в имущественном плане <…> не было сколько-нибудь резкого разрыва между обитателями „патрицианских особняков“ и „простонародьем“» (Андреев 2002: 184). Свидетельство Ю. В. Андреева, знатока культуры Минойского Крита, Микенской Греции и Киклад об «из ряда вон выходящем благополучии и процветании» акротириотов стоит многого.
Действительно, город феаков и Акротири на фреске объединяет и наличие широкой корабельной гавани и городской стены (и это не «общее место»: у города в «пункте отбытия» флота, изображенного на фреске, нет ни того ни другого; в «Одиссее» также, кроме Схерии, подобное почти нигде не отмечено), огромная роль флота, сцены встречи всем народом прибывающих кораблей, отсутствие резкой социальной расчлененности, высокое общественно-обрядовое положение и даже обожествление женщин, культ повелителя моря (Посейдона), небывалая развитость искусства, спорта (особенно кулачного боя), ткачества и т. д. Все это — темы для отдельных исследований, продолжающих исследования Сп. Маринатоса, Н. Маринатос, С. Думаса, Ю. В. Андреева и других. Миф о счастливой земле мореплавателей феаков оказывается глубоко укорененным в реальности.
Коснусь лишь искусства. «Поражает техническое и художественное совершенство санторинских фресок. В большинстве своем они ничуть не уступают лучшим образцам минойской настенной живописи, открытым на Крите <…>, а в некоторых случаях <…> даже и превосходят их» (Андреев 2002: 183–184). Фрески — это вершина искусства Акротири. Такой же вершиной в искусстве музыки и эпической поэзии у феаков является образ слепого аэда Демодока. Уже многократно отмечалось сходство этой эпической фигуры с образом самого Гомера, каким он представлялся в эллинской традиции.
Катастрофа, обрушившаяся на Схерию (большая гора, закрывающая город), как будто должна была погубить всех, включая Демодока. Одна-ко, если отождествить Схерию с Каллистой-Ферой, то после раскопок Сп. Маринатоса ясно, что жители Акротири успели покинуть город, увезя на своих кораблях даже домашних животных. Есть опасения, что их флот мог погибнуть в результате цунами. Но чтобы избегнуть гибели, они должны были достигнуть одного из двух ближайших островов, одним из коих является Иос. Одноименный город на Иосе — один из городов, претендующих на звание родины Гомера. Но то, что именно здесь произошла смерть Гомера, — это безальтернативное мнение античной традиции, на острове до сих пор показывают его условную могилу. Смерть Гомера на ближайшем к Фере острове перекликается с локализацией жизни его двойника Демодока на острове феаков, тождественном, в чем я убеж-ден, острову Каллиста-Фера. Имя Демодок означает «принятый народом» (т. е. «любимый народом»), а дважды за его именем следует эпитет, собственно повторяющий и раскрывающий смысл его имени — «многочтимый в народе» (Od. VIII, 472; XIII, 628). Одиссей говорит ему: «Выше всех смертных людей я тебя, Демодок, поставляю <…>. Все ты поешь по порядку, что было с ахейцами в Трое» (Od. VIII, 487, 489). Совпадение с образом Гомера — полное. Существует предположение, что «Одиссея», в отличие от «Илиады», создана не самим Гомером, а неким его учеником и последователем. Похоже, что этот ученик и запечатлел в образе Демодока своего великого предшественника, поместив его в самое прекрасное место из упоминаемых в поэме — в «земной рай» на Схерии. Несомненно, он знал, что Схерия расположена рядом с Иосом, местом гибели Гомера.
Не исключено, что Схерия — это название, данное самими феаками и плохо этимологизируемое из древнегреческого, а греки уже в XVII в. до н. э., до катастрофы, присвоили ему редчайшее название Каллиста — «Прекраснейшая». Шлемы из кабаньих клыков у воинов Акротири, изображенные на фреске в «доме адмирала», аналогичны таким же шлемам из шахтовых гробниц Микен, ныне датируемых XVII–XVI вв. до н. э. и принадлежащих уже грекоязычному населению Пелопоннеса. Наличие в Акротири импортной микенской керамики также говорит о налаженных связях с греками Пелопоннеса. Поскольку акротириоты использовали критское линейное письмо А, сами они, возможно, были родственны по языку одному из этносов, населявших Крит.
Полагаю, что реальное существование в конце XVIII–XVII в. до н. э. города на острове Схерия (Каллиста?), населенном феаками, отличавшимися особой гармоничностью и радостностью бытия, а также его катастрофическая гибель ок. 1628 г. до н. э. позднее преобразились в эпическое предание, которое затем, сливаясь с образами эгейской мифологии, превратилось в миф о «золотом веке», сохранившемся на одном «отдельно взятом» священном острове. Автор «Одиссеи» отчасти сохранил и передал потомкам это предание и этот миф, а отчасти переработал их в соответствии со своими мифо-эпическими представлениями.
В последней главе «Одиссеи» автор вновь возвращается к притягательной для него теме Аида: туда летят души женихов, убитых Одиссеем. Их путь, как и положение Аида, описаны подробно, хоть и не с таким количеством деталей, как при посещении Аида Одиссеем. Так же подробно описаны смерть и посмертье незадачливого Эльпенора, спутника Одиссея (Od. X, 552–561; XI, 51–81), и спасение от жестокого самосуда Одиссея жениха Феоклимена, песнопевца Фемия и глашатая Медонта (Od. XX, 350–372; XXII, 330–380). И лишь Схерия, населенная любимыми богами и родственными им жизнерадостными, добрыми и сострадательными феаками, исчезает из текста «Одиссеи» как бы в никуда, но, несомненно, гибнет, исчезает из мира людей, обреченная на это Судьбой и исполняющими ее предначертания Зевсом и Посейдоном именно за то, что ее жители и владыки (единственные среди всех народов и героев «Одиссеи») светлы и деятельно сострадательны душой и духом, что никак не определяется происхождением Алкиноя и Ареты от злобного Посейдона. Беспредельная доброта, радость бытия, честность и бесстрашие феаков являются в «Одиссее» как «луч света в темном царстве» жестоких, убивающих, лгущих, соблазняющих и предающих богов, народов и героев.
Эта глубокая и трагическая «притча», занимающая центральное место в «Одиссее», находит аналогию, к примеру, в поэзии А. С. Пушкина, где светлый гений музыки гибнет, обреченный Роком (который при этом как бы очарован им и заказывает ему напоследок Реквием), направляющим своего исполнителя Сальери, и так же гибнет бедный Евгений, апостол любви, потрясенный тяжелой поступью Рока в лице Медного Всадника. Знал нечто подобное Пушкин и о себе: «Рок завистливый бедою угрожает снова мне». Но это уже другая тема…
Остров Кирки и изображения на келермесском ритоне, преддверье Аида и древнейшая греческая расписная керамика в Северном Причерноморье[46](по «Одиссее» и археологическим материалам)
Эта статья — сжатое изложение итогов исследования, отдельные тезисы которого были опубликованы ранее (Machinsky, Mousbakhova 2001; Мачинский 2008: 9, 21), а полная публикация появится позднее[47].
Тщательное изучение текста «Одиссеи» и иных письменных источников убедило нас в том, что та часть рассказа Одиссея о своих странствиях, где последовательно повествуется о посещении им страны лестригонов, острова Кирки и преддверья Аида, отражает первичные (не позднее рубежа VIII–VII вв. до н. э.) впечатления эллинов от посещения ими наиболее географически и экономически привлекательных районов Северного Причерноморья, где позднее возникли самые значительные центры греческой колонизации (районы Боспора и Днепро-Бугского лимана, рис. 25). Привлекаемые нами археологические материалы согласуются и перекликаются с данными письменных источников.
Таким образом, на основании независимого исследования мы пришли к результатам, подтверждающим и конкретизирующим концепции и гипотезы многих ученых XIX — начала XX в. (В. В. Капнист, K. E. Baer, Dubois de Montpéreux, А. Б. Ашик, U. Wilamowitz-Moellendorff, В. В. Латышев и др.) и отдельные выводы исследователей конца XX в. (H. Hommel, Ю. В. Андреев), склонных считать, что эти неразрывно связанные эпи-зоды странствий Одиссея следует локализовать в Северном Причерноморье.
Из анализа текста «Одиссеи» и сопоставления его с другими источниками явствует, что Αἰαίη (Айайэ), остров коварной богини-обманщицы Кирки, располагается на крайнем северо-востоке знакомых эллинам морских просторов, т. е. на северо-востоке Понта, и, по результатам нашего исследования, соответствует острову Гермонасса (юго-западная часть Таманского полуострова), где с VI в. до н. э. существуют святилище и культ богини-обманщицы Афродиты Урании, владычицы Апатура. «Преддверье Аида», где Одиссей встречает душу царствующего над мертвыми Ахилла, локализуется нами около самой северной части Понта в районе Днепро-Бугского лимана, где с рубежа VII–VI вв. до н. э. прослеживается беспрецедентный по интенсивности культ героя-бога Ахилла (рис. 25).
Посещение острова Айайэ и пребывание на нем происходит, по «Одиссее», после трагического эпизода в бухте лестригонов и перед поездкой в Аид, откуда Одиссей вторично возвращается на остров Кирки. И рассказ о встречающихся вечернем и утреннем пастухах Лестригонии («ибо близки [там] пути ночи и дня», Od. X, 80–86), и повествование о живущих около преддверья Аида мужах киммерийских, которых «никогда не видит своими лучами сияющее солнце