На наш взгляд, среди сведений, сообщаемых о жизни, быте, обрядах и религии скифов, наиболее авторитетными являются свидетельства Геродота и Псевдо-Гиппократа. Они косвенным образом разъясняют и «странности» центральной сцены, и «особенности» всего пояса изображений.
Затем скифы пошли на Египет <…>. Когда они на обратном пути дошли до сирийского города Аскалона, то большинство прошло дальше без вреда для города, но немногие отстали и ограбили святилище Афродиты Урании. Как я узнал из расспросов, это святилище — самое древнее из всех храмов этой богини <…>. Грабителей святилища в Аскалоне и всех их потомков богиня наказала, поразив их навеки «женской» болезнью. И не только сами скифы утверждают такое происхождение их болезни, но и все посещающие Скифию могут видеть страдания так называемых энареев (Hdt. I, 105).
…Между скифами встречается множество евнухов; они занимаются женскими работами и говорят по-женски; называются такие мужчины «энареями». Причину такого явления туземцы приписывают божеству и поэтому чтут таких людей и поклоняются им, каждый боясь за себя… (Hp. Aër. 29).
Если <…> приходя к женщинам, они оказываются бессильными, то в первый раз не обращают на это внимания и не беспокоятся; но если при повторении попытки два, три и более раз она оказывается не более успешною, то они решают, что в чем-нибудь провинились перед божеством, которому приписывают причину болезни, затем надевают женское платье, открыто признавая этим свое бессилие, усваивают женские привычки и вместе с женщинами занимаются их работами. Этой болезни подвержены скифские богачи — не люди самого низкого происхождения, а самые благородные и пользующиеся наибольшими могуществом; причина ее заключается в верховой езде; бедные менее страдают ею, так как не ездят верхом (Hp. Aër. 29–30).
Энареи — женоподобные мужчины — говорят, что искусство гадания даровано им Афродитой. Гадают они при помощи липового мочала. Мочало это разрезают на три части и полоски наматывают вокруг пальцев, а затем вновь распускают и при этом произносят предсказания (Hdt. IV, 67).
На скифском языке Гестия называется Табити <…>, Афродита Урания — Аргимпаса (Hdt. IV, 59).
Из вышеприведенных текстов следует, что существовала уникальная ситуация, при которой некоторые представители скифской знати в обязательном порядке должны были заниматься женскими работами, — и это дает нам основание трактовать «странную» сцену шитья как изображение одного из этапов обряда перехода в состояние энареев или какого-то иного обряда, связанного с культом великого женского божества типа Аргимпасы — Афродиты Урании — Атаргатис[85]. То, что в скифском мире существовало обрядовое шитье, подтверждается находкой в центральном ограбленном погребении кургана Солоха золотой иглы (Артамонов 1966: 42) (т. е. предмета, изготовленного из «священного» металла и мало пригодного для практического употребления); такая же золотая игла была найдена в богатейшем женском погребении — в Мавзолее Неаполя Скифского, причем здесь же была обнаружена единственная на все погребения в Мавзолее монета с изображением херсонесской Девы (Погребова 1961: 173, рис. 7, 10), что говорит, возможно, о какой-то связи захороненной с культом одной из северопричерноморских богинь.
Поскольку переход в состояние энареев предполагает переодевание в женскую одежду, возможно, на пекторали изображен определенный этап этого процесса: скифы уже раздеты до пояса. В связи с этим же следует обратить внимание на своеобразную широкую налобную повязку левого скифа, находящую ближайшую аналогию отнюдь не в мужских повязках и диадемах, надевавшихся выше и более узких (сосуд из Куль-Обы, горит из Солохи), а в обычных женских лобных повязках из богатых погребений, украшенных золотыми лентами и являвшихся одним из элементов скифского женского головного убора (Ростовцев, Степанов 1917; Толстой, Кондаков 1889: 110). Переход в категорию энареев был связан с отказом от мужских занятий, что выражено в подчеркнутой «отчужденности» оружия (особенно у левого скифа) на исследуемом изображении. По Псевдо-Гиппократу, «женская болезнь» настигала чаще всего богатых и знатных скифов; богатство и знатность в скифском обществе, безусловно, частично передавались по наследству, однако максимума того и другого каждый конкретный индивидуум достигал, как правило, в зрелых или преклонных годах, да и естественно, что описанной болезни были более подвержены мужчины преклонного возраста; все это может объяснить подчеркнуто старческий характер двух центральных персонажей.
В культе Атаргатис-Астарты — передневосточного аналога Аргимпасы — Афродиты Урании существовал подобный скифскому обряд перехода в состояние жреца богини, связанный, правда, не с импотенцией, а с оскоплением. Этот обряд происходил ранней весной, что находит соответствие в явном указании на это время года в изображенных на пекторали сценах, окружающих центральную. Пожалуй, самым распространенным культовым животным этой «восточной» Афродиты был баран, что опять-таки может объяснить ритуальное значение шитья одежды из бараньей шкуры.
Безусловно, некоторые особенности центральной сцены не находят убедительного объяснения в приведенных текстах источников. Мы имеем в виду отсутствие женской одежды, в которую должны были переодеваться энареи, и особое значение лука с колчаном, находящегося в центре композиции. Однако, поскольку на произведениях греко-скифского искусства выделенной группы отсутствуют изображения скифских женщин, можно предположить, что «женская тема» намеренно игнорировалась заказчиками и мастерами, изготовлявшими эти вещи. Поэтому не исключено, что отмеченные особенности в прическе и подвязывании волос уже являются намеком на переход левого скифа в «женское состояние».
Что же касается подвешенного между скифами лука, то он-то как раз и является одним из главных аргументов в пользу предлагаемой нами интерпретации сюжета и пекторали в целом. Во-первых, великая восточная богиня, культ которой был известен и грекам и скифам, иногда изображалась с оружием — копьем или колчаном. Лук является одним из главных атрибутов греческой Артемиды, «родословная» которой также ведет к великой богине — «хозяйке зверей» Переднего Востока и архаической Греции, культ которой был хорошо известен в Северном Причерноморье и, как упоминалось выше, безусловно, влиял на культ местных женских божеств. Наконец, весьма любопытны те невольные «жертвы», которые, по «греческой» версии этногонического мифа, принес Геракл змееногой богине. Это сначала кони, а позднее пояс и лук.
О том, что у степных племен Евразии скифского времени мотив висящего лука был связан с темой обращения и приобщения к женскому началу, согласно говорят письменные и археологические источники, повествующие об обрядовой и культовой жизни восточных соседей скифов, сохранявших древние обычаи в более чистом и нетронутом виде. О родственных скифам массагетах (а косвенно и о самих скифах) Геродот сообщает следующее: «Каждый из них берет в жены одну женщину, но живут они с этими женщинами сообща. Ведь рассказы эллинов о подобном обычае скифов относятся скорее к массагетам (курсив мой. — Д. М.). Так, когда массагет почувствует влечение к какой-нибудь женщине, то вешает колчан на ее кибитке и затем спокойно сообщается с этой женщиной» (Hdt. I, 216). Этот отрывок находится в разделе, повествующем в основном о религиозной и обрядовой жизни массагетов, да и по этнографическим параллелям можно предполагать, что речь здесь идет об отголосках некоего обряда, когда в определенное время допускалась угодная женскому божеству плодородия свобода половых связей. Как явствует из текста Геродота, греки знали о существовании подобного обычая и у причерноморских скифов; это находит некоторое подтверждение в выявленной нами роли комплекса «лук с колчаном — нож» в женских погребениях и кладовых женской утвари и одежды в центральной могиле Чертомлыка. Однако особенно ясно культовое значение акта «повешения лука» как элемента обряда приобщения к божественному женскому началу прослеживается в синхронных Чертомлыку и Толстой могиле памятниках искусства азиатских кочевников.
На знаменитом ковре из Пятого Пазырыкского кургана многократно повторена одна и та же сцена: к сидящему на троне женскому божеству, из бедра которого вырастает цветущее древо, приближается вождь на породистом коне; при вожде в качестве оружия лишь колчан с луком (Руденко 1953: табл. XCV). Дальнейшее развитие намеченной здесь культовой ситуации наблюдается в двух парных бляхах Сибирской коллекции (Толстой, Кондаков 1890: 63, рис. 71). К сидящей под деревом женщине (иконографически и стилистически очень близкой к богине с пазырыкского ковра) подъехали два всадника. На дерево, в ветви которого вплетается коса, идущая вверх из головного убора женщины, повешен лук в колчане (рис. 41). Сценка может быть истолкована как обрядовая, с участием некоей богини (или жрицы) и приехавшего к ней за помощью героя, возможно (судя по позам и жестам персонажей) пораженного болезнью, аналогичной «женской болезни» причерноморских скифов.
К более позднему времени, к эпохе так называемой варваризации греческого Боспорского царства, относится сходное по составным элемен-там изображение на люнете знаменитого «склепа Анфестерия» в Керчи. В центре композиции находится юрта, около которой на высоком кресле сидит женская фигура в фас. Справа к ней приближается вооруженный всадник, а слева от юрты, на дереве, висит колчан с луком (Толстой, Кондаков 1890: 62, рис. 45).
Все описанные выше изображения характеризуются рядом повторяющихся элементов: женщина, неразрывно связанная с деревом, приближающийся или приникающий к ней мужчина, приехавший на коне, лук, находящийся при мужчине или уже повешенный на дерево. Добавим к этому, что М. А. Дэвлет, собравшая и проанализировавшая амулеты в виде лука, распространенные в IV в. до н. э. на территории от Поволжья до Енисея, пришла к выводу о том, что, судя по этнографическим параллелям, такие амулеты были связаны с культом женского духа — покровителя детей (Дэвлет 1966: 70–74).