5б. Речь идет о припевах типа «да и за Дунай» в песенном сюжете, обозначаемом Т. А. Бернштам и В. А. Лапиным как «Дунай» (Бернштам, Лапин 1981) и исполнявшемся на Русском Севере (не южнее Великого Устюга) в качестве свадебного величания молодому, виноградья, величания при постройке корабля, а также о припевах типа «здунинай, Дунай», «сдудина ты сдудина» при исполнении известной и, как обычно считают, поздней былины «Сокол-корабль», бытовавшей местами как календарное виноградье и распространенной в Европейской России (не севернее Великого Устюга) и в Сибири. Кроме явно единого в своей основе припева (о котором речь ниже), оба сюжета объединяются: а) упоминанием в зачине моря, обычно моря Хвалынского (или испорченных вариантов этого названия), реже – Верейского; б) описанием корабля с зооморфными (сокол – змея – тур – конь) чертами; в) наличием мотива молодец – стрела (при этом в «Дунае» молодец «стругает стрелку», а затем роняет кольцо – свадебная ориентированность, а в «Соколе» герой – обычно Илья – стреляет из лука по врагам – воинская ориентированность).
Если рассмотреть эволюцию припева в обоих сюжетах, начиная от поддающихся осмыслению формул и кончая бессодержательными звукоподражаниями, то получится следующая картина.
Территориальным центром сохранности припева являются берега Белого моря: Терский берег – «по морю да и за Дунай», с вариантами записи «да из-за Дунай», «да из Дунай»; Карельский берег – «по морю да из-за Дунай» (или «и за Дунай»); Летний берег – «с за Дунай», «да из-за Дунай» (или «и за Дунай»), «у Дуная»; Зимний берег – «да из Дунай»; на относительно поздно заселенном Зимнем берегу, наряду с почти не испорченным припевом «да из Дунай», встречается уже звукоподражательный «да вздунай», а еще восточнее, в районе Нарьян-Мара и на Печоре, припев принимает форму «а ты Здунай мой, Здунай». В тексте «Сокола-корабля», зафиксированном И. Сахаровым где-то в Европейской России (но, судя по всем аналогиям, не севернее Великого Устюга), припевом служит фраза «Здунинай дунай, морю синему», послужившая основой для обозначения обычая исполнять «военно-морские песни» казаками при походах на Каспийское море: «сдунинаю воспевать» в песне о Меншикове (см. раздел IV, 1, В). Наконец, на Колыме припев к «Соколу-кораблю» принял форму «сдудина ты сдудина».
Итак, в основе припева лежит восклицание, отмечающее прохождение кораблем наиболее важного, пограничного участка речно-морского пути Киев – Константинополь «по морю да и за Дунай», сохранившееся в неизменном виде на Беломорском побережье, а в более южных и восточных областях принимавшее разнообразные звукоподражательные формы, основанные на звукописи исходной.
Сам припев становится понятен только в контексте историко-географической реальности IX–XI вв., когда ежегодные торговые путешествия «русов» в Царьград были опасными лишь до Дуная (из-за нападений печенегов), а продвижение «по морю да и за Дунай» означало практически успех торгового плавания, что и отмечалось, вероятно, песнями с соответствующим ликующим припевом. При военном походе у устья Дуная делалась остановка и созывался военный совет, так как движение «по морю да и за Дунай» в этом случае означало войну, нарушение морской границы Болгарии или Византии и могло сопровождаться также воинскими песнями с тем же припевом. Единственная возможная альтернатива предлагаемой гипотезе о генезисе этого припева – это предположение, что припев этот возник в среде запорожских казаков, которые во второй половине XVI–XVII в. совершали самостоятельные военные морские походы, двигаясь по морю к устьям Дуная и даже южнее. Однако трудно предположить, чтобы этот припев из среды запорожцев мог распространиться в Беломорье, на Печоре, Колыме и в Поволжье, глубоко укорениться в фольклорной традиции этой огромной территории, включившись в виде очень архаичного по всем признакам элемента в своеобразные местные обрядовые и эпические тексты. При этом крайне маловероятно, что в чистом виде этот припев был занесен на отдаленный север, в Беломорье, в то время как в более южных областях (Поволжье), связанных с казачьей эпической традицией, родственной запорожской, этот припев сохранился только в испорченном виде. И наконец, рассмотренная альтернатива решительно перечеркивается тем, что в тех украинских думах, которые отразили обстоятельства морских походов запорожцев, изредка говорится о «скiрлах (гирлах. – Д. М.) Дуная», но ничего похожего на рассматриваемый припев нет. Безусловная древность песенной традиции, связанной с «дунайским припевом», подтверждается и анализом имманентных ей образов. По мнению ряда исследователей, былина «Сокол-корабль» – позднее произведение, возникшее в рамках казачьей эпической традиции в XVII в. Б. Н. Путилов убедительно удревнил истоки этого сюжета, связав его более широко с поздней южнорусской эпической традицией (Путилов 1961). Путем сопоставления сюжетов «Дуная» и «Сокола-корабля» по элементам можно, развивая намеченную Б. Н. Путиловым тенденцию, доказать значительно большую древность устойчивых мотивов и образов, сконцентрированных преимущественно в зачине обоих сюжетов.
Так, зооморфный образ корабля (в обоих сюжетах) находит, как уже указывалось, аналогию в драконообразных или конско-птицеголовых кораблях языческой Руси, облик которых был связан с образом змее-скотьего бога, покровителя скота и «водных предприятий» – Волоса (см. выше, раздел III). Этот же образ встречается в «морских» былинах «Садко у морского царя», «Соловей Будимирович» и «Глеб Володьевич», которым свойственна подробная разработка свадебных мотивов и «темы моря». Напомним, что лучший, ставший хрестоматийным вариант былины «Соловей Будимирович» заканчивается формулой «дунай-дунай, боле петь не знай», в которой мы склонны видеть деформировавшийся в далеком от морских интересов Прионежье вариант все той же формулы припева, что подтверждается упоминанием в ряде вариантов этой былины «Дунайского моря».
Упоминание моря, по которому совершает плавание корабль, также сближает сюжеты «Дуная» и «Сокола-корабля» с былинами «Садко» и «Соловей Будимирович». Считается, что все историко-географические реалии поздней былины (и обрядовой песни) «Сокол-корабль» говорят о ее возникновении не ранее второй половины XVI–XVII в. Однако и это не так. Упоминаемое в некоторых вариантах «море Верейское» («Вирянское»), встречающееся и в текстах «Соловья Будимировича», по вполне убедительному предположению А. И. Лященко, следует отождествлять с морем Варяжским (Балтийским), именовавшимся так на Руси с IX в. Кроме того, часть Эстонии по р. Нарве именовалось Вирония, а жителей приморской Риги на Руси в XIII в. называли «вирьжане» или «вируяне» (ПСРЛ II: 188; IV: 182, 164). Еще важнее, что наиболее часто встречающееся в текстах «Дуная» и «Сокола-корабля» «море Хвалынское» (Каспийское), известное под близким названием «Хвалисское море» (от «Хвалисы» – «Хорезм»), также с IX в. и наряду с Русским (Черным) морем было объектом постоянных вожделений языческой Руси IX–X вв., реализовавшихся в виде регулярных и опустошительных набегов на кораблях. Обычно крупные воинские морские операции Руси, в которых участвовали и варяги «с моря Варяжского», на Русском и Хвалисском морях проводились последовательно одна за другой в течение нескольких лет, после чего следовал перерыв примерно в 30–40 лет. С XI в. военная активность Руси на Хвалисском море затихает, хотя и известен набег русских на его берега в 1185 г. Древнее название моря, которого русские (в лице новгородских ушкуйников) достигли после большого перерыва в 1375 г. (ПСРЛ IV: 72), сохранялось на Руси, что для XV в. доказывается «Хожением Афанасия Никитина», где оно дается в форме «Хвалитьскаа». Видимо, эти или сходные формы древнерусского названия Каспия и дали фольклорное облагозвученное «Хвалынское море». Вторичное заимствование этого названия у прикаспийских народов в XVI в. маловероятно, так как, по всем данным, и татары, и персы, и туркмены именовали это море совсем по-другому (Ак-Денгиз, Дорца, Гурзем, Кюккюз и т. д.).
В связи с вышесказанным отметим одну любопытную особенность: в ряде текстов «Сокола-корабля» действие происходит на Хвалынском (Каспийском) или Верейском (Балтийском) море, а борьба ведется с «турецким ханом», «турецким царем», «большим султаном», с «турецянами» и «грецянами», с «крымскими татарами с калмыгами», т. е. с врагами, которые были реальностью на Черном море. Это может объясняться тем, что древние песни, в одних из которых воспевались походы по Русскому (Черному) морю за Дунай, в других – походы на далекое Хвалисское (Хвалынское) море, в третьих – торгово-военные поездки по Варяжскому (Вируянскому) морю, слились в народной памяти в единое целое: от первых остались «Дунай» и «Дунайское море» (последнее – в вариантах «Соловья Будимировича» и в скоморошине «Птицы»), от вторых – «Хвалынское море», от третьих – «Верейское (Вирянское) море», слившиеся за дальностью времени и расстояния для отрезанной от первых двух татарским нашествием Руси в единый образ далеких и полусказочных богатых земель и морей. Естественной представляется утрата названия «Русское море». Этим именем восточное славянство называло Черное море, поскольку именно русь – верхушечный полиэтничный военно-торговый слой Древнерусского государства – возглавила военные морские походы славян на Черное море. Однако позднее эпитет «русский» стал эквивалентом «своего», «родного», его трудно было увязать с представлением о походах на дальние чужие моря, и название «Русское море» исчезло, заменившись в фольклоре малоупотребимым «Дунайским морем», а чаще – «морем Хвалынским». Название «Хвалынское море» вполне устраивало, было хорошо известно, хотя бы по всем летописям, включившим в себя ПВЛ, и, видимо, просуществовало (возможно, сохранившись на «приморском» севере в песенной «корабельной» традиции двинян и новгородцев) до середины XIV в., когда вновь начались походы новгородцев и двинян, устюжан и вятчан на Волгу, в направлении Хвалынского моря (первый поход в 1342 г.), и до второй половины XVI в., когда военные русские корабли и казачьи лодки вновь вырвались на просторы этого моря. Однако в народной памяти сохранялось представление об актуальности героических военных подвигов на Черном море, что и вызвало появление в песнях «черноморских врагов», перечисленных выше и взятых из реальности XVI–XVIII вв.