ия, и со странами арабского халифата у нее устанавливается в основном мирные отношения (Артамонов 1962: 202–261), способствующие расцвету торговли в Поволжье и в Прикаспье. С этого времени начинается усиление могущества хазарского каганата, в частности укрепление его западных границ (построение Саркела в 834–837 гг.). Для определения времени выплаты «хазарской дани» может быть использована записанная в ПВЛ легенда о том, что поляне выплачивали дань хазарам мечами, поскольку «русские» мечи, вывозимые скандинавами из Западной Европы и столь высоко ценимые в Восточной Европе, появляются здесь, по данным арабских источников (да и по археологическим данным), никак не ранее конца VIII в., а с определенностью лишь в первой половине IX в. Таким образом, и по этой линии мы получаем ту же дату периода «варяжской и хазарской дани» – вторую четверть или первую половину IX в., т. е. условно не позднее 850 г.
Однако между расселением словен (в том числе словен ильменских и полочан) и периодом «варяжской и хазарской дани», по ПВЛ, хронологически лежат: а) возникновение «княжений»; б) приход и расселение вятичей и радимичей; в) период «мирного совместного существования» вятичей, радимичей, древлян, полян и др. На все эти события необходимо отвести хотя бы полвека, что отодвигает верхнюю границу возможного появления словен на северо-западе примерно к 775 г. н. э.
Таким образом, проведенный анализ показывает, что намеченная в ПВЛ последовательность событий «догосударственной» истории восточных славян без особых затруднений вписывается в картину общеевропейской истории VII–IX вв., воссоздаваемую на основе вполне достоверных источников. Появление «словен» на Северо-Западе (если исходить из доверия к сведениям ПВЛ) произошло в хронологическом интервале между 650 (вероятнее, 675) и 775 г., а не в пределах VI – середины IX вв. (т. е. между 500 и 850 г.), как его определяют в различных археологических и исторических работах. Можно полагать, что все археологические культуры, которые возникли ранее середины VII в. или позднее конца VIII в., не имеют прямого отношения к первому появлению «словен» на северо-западе, а связаны с какими-то иными, предшествующими или последующими событиями в этнической истории этого региона.
Свидетельства письменных источников при дальнейших исследованиях будут, без сомнения, уточнены археологическими изысканиями. Однако к настоящему времени, хотя мы еще и не можем определенно назвать и обрисовать археологическую культуру словен ильменских и полочан первой половины – середины VIII в., все же можно говорить, что данные археологии косвенно подтверждают показания письменных источников.
В Среднем Поднепровье «искусство VI в. пока неизвестно, а местная культура „пальчатых фибул“, относящаяся уже к VII в., буквально насыщена дунайскими элементами, полученными… непосредственно с запада» (Амброз 1970: 74). Вероятно, это явление имеет отношение к дунайским связям и походам антов, оставившим пеньковскую культуру Бужско-Днепровской лесостепи, переживающую сильное потрясение в результате первого хазарского наступления на запад в 650–660-х гг., когда на ее территории появляются памятники типа Пастерского – Канцерки, соотносимые с отступающими на запад болгарами. Крупнейшие изменения во всех элементах материальной культуры и укладе жизни «корчакской» культуры правобережья Днепра происходят, по И. П. Русановой, на рубеже VII–VIII вв. (Русанова 1976: 12–55). Проверка хронологии этих изменений, основанная на данных самой И. П. Русановой, показывает, однако, что они происходят несколько ранее, в конце VII в.; в частности, ко второй половине VII в. относится гибель полностью раскопанного укрепленного поселения Хотомель, на котором после его разгрома вновь поселяется славянское население, принесшее с собой, однако, иные, южные элементы культуры (аварские стрелы VII–VIII вв., лепная и кружальная керамика «типа Луки Райковецкой», железные пахотные орудия). В более северных областях гибель хорошо исследованных поселений культуры Тушемля – Колочин (Колочин и Демидовка) падает, по археологическим данным, на вторую половину VII – первую половину VIII в. Одновременно с этим в VIII в. возникает культура длинных курганов Смоленщины и курганная культура нижнего Поволховья (так называемые сопки по Волхову), что, вероятно, связано с какими-то процессами и перемещениями в среде населения Северо-Запада. В Старой Ладоге изначально, с 760-х гг., ощущается присутствие какого-то населения, по культуре близкого населению восточных территорий Литвы и Латвии и носителям культуры длинных курганов Смоленщины, а также скандинавов, чье значение в жизни этого края становится особенно заметным, по археологическим данным, с рубежа VIII–IX вв. Иными словами, волна радикальных изменений в материальной культуре прокатывается с юго-запада на север, от Прикарпатья до Ладоги в пределах 650–770 гг.
Отметим, что, говоря о первом появлении на севере «дунайско-прикарпатских словен», мы, во-первых, отнюдь не считаем, что они достигли северо-запада в том же составе, в каком они начали свое движение на юге, и с той же материальной культурой. Вероятно, они захватывали по пути другие, родственные и далекие в этническом отношении группы населения, а иногда и включались в местный «этнографический контекст».
Во-вторых, мы не исключаем того, что среди населения лесной зоны могли существовать, наряду с финнами и балтами, и группы, которые условно можно назвать «балтославянскими» или «пережиточными праславянскими». Однако полагаем, что определяющим в дальнейших судьбах Руси было именно отмеченное нами движение праславян из лесного Поднепровья в северо-восточное Прикарпатье и лесостепь, затем на юг в Подунавье, а позднее – распространение отдельных групп и культурных импульсов в обратном направлении, на северо-восток, на территорию более древней «прародины». Наиболее активные группы «словен» при этом вышли в район Ильменя, где, благодаря достигнутому ими уровню социально-экономического развития, сумели стать «лидерами» в среде «праславяно-балтских», балтских и финских племен. «Словене» смогли вступить в плодотворный «диалог» с варяжским этническим компонентом (игравшим роль «дрожжей» в истории многих областей Европы) и включиться в мощную систему экономических связей Евразии по Балто-Волжскому торговому пути. Думается, что в результате этих процессов вокруг Ладоги и Новгорода и сложилось ядро того сложного этнополитического образования, которое впоследствии сыграло ведущую роль в возникновении Древнерусского государства.
Попытаемся тезисно обрисовать некоторые существенные черты той сложной «международной обстановки», в которой на северо-западной «ветви» славянского «древа» возникла первоначальная завязь будущего Древнерусского государства.
Необходимо подчеркнуть уже не раз отмечавшийся факт, что географический экскурс недатированной части ПВЛ (ядро которой, по нашему мнению, было создано не позже 970 г., а вероятнее, до 930 г.) имеет точкой отсчета северо-запад Восточной Европы и носит ярко выраженный «водноторговый» характер. Само название пути «из варяг в греки» говорит о местонахождении одной из точек отсчета (Балтика и Приладожье); другой точкой отсчета является система волоков между верховьями Двины, Днепра и Волги, откуда идут следующие пути: по Волхову и Двине – на запад, вокруг Европы до Рима и Царьграда (явно проложенный норманнами); по Волге – на восток, в Каспийское море; по Днепру – на юг, «в греки».
О значительной древности рассматриваемого текста говорит географическая номенклатура Приладожья. Летописцу хорошо известны здесь три основные водные «единицы»: река Волхов, «озеро великое Нево» и «устье» этого озера, которое «внидет в море Варяжское». Обратим внимание, что в новгородских летописях уже с начала XIII в. Ладога именуется озером «Ладожьским», или «Водьским», а «устье» Ладоги именуется рекой Невой, что говорит о существенном изменении системы названий, а возможно, и физико-географической обстановки; не исключено, что в VIII в., когда славяне и варяги познакомились с этим районом, будущая Нева была еще не рекой с разработанной дельтой, а широким протоком, «устьем» Ладоги.
Отчетливые следы этой весьма архаичной «гидронимии» Приладожья, являвшегося первой (если не исходной) областью, лежавшей на пути «из варяг в греки», делают особенно странной ситуацию, при которой именно в этих местах автор недатированной части ПВЛ не помещает никакого населения и ничего не сообщает о построении и существовании Ладоги до событий 862 г., хотя из археологических данных явствует, что Ладога с 760-х гг. была самым значительным и развитым в социально-экономическом отношении населенным пунктом на территории будущей Руси. Можно назвать две вероятные причины такого «замалчивания» Ладоги и прилежащей к ней области в ПВЛ. Во-первых, период поначалу ведущей, а позднее значительной роли Ладоги в истории формирования древнерусской государственности относится в большей мере к «дописьменному» периоду русской истории. Во-вторых, безусловно, Ладога времен расцвета киевского и новгородского летописания по своему значению сильно уступала Ладоге VIII–X вв., и поэтому сведения, связанные с ней, не представлялись актуальными и могли устраняться из летописей. Наличие в Ладоге между 1020 и 1040 г. варяжского гарнизона, подчиненного непосредственного Киеву и, видимо, получавшего установленную Ярославом дань с Новгорода, усиливало давнее соперничество между двумя севернорусскими городами, что могло привести к сознательному умалению роли Ладоги и Приладожья в русском летописании. Следы этой тенденции несомненны. В Начальном Своде 1093–1095 гг. сообщается о приходе Олега незадолго до смерти в Ладогу, о смерти его за морем, о могиле в Ладоге. В оформленном позднее тексте ПВЛ эти данные попросту изъяты, а смерть и могила Олега связаны с Киевом согласно местной традиции.
Без достаточных оснований в основном тексте Академического издания ПВЛ принято чтение «Рюрик, седе Новегороде», опирающееся якобы на соответствующую запись в сгоревшей Троицкой летописи. На самом деле в Лаврентьевском списке ПВЛ после имени Рюрика отсутствует указание на его местопребывание, в Радзивилловском и Московско-Академическом списках читается: «и придоша к словенам первое и срубиша город Ладогу и седе в Ладоге старейший Рюрик»; подобный же текст имеется в Ипатьевском списке, а в сгоревшем Троицком списке ПВЛ, как показало тщательное исследование М. Д. Приселкова, за именем Рюрика, как и в Лаврентьевском списке, следует пропуск, а слово «Новг» приписано сверху и другой рукой. Таким образом, ни в одном из ранних списков ПВЛ не содержится указания на то, что Рюрик сел в Новгороде, а в трех из них первым его местом пребывания названа Ладога. Сведения о Новгороде как о первой «столице» Рюрика содержатся лишь в текстах Новгородских летописей. Примечательно, что в двух случаях, когда упоминания о Ладоге в событиях IX–X вв. сохранились, они связаны с именами двух «чисто варяжских» князей – Рюрика и Олега.